«Говорить что думаешь». О «Дневнике» Алвиса Херманиса
Как-то режиссер Алвис Херманис спросил жену Михаила Барышникова Лиз Рейнхарт, какое свойство характера Иосифа Бродского она запомнила ярче всего. Та ответила: привычка говорить всем в глаза то, что он думает. В Америке, где принята вежливая и политкорректная манера высказывания, это производило впечатление разорвавшейся бомбы. Зато благодаря ответу Лиз сразу стало понятно, чем так близок Бродский самому Херманису — однажды в юности он даже пытался стащить томик его стихов из библиотеки Сан-Диего, а два года назад поставил в Риге великолепный спектакль «Барышников/Бродский». Дело в том, что сам Херманис, театральный режиссер с мировым именем, поступает точно так же: говорит что думает. Это создает массу проблем: из-за его высказываний ему, создателю любимого, как говорят, спектакля нашего президента «Рассказы Шукшина», который с огромным успехом идет в Театре наций, запрещен въезд в Россию. А этим летом не состоится его постановка «Лоэнгрина» на фестивале в Байройте: шлейф скандала по поводу его позиции в связи с беженцами в Европе. Вот его слова: «Все это немного напоминает коллективное самоубийство. У старой Европы отмер инстинкт самосохранения». И именно по той же причине читать его «Дневник», только что замечательно переведенный на русский язык Ольгой Петерсон и вышедший в рижском издательстве Neputns, очень интересно — не оторвешься.
Там нет ни тени кокетства и самолюбования, столь часто присущих творческим людям. В век коммерциализации творчества и культа успеха он заявляет: искусство по сути ничего общего с успехом не имеет. Иногда они случайно совпадают, но искусство — оно вообще про что-то другое. Причем говорит это режиссер, только за 2015 год выпустивший семь успешных премьер на лучших оперных и драматических сценах Европы. Из чего же складывается это подлинное, настоящее «что-то другое», к которому мучительно движется на страницах своего дневника Херманис, а вместе с ним и его читатель?
Из парадоксов. Например, он латыш до мозга костей — любит свой дом на самой окраине республики в лесу («латыш превосходно чувствует себя только в том случае, если из окна не видать другого латыша») — и в то же время считает, что характер его выковало то обстоятельство, что он родился и вырос в Советском Союзе. Потому что всякого рода ограничения как ничто другое стимулируют развитие внутреннего мира. И еще — помогли изнурительные тренировки в детской хоккейной школе, пожизненно наградившие его проблемами с сердцем, и полгода жизни в Нью-Йорке, в трущобах Южного Бронкса, куда он рванул сразу после того, как рухнул железный занавес. В Ригу вернулся уже другим человеком.
Московские гастроли его Нового Рижского театра в начале нулевых и позже потрясли зрителей незнакомым прежде сценическим языком и навсегда изменили представление о современном театре. Говорил же Брехт, что актуальный театр не тот, который удовлетворяет потребности публики, а тот, который их меняет. Искрометный гротескный «Ревизор» с музыкой из «Семнадцати мгновений весны». Объехавшая весь мир «Долгая жизнь», спектакль без пьесы и даже без текста, где молодые актеры играют немощных стариков, запертых в коммуналке, — невероятное сочетание смешного и страшного до боли. Осмысление национальной идентичности через… образы коров, в роли которых опять же молодые красавицы в нарядных платьях и лодочках на шпильках, — «Черное молоко». А ни на что не похожая «Соня» по прозе Татьяны Толстой? И вот из дневника этого, казалось бы, суперноватора, все на сцене переворачивающего с ног на голову, вы узнаете, что на самом деле он страшный консерватор. Защитник ценностей old school. «Наступает час, когда разобранный мир надо попробовать сложить заново. Когда деструкцию надо поменять на гармонию. Строить дом, воспитывать детей и выращивать сад». И это не просто слова: у Херманиса семеро детей, и строки о них и о жене Кристине в его «Дневнике» самые нежные и проникновенные.
Дальше — больше. Кажется, никто кроме него в Европе не осмелился сказать о проблеме беженцев именно так (националисты, понятное дело, не в счет, речь о людях с безупречной репутацией). Все началось с Гамбурга: узнав, что гамбургский театр «Талия» стал настоящим refugee-welcome center, Херманис отменяет свое участие в постановке. Начинается нервная дискуссия, в которой, по его меткому замечанию, «тому, у кого в мозгу еще не завершилась революция 68 года, трудно понять другого человека, кто находится в Париже в ноябре 2015 года» (во время страшных парижских терактов режиссер выпускал там спектакль). Начинается почти травля: один из крупнейших немецких журналов публикует материал под названием «Враг народа» (видимо, позабыв, что герой пьесы Ибсена как раз и был один против всех). И здесь на страницах, казалось бы, чисто театрального дневника возникает острая проблема нового времени — об оборотной стороне пресловутой политкорректности, когда политкорректное большинство готово удушить и уничтожить тебя, если твое мнение хоть в чем-то отличается от общепринятого. «У меня скверные подозрения, что современные левые либералы — это реинкарнация коммунистов прошлого. Ясно, что у них общие марксистские корни. Но я думаю, что это и одинаковый ментальный тип… Это те же самые люди, которые бескомпромиссно стоят за “честность, справедливость, светлое будущее и прогресс”. Которые ненавидят и не терпят инакомыслящих. Оказывается, защитники прогресса — чаще всего разрушители». Вот так. Не побоялся сказать — зная, что никто не посмотрит, что он друг Барышникова и Пласидо Доминго, автор многих обласканных мировой прессой постановок — все равно будут отменять новые контракты и смотреть как на зачумленного. Террор мнений — примета сегодняшнего дня, и в России тоже. Хотя сколько раз мы это уже проходили. «Дневник» Херманиса и привлекает прежде всего уважением к внутренней жизни человека, независимо от его взглядов, признанием ценности индивидуального восприятия мира. А точку в этой дискуссии режиссер поставил, выпустив в Риге спектакль «Покорность» по роману Мишеля Уэльбека. На этом языке ему говорить проще.
