Синий час

Cиний – любимый цвет великого бельгийца Яна Фабра, и потому его много на принципиальной для нашего музейного искусства выставке художника в Эрмитаже. Он там и в многочисленных рисунках, сделанных синей ручкой Bic, и в изумрудно-голубом сиянии крылышек насекомых и панцирей жуков, ставших материалом для его прекрасных скульптур и инсталляций, и в особенных картинах, где на синем фоне едва можно различить силуэты (отчетливо они проступают лишь на фото с айфона). Но он же имеет для Фабра мистический смысл: heure bleuе (синий час) – это мгновение между светом и тьмой, жизнью и смертью, прошлым и будущим, когда на границе разных состояний рождается новая энергия жизни. Это время хорошо знают фотографы: какая бы ни была погода, день, уходя навсегда, обязательно хотя бы на краткий миг озарит пейзаж особым светом. Его бывает трудно поймать, но те, кому это удается, всегда выигрывают.

Для меня Фабр – это предчувствие перемен. Как и современный театр, как-то легко вобравший в себя все, от новейших цифровых технологий до видео и цирка, и неожиданно ставший хедлайнером культурного пространства. Когда я сижу на спектаклях Диденко, Волкострелова или Жолдака, всегда жадно смотрю на молодых зрителей вокруг. И понимаю, что этим юношам и девушкам нет никакого дела до Путина и всего того, чем заполнена моя лента в ФБ. Пока мы проклинаем тюрьму, в которую снова попали, они чувствуют себя абсолютно свободными. Им интересно жить, и в немалой степени благодаря тому, что они видят сегодня на сцене.

Способы воздействия на аудиторию не просто изменились – приобрели новое качество. Вот часовое действо «Карина и Дрон» Дмитрия Волкострелова, поставленное им в казалось бы далекой от театрального авангарда Казани. Там текста почти не слышно, до зрителей долетают только отдельные реплики: все заглушает шум современного города. Поневоле задумываешься: что, мы в этом живем и как-то умудряемся коммуницировать?! Шесть подростков (их играют очень молодые актеры) стоят каждый на своем постаменте, позади каждого белый экран. Их разъединенность, неверие в возможность взаимопонимания ощущаются почти физически. Такое потрясение к катарсису не имеет никакого отношения. А пойманная реплика «Димка, я тебя люблю и хочу, чтобы ты был мой» вдруг приобретает почти сакральный смысл.

Кинорежиссер Арсений Гончуков снимает интернет-сериал «Район тьмы. Хроники повседневного зла». Он приобретает популярность: количество просмотров разных его эпизодов на YouTube колеблется от семидесяти до ста шестидесяти пяти тысяч. Критика его пока как бы не замечает, и зря: там совершенно неожиданно раскрываются и социальная, и экзистенциальная темы, а у малобюджетного кино в Сети наверняка большое будущее. У Гончукова зло показано как данность, привычка и неизбежность. За преступлениями нет и не может быть никакого наказания. Взрослые, как подростки из «Карины и Дрона», уже ни на что не надеются, поэтому приходится воспринимать пограничные состояния человеческой психики как падающий с неба снег или дождь. А элементы трэша и триллера делают этот процесс весьма увлекательным.

Вообще, соотношение старого и нового дает второе дыхание тому и другому. Сколько раз в Эрмитаже мы лениво проходили по залу Рубенса – а теперь смотришь на рубенсовского «Вакха» совсем другими глазами, потому что рядом висит синий Вакх Фабра в нарочито театральной позе. Или совы – инсталляция «Обезглавленные вестники смерти» – на фоне зимних пейзажей Гейсбрехта Лейтенса. А кричащий от страха маленький тюлень на полотне «Рыбная лавка» (начало ХVII века) будто обращается к зоо- и прочим защитникам: и вы обвиняете Фабра, который использовал в своих работах уже умерших животных?

Дирижер Теодор Курентзис, которого интересует музыка прошлого и который стремится достичь максимально аутентичного ее исполнения, переворачивает старые представления о восприятии музыки вообще. Особенно это было заметно на последнем фестивале «Дягилев. P.S.», где его оркестр MusicAeterna исполнил музыку Прокофьева к балету «Ромео и Джульетта». Зал чопорной питерской филармонии ревел от восторга, как на рок-концерте, седовласые господа профессорского вида аплодировали стоя, критики морщились. И все почему? Потому что Курентзис прочитал Прокофьева вовсе не так, как обычно делают это хореографы, рассказывая приторную историю любви. Композитор писал балет в 1935–1936 годах, и все там пронизано предчувствием страшной кровавой катастрофы, касающейся отнюдь не только жителей шекспировской Вероны. Эта трагическая тема бессмысленных смертей, следующих одна за другой, и вышла на первый план – от гибели Меркуцио и Тибальда, которую зал проживал как будто впервые, до прощания с главными героями. В отечественной музыкальной среде признанному во всем мире (он открывает в будущем году Зальцбургский фестиваль) Курентзису живется так же непросто, как, например, «Гоголь-центру» или Богомолову, у которого только что сняли «Князя» из репертуара «Ленкома».

Синий час наступил. А что дальше – рассвет или не ведающая его, как у Ахматовой, ночь, никто не знает.Ɔ.