Живые игрушки. Часть вторая

Второй визит Элеоноры

— Я с Елисеем все сделала, как вы сказали, не помогло. Возможно, было уже слишком поздно.

— Простите, — извинилась я. — Но я не могу помнить, что сказала вам много лет назад. И не факт, что теперь, услышав, соглашусь со своими словами — я, как и все люди, меняюсь. Напомните, что я тогда вам сказала, а вы потом сделали?

— Я признала, что ошибалась, извинилась перед Елисеем, была готова поддержать все его интересы, отдать его в любую школу и признать его самых неразвитых друзей, даже изъясняющихся преимущественно нецензурно. Но ничего из этого уже не было.

— Чего — не было?

— Интересов, друзей, школы.

— А когда произошло ваше объяснение? Сколько лет было Елисею?

— Семнадцать.

— Да, действительно поздновато. А сколько ему сейчас?

— Двадцать четыре.

— Вы приходили ко мне в прошлый раз, когда ваш сын был в начале подросткового периода. Сейчас он — взрослый человек. Боюсь, что без его согласия вы уже ни на что не сможете повлиять.

— Я пришла к вам по поводу дочери, Радиславы. Ей четырнадцать.

— Ах, вот как? Это, конечно, меняет дело. Но семья — это все же система. Поэтому прежде, чем расскажете про Радиславу, закончите, пожалуйста, рассказ про взросление Елисея. В его семнадцать лет вы попытались что-то изменить. А что же было до того?

— До того он занимался с психологом, чтобы решить проблемы с мотивацией. Точнее, с несколькими психологами.

— Одновременно?! — ужаснулась я.

— Нет, конечно, последовательно. Сначала Елисею каждый из них очень нравился, он ждал сеанса, а потом интерес сходил на нет. Психолог говорил мне, что не видит прогресса, и я должна отстать от ребенка. И я искала другого психолога.

— Почему же вы их не послушались?

— Потому что ситуация ухудшалась. Елисей практически перестал учиться, не выходил из дома, не соблюдал правила общежития и личную гигиену.

— Да, в такой позиции «отстать» трудно, — признала я. 

— В целом, мне кажется, именно эти психологи и убедили его, что он — жертва.

— В целом оно так и есть, но говорить это подростку, конечно, не нужно. Однако что же было дальше? Все кончилось психиатром?

Элеонора достала платок и заплакала (именно в такой последовательности). Я подождала, пока она закончит.

— Да. Психиатр был немолод, чем-то похож на вас. Проворчал: сколько психологов теперь и откуда только берутся… — отменил их и назначил таблетки. Таблетки, как ни странно, помогли. Через несколько месяцев Елисей стал выходить из комнаты и разговаривать. Потом кое-как, при помощи репетиторов по всем предметам заочно закончил школу. Поступил в институт.

— Как выбирали специальность?

— Да никак. Он сразу сказал, что технические специальности — не потянет. Выбрали нечто философско-историческое. Такой был платный новый факультет в старом хорошем университете. Обещали, что будет интересно учиться и стажировки за границей.

— Философско-историческое? — удивилась я. — А кем потом работать?

— Учителем истории, например, — неуверенно сказала Элеонора. — Елисей воодушевился сначала. Он тогда очень много читал серьезную литературу по истории и философии, и о всяком таком… метафизическом.

— Отвлекать надо было от этого! — с досадой, не удержавшись, сказала я. — И направлять к максимально конкретному. 

— Мы с его отцом, конечно, пытались… — вздохнула Элеонора. — Елисей тогда говорил, что хочет написать книгу.

— Поваром бы ему тогда стать или водителем автокрана, — проворчала я. — А не книгу…

— Отец его, кстати, тогда тоже говорил: в армию тебя сейчас по психиатрии не возьмут, поэтому, если не знаешь, чего хочешь, иди — поработай, осмотрись в мире. Можешь поехать куда-нибудь, поработать там.

— Отлично звучит. Что ответил Елисей?

— «Я так и знал! Вы сами испортили мне жизнь, а теперь хотите от меня избавиться!»

— Что было дальше? — я уже догадалась, но должна была спросить.

— Елисей завалил половину предметов уже на первой сессии, но это был платный факультет, поэтому отчислили его только в середине второго курса. Скорее всего, наш сын просто не мог встать рано утром, ехать на занятия в темноте, часами сидеть в аудиториях, слушать, записывать, вовремя готовить задания и сдавать экзамены.

— Конечно. У него просто не было автоматизации этих, приобретаемых в школе, навыков — заставить себя делать неинтересное, чтобы получить результат.

— Да-да, именно так.

— И что же потом?

— Ничего. — Элеонора снова достала платок. — Лежал с телефоном или играл в компьютерные игры. Мы требовали, чтобы он шел учиться или работать. В какой-то момент он стал агрессивным. Его два раза госпитализировали. После больницы он был на таблетках и не мог совсем ничего делать, даже переодеться в одежду для улицы и выйти из дома. Еще один раз он начинал учиться, уже в другом институте. Продержался почти год, потом просто сам сказал: не могу и не буду. 

— Сидит дома? А что делает?

— Смотрит кино. Читает. Играет. Общается с кем-то в интернете. Ест. Спит. Стал толстым, начал лысеть.

— Вы с мужем? 

— Почти смирились. У Елисея же диагноз. Он пьет таблетки. Я тоже пью. Муж пока сопротивляется.

Я даже не стала спрашивать, какой диагноз. Какая теперь разница. Очень горько.

«Я боюсь за Радиславу»

— Расскажите про Радиславу.

— Она энергичная, умная, красивая, очень творческая девочка. Учится в хорошей гимназии. Занимается в театральной студии и дополнительно — французским и испанским языками. Учится хорошо. Собиралась связать свою жизнь с языками, с раннего детства говорила, что хочет жить во Франции или в Бенилюксе.

— Звучит очень хорошо. А какие отношения между братом и сестрой?

— В раннем детстве Радиславы были прекрасные. Она обожала брата, во всем ему подражала, он тоже уделял ей много внимания. Потом все изменилось. Был ужасный период, когда у него случилось обострение — он тогда обвинял меня в страшных вещах и кричал ей: «Сестра, беги, беги отсюда, спасайся! Иначе они и в тебя поиграют и выбросят, как меня!» Она тогда плакала, боялась.

— Как вы объяснили происходящее Радиславе?

— Сказали: твой брат болен. Потом отношений практически не было. Елисей выходил из своей комнаты по ночам, Радислава много училась, занималась дополнительно в кружках и ночью спала. Им даже поздороваться не каждый день удавалось. Сейчас, когда она стала подростком, они иногда разговаривают. Даже не знаю, хорошо это или нет.

— Почему вы пришли?

— Я боюсь за Радиславу.

— Рассказывайте. Что происходит? Похоже на то, что было с Елисеем?

— Нет, совсем нет. В начале обучения у нее тоже были трения и жалобы на скуку, но, наверное, можно сказать, что я стала умнее. Я сказала: приспосабливайся, другого выхода нет. Сейчас Радислава в гимназии прекрасно адаптирована. Легко учится, нравится учителям, дружит с одноклассниками.

— Что не так?

— Последний год она все время жалуется. Говорит: вам нет дела до моих проблем, вы всегда с Елисеем носились, а он просто толстый и ленивый, а на меня вам наплевать, вы думаете, у меня все ерунда, но вы еще пожалеете, вот когда я… — Элеонора полезла в сумку за платком. Я вздохнула и решила не ждать:

— Угрожает самоубийством? А какие по существу-то проблемы предъявляет?

Элеонора закрыла сумку и ответила:

— Угрожает. Проблем фактически не предъявляет. Говорит сразу про «диагнозы»: у меня панические атаки и депрессия. И еще у меня плохая наследственность и брат — сумасшедший. А я вам безразлична. Я устала объяснять ей, что это не так. Не помогает. Она все это еще и в социальной сети пишет, прямо в открытую. Там ей все сочувствуют очень: и мальчики, и девочки, от 11 до 28 лет. А нас с мужем называют чудовищами. И пишут в поддержку: ты подожди пока самоубиваться, может быть, все еще наладится. 

Я практически спать перестала. Каждое утро прошу мужа к ней в комнату заглянуть, что она там — живая, сама просто боюсь.

— В школе как?

— Все нормально. Я с классным руководителем осторожно поговорила, она удивилась: я ничего такого не замечала, но спасибо, что сказали — пригляжусь теперь. Я уже жалею, что рассказала ей.

— Все верно, вы должны же были про школу узнать, — поддержала я Элеонору. — То есть я правильно поняла, что не только в школе, но и вы сами никаких признаков депрессивного состояния у дочери не замечаете?

— Все ей не так, хамит мне при любом случае, на все просьбы помочь или что-нибудь сделать по хозяйству отвечает: я устала, иди брату скажи, пусть «это бревно» хоть что-нибудь сделает. Пришла, поела, дверью хлопнула, сидит у себя. Если выходит, то все время вот эти разговоры — как ей тяжело, как мы ее никогда не понимали и сейчас не понимаем тоже. Недавно я увидела, что Елисей дал ей свои книги: Камю, Конт и еще кто-то. И говорит: почитай, тут все про наш несовершенный мир написано. Признаюсь, тут уже я психанула: заорала, схватила эти книги и выбросила их в мусоропровод. Потом, конечно, извинялась перед обоими. Они фыркнули и разошлись по своим комнатам, но, по-моему, испугались. И знаете: неделю после этого у нас как-то тише и спокойнее было. Даже Елисей с собакой два раза гулял. А потом — опять.

Вы можете нам теперь хоть чем-то помочь? Хотя бы Радиславе? Или уже все поздно?

***

Вот такая, уважаемые читатели, ситуация.

Давайте теперь соберем ваши соображения, размышления и рекомендации по этой теме. Предлагаю порассуждать вот о чем.

• Что у них там происходит?
• Есть ли хорошие выходы из сложившейся ситуации? Для всех или хотя бы для кого-нибудь?
• Что делать Элеоноре?
• Что может предложить им психолог? 
• Что нельзя или нежелательно делать или предлагать?

Присылайте ваши письма по адресу: [email protected]

Спасибо тем, кто уже прислал отклики после первой части, все они, конечно, будут опубликованы в моем блоге. В следующий понедельник — окончание истории.