Живые игрушки. Окончание трилогии

Часть 1 можно прочитать здесь.

Часть 2 можно прочитать здесь.

Большое спасибо всем, кто прислал письма-отклики. Они уже опубликованы. Мне очень понравилось, что читатели написали про Радиславу и ее способ предъявить семье претензии. Это оказался очень здравый взгляд, который дает мне надежду на то, что все-таки в родительской популяции он преобладает. А это, в свою очередь, дает шанс на полноценную адаптацию нынешним подросткам. Ибо девочки (реже — мальчики) от 12 до 17 лет в позиции «ах, у меня депрессия и панические атаки» приходят ко мне сейчас практически ежедневно.

Дальше — чем же закончилась история Элеоноры.

***

— Ну что ж, давайте ко мне Радиславу, — ожидаемо сказала я Элеоноре. — Она придет?

— Да, конечно! — воскликнула женщина. — Она уже давно твердит: с вами невозможно разговаривать, найди мне психолога, все мои подруги ходят и в интернете тоже советуют, может хоть там меня выслушают и поймут…

— Почему же вы не…

Элеонора не заплакала и как-то, пожалуй, что наоборот, отвердела лицом.

— Во-первых, у меня остался страх и недоверие с тех времен, когда с психологами занимался Елисей. Я боюсь, что психолог будет с ней разговаривать вместо меня, поддержит ее претензии и наши отношения с дочерью еще ухудшатся или прекратятся вовсе. Во-вторых, регулярные занятия с психологом (а она претендует именно на них) — это все-таки дорого, а у нас сейчас не то чтобы уж совсем были лишние деньги…

— Так. Поняла вас. Жду Радиславу.

«Пусть родители найдут мне нормального психолога, который будет меня поддерживать»

Радислава — красивый подросток. Такие на самом деле относительно редко встречаются. Грациозная, без подростковой моторной неловкости и диспропорций. И без прыщей. Очень похожа на мать.

Рассказывает «мои проблемы заключаются в том, что…» — очень гладко, видно, что все обдумано, построено и не в первый раз сформулировано. Наверное, писала или наговаривала это все где-нибудь в интернете, подругам или в очередной раз изводила мать. Речь хорошая, правильная. 

Я слышу это регулярно, все заучила, сама могу продолжить с любого места, поэтому просто рассматриваю Радиславу.

— Ты в детстве много читала, да? — спрашиваю я. — Прямо бумажных книжек, верно? И тебе читали тоже книги?

— Да! Читала! — с вызовом. — Потому что родители до 11 лет ограничивали интернет и не давали мне телефон! Бабушка на десять лет подарила и он лежал — представляете?

— Что, прям совсем-совсем не давали? — удивилась я.

— На полтора часа в день! Представляете?

— Ну, вполне. Я же из доинтернетного поколения, мне легко это представить. Зато у тебя получилась живая, достаточно развитая на общем фоне речь.

— Вы что, не понимаете, что это — насилие?!

— Да нет, конечно! — отмахнулась я. — Поверь, насилие — это совсем другое.

— Они меня совершенно не слышат.

— В это верю. Но ты же все время приблизительно одно и то же говоришь. Как, собственно, и родители. В норме дети научаются не слышать большей части их дидактических сентенций где-то годам к шести, а некоторые и раньше.

— У меня от них депрессия!

— Нет. У тебя — метаморфоз, от природы. Ты — переходная форма от гусенички в бабочку, фактически — бегающая куколка. Превращаешься из ребенка во взрослого. И все твои железы внутренней секреции (а их у нас больше десятка) сейчас судорожно пытаются договориться между собой и выстроить новый, взрослый ансамбль, который должен будет слаженно играть уже до твоей смерти и решать сложнейшие задачи. У них пока не всегда хорошо получается. И все они выделяют гормоны. А все гормоны влияют на наше настроение…

— Да я иногда вообще жить не хочу!

— Хочешь. Очень хочешь жить долго и хорошо, я бы даже так сказала. Просто ты уже из-за метаморфоза не можешь жить как раньше, а как потом — еще не очень из твоей нынешней позиции видно. От этого, конечно, тревожно. Но это совершенно не повод, чтобы по потолку бегать и мать третировать.

— У меня брат сумасшедший!

— Ну, я в этом не очень уверена… но даже если так — что ж, это одно из обстоятельств твоего взросления. Каждому достается свое.

— …Пусть родители найдут мне нормального психолога! Который будет меня поддерживать! Как у моей подруги!

— Я сомневаюсь, что твоя мать второй раз наступит на эти грабли. Она все-таки умна и обучаема… Но в любом случае — будь осторожна. 

— Осторожна — в чем? — Радислава остановилась на пороге. Полуобернувшись, в полудвижении — она была невероятно грациозна и напомнила мне какое-то небольшое копытное, готовое сорваться и убежать.

— «Найти нормального психолога» — именно этим закончилась моя встреча с твоей мамой много лет назад. Встреча касалась твоего брата. Может быть, тебе стоит пойти другим, своим собственным путем? Тем более что ты, судя по всему, сильнее и не так задавлена красивостями и развивательностями этого мира, как досталось Елисею? Его в 13 лет не было совсем…

— А я — есть?

— Тебя тоже еще почти нет. Но наличная ты состоишь не только из маминых обучательных радостей и гимназической программы, но еще и из стереотипов своего возрастного слоя, подружек и прочих. Тебе, опять же в отличие от Елисея, позволили это сделать. И это дает надежду на то, что ты более жизнеспособная…

— Ерунду вы какую-то говорите! 

Фыркнула и унеслась, меня аж ветром опахнуло. Но почему-то кажется, что она меня услышала.

«Уровень моего развития не должен соответствовать вашим ожиданиям!»

— Простите, я через платное отделение, понимаю, что не по возрасту и не та сфера, я не знаю, что она ему рассказала, но он вдруг сам попросил… Вы же сами понимаете…

— Не понимаю ничего. Элеонора, чего вы от меня хотите?

— Там, в коридоре — мой сын Елисей. Вы всегда пишете, что с психиатрией не работаете, но, может быть, вы согласитесь с ним поговорить?

— Если он действительно сам захотел, а не вы его сюда притащили — то, конечно, поговорю.

Надо же — такие красивые мать и сестра, а этот какой непривлекательный. Одутловатый, лысеющий, с нависшими веками, с землистой кожей. Может, это от таблеток? Или от того, что на улицу не выходит? Ему же и лет-то совсем мало… Почему-то чувствую себя перед ним виноватой. Хотя — что я тогда могла сделать? Он же даже ко мне не пришел, да и матери я тогда категорически не понравилась, так же как теперь — ее дочери. Но зачем же он пришел?

— Вы сказали Раде, сестре, что я не больной.

— Я не гадалка, чтобы заочно ставить или снимать диагнозы. Я сказала, что сомневаюсь.

— Почему вы так сказали?

— Потому что много лет назад ваша мать описала мне слабенькую и примитивную, но совершенно здоровую личность, которая всячески пыталась выковыряться из-под асфальта ее развивательных усилий. Может ли быть, что потом это оказалась все-таки болезнь? Может. Но с чего бы?

— А что же тогда со мной такое?

— В каком смысле — что такое? Поясните свой вопрос, Елисей.

— Почему со мной все… вот так? Это вот…

— Послушайте, — немного напоказ разозлилась я. — Если вы действительно читали Камю и Конта, то будьте любезны выражаться на несколько более высоком уровне!

— Уровень моего развития не должен соответствовать вашим ожиданиям! — отчеканил он, и я расхохоталась. Надо же — когда-то, видимо, в период их разборок, Элеонора рассказала ему, он запомнил, и сейчас очень к месту мне же и вернул.

— А что, собственно, с вами не так? — отсмеявшись, спросила я.

— Примерно все.

— Да ну. Елисей, вы на данный момент обычный тунеядец, описанный в каждом первом произведении русской классической литературы. Появляются они строго там, где есть какое-то общественное или семейное уложение, позволяющее дармоеда прокормить, одеть и развлечь. В обществе скотоводов или земледельцев вы бы ничем от обычного члена общины не отличались. И делали бы ровно то же, что и все, с равной со всеми успешностью.

— Мы не скотоводы.

— Безусловно так. Но и здесь вы по своему физическому, возрастному и интеллектуальному габитусу вполне могли бы справляться с несложными, но крайне общественно полезными действиями, например работать курьером, официантом, кладовщиком, учетчиком и так далее.

— Я не хочу…

— В том-то все и дело. Вы не хотите, и вам это пока позволяют. Кстати, вы знаете, что в семье сейчас довольно напряженно с деньгами?

— Напряженно с деньгами? — Елисей выглядел искренне встревоженным. — С чего это?

— Да с того! — опять картинно вызверилась я. — Мозгами оставшимися сами пораскиньте: отец не молодеет, времена сложные, мать работает время от времени, да еще два иждивенца, причем один — вон какой здоровенный! Пойти вам поработать хоть где, хотя бы себе на прокорм и на коммуналку — самое то сейчас было бы. А прикиньте, как у матери и отца от сердца отлегло бы — по десятку лет жизни каждому сэкономило бы точно!

— Но я…

— Что — вы?

— Я же ничего не умею, — вдруг простодушно сказал Елисей. — Разучился. Вот это вот все: встать, пойти, устроиться куда-то, потом каждый день… Если без образования, то это же каждый день надо и много, я, наверное, не смогу…

Он прав, он действительно не умеет, — подумала я. И даже более того: не умел никогда. Ему просто не дали этому научиться. Готовили неизвестно к чему, говорили о квантовой запутанности, а вот этого, самого простого, базового, примитивного — не дали.

Может быть, работа в интернете? Нет, там же тоже нужно себя заставлять, много и механически, но без всяких внешних воздействий.

— Я бы хотел… хотел что-нибудь творческое…

— Елисей, ну ради бога! — отмахнулась я. — Какое творческое! Вам нужен навык! Навык делания хоть чего-то полезного. Ломая себя, до конца процесса, чтобы получить за это вознаграждение — пару тысяч рублей. Цирк, дрессированные собачки, понимаете? Хотя, нет… простите, я ошиблась… дрессированные собачки, как правило, как раз любят работать…

— Даже собачки, по-вашему получается, круче меня, — горько усмехнулся Елисей.

— В этом смысле, безусловно, да, — подтвердила я. — Но что насчет свободы воли? У Шопенгауэра про это читали? У Джеймса? У Стивена Хокинга, в конце концов? Последний — вся жизнь прекрасная иллюстрация тезисам про «могу — не могу»…

— Устыдили, — подумав, признал Елисей.

— Цель была не в том, это побочка, — сказала я.

— Побочек от лекарств много. 

— Это да, — согласилась я. — Если вдруг решите жить как все и работать, с ними тоже придется что-то решать.

— Я не хочу как все.

— Да ради бога. Пока отец зарабатывает, живите не как живые нормальные люди, а как «лишний человек» из старого учебника литературы для седьмого класса. Ваше решение. Вы же теперь есть.

— А раньше меня не было?

— В 13 лет? Почти не было. Вы тогда пытались самопроявиться, я помню, Элеонора рассказывала мне. Но родители были сильнее и полноценнее — у вас не вышло. А теперь наоборот.

— Что — наоборот?

— Теперь вы есть — и вовсе не по их задумке. С диагнозом, на таблетках, не работающий, не получивший образования — они что, такого хотели? Это уже вы сами.

— А я, что ли, думаете, такого хотел?

— Так вас, по всей видимости, сейчас все устраивает. Иначе — рвались бы вон, наверх или в сторону, сдирая в кровь ладони и срывая ногти. Что делать — понятно. 24 года, соматически здоров, интеллектуально приблизительно сохранен, то есть физиологических ресурсов еще до фига, на тысячу Стивенов Хокингов хватит. Однако ж — нет, не видно попыток.

— Я вас понял, — подумав, сказал Елисей. — И теперь, пожалуй, пойду, подумаю.

Он тяжело, как пятидесятилетний, поднялся.

— Удачи, — искренне пожелала я.

Перевертыш

— У нас что-то изменилось, — сказала Элеонора.

— К лучшему или к худшему? — спросила я.

— Пока не знаю. Стало тихо. Радислава практически не скандалит, смотрит исподлобья. Елисей наоборот вдруг стал говорить про жизнь — какие бывают сдельные работы и всякое такое.

— Заставьте их хоть прибираться и продукты покупать, — посоветовала я. — Не купили — не поели. Очень способствует расставлению приоритетов.

— Так есть же доставка.

— И нанятые уборщицы? Пусть заказывают в доставке. Но на всех, с учетом не только своих вкусов. И убирают — экономия.

— Я попробую.

***

— Они увлеклись ЗОЖем. Елисей делает смузи и котлеты на пару. Радислава рвет руками салаты — так сохраняются витамины. Я отказалась оплачивать занятия с тренерами…

— Правильно!

— Но абонементы в фитнес обоим купили.

— Мужу купите. И что насчет работы у Елисея?

— Говорит — ищет. Один раз ходил на собеседование.

— Ого! Продолжать. И не забывайте жаловаться.

— На что?

— На все! Здоровье. Усталость. Деньги. Творческий кризис. Отношения с детьми. Лучше, если оба, но если муж не может, то — вы одна.

— Перевертыш?

— Именно.

***

— Радислава меня очень поддерживает. Кажется, у нее кончился подростковый кризис. 

— Еще бы. А Елисей?

— Работал два месяца. Регистратором. Потом заболел. По-настоящему. Гнойная ангина, два курса антибиотиков. 

— Слишком долго просидел в изоляции. Иммунитет ослаб.

— Уволился. Собирается пробовать еще.

— Передайте: пусть ищет складскую или наподобие работу, где людей немного. Два через два или сутки через трое — чтоб иммунитет приспособился и можно было высыпаться.

— Передам, спасибо. Оно, кажется, движется куда-то, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

— Ага, — сказала я. И три раза постучала по детскому столику с хохломской росписью. 

Дорогие читатели! Если у вас есть отклик на историю Элеоноры и вы хотите поделиться своим опытом, пишите по адресу: [email protected]