Откуда в Европу приезжают террористы

Рахмат Акилов родился и вырос в Узбекистане, в стране, которая за короткое время пережила стремительную исламизацию: с советских времен из 700 книжных магазинов осталось 70, а число мечетей, наоборот, выросло с 300 до 6 тысяч. Это происходило на фоне коллапса экономики и социальной сферы. Брат Акилова рассказывал, что Рахим был отличником, у него было много друзей, но в конце концов он оказался в мире, в котором все это совершенно бессмысленно, где нет ничего, кроме нищеты и скуки.

В такой атмосфере только с помощью ислама, усиленно поддерживаемого правительством, можно обсуждать общество, скрыться от повседневного кошмара и найти утешение. Такой ислам быстро превращается и в язык социального протеста, причем в Узбекистане он принял достаточно мирные формы. В то время, например, стал популярен Акрам Юлдашев, который пропагандировал вполне мирное обществоведение в исламских терминах: говорил о благотворительности, заботе о ближних. Его отправили в тюрьму, и все закончилось кровавыми беспорядками в Андижане в 2005 году, в которых погибло около 1000 человек.

Акилов бежал в Россию, остался тут без работы, потом отправился в Швецию, где подал прошение об убежище. В Швеции он ждал решения четыре года, получил отказ и ушел в подполье. Один из его знакомых, видевший Акилова незадолго до теракта, рассказал, что тот жаловался, что ему нечем заняться, он просто сидел дома. В итоге Акилов оказался связан с какими-то русскоязычными вербовщиками-исламистами.

Почему мигранты выбирают исламизацию, а не интеграцию

В день теракта я дежурил в шведском социальном центре для детей-иммигрантов. Накануне один из наших мальчиков из Афганистана получил окончательный отказ в убежище. Я встретил его с утра на кухне, совершенно разбитого. Что ему скажешь? Спросил, как дела, он ответил, что все хорошо, но таким голосом, что понятно, что все очень плохо. Я ушел с работы и прочел о теракте, когда ехал в метро. В этот момент у меня сложилось полное ощущение, что я знаю имя человека, который совершил этот теракт. Позвонил на работу, но никто не взял трубку. Я был уже уверен, что это мой афганский парень.

Беженцев принимают не только по гуманитарным причинам: иммигранты — это выгодный способ насыщения рынка дешевой рабочей силой

Через пару дней, когда подозреваемые уже были задержаны, я пришел на работу и сказал: представляете, я подумал, что это наш Хусейн был за рулем. А мне отвечают: нет-нет, он пропал только вчера. То есть он оказался в аналогичной Акилову ситуации: в подполье, без знания языка, без перспектив легализоваться. Его выбор встал между криминалом и исламизацией.

Британские исследователи из Эксетерского университета, изучавшие процессы исламизации в Средней Азии, описывают типичный портрет человека, рано или поздно связавшегося с ИГ или другими радикалами: это человек из не очень религиозной среды, у которого нет представлений о том, чем, например, суфии отличаются от хариджитов, попавший в тяжелые жизненные обстоятельства. Он пожил в бытовке на стройке, его кинули с зарплатой, а ислам — неважно какой — стал для него метафорой, выражением обиды на мир и несправедливость.

Так случилось и с Акиловым. Получив первый отказ в Швеции, он поехал в Сирию через Турцию, но его поймали и вернули шведским властям. Значит, он был на связи с какими-то исламистами, но недостаточно серьезными — ему даже границу не помогли перейти. Значит, можно было его вернуть и, возможно, предотвратить теракт.

Зачем Европа принимает беженцев

Конечно, молодые иммигранты, которые пытаются наладить свою жизнь в новой стране, чувствуют себя стигматизированными. До них рано или поздно доходит, что в этом обществе им нет места. Когда они становятся совершеннолетними, сказочное житие-бытие в социальном центре заканчивается и начинается тяжелая бесперспективная жизнь, в которой нет будущего. Найти работу практически невозможно. Девушку тоже. Язык осваивает меньшинство.

Я до сих пор поддерживаю отношения с одним из самых умных и талантливых мальчиков из центра, он лучше меня знает шведский язык, получил вид на жительство, ему выдали квартиру, он продолжает учиться в гимназии. И все равно он чувствует себя подавленным, а жизнь его лишена смысла — даже у него не получается влиться в шведское общество. И это одна из самых оптимистичных историй.

Появился новый экономический класс — мигрантский, состоящий из людей, которые будут готовы работать на любой работе за любые деньги

Сегодняшняя массовая иммиграция настолько сложна, что интегрирование в общество становится почти невозможной задачей. Люди приезжают сюда по гуманитарным причинам — потому что на родине их ждет смерть. Но принимают их не только поэтому, но и потому что иммигранты — это выгодный способ насыщения рынка дешевой рабочей силой. Мигранты становятся резервной армией рабочих, которые делают черную, неквалифицированную работу крайне дешевой. Работник почты, строитель, уборщик — это мигранты. Эти профессии стали страшно девальвироваться, качество жизни людей на таких работах чудовищно падает.

В 1960–1980-е годы в социал-демократической Швеции считали важным инвестировать в человеческий капитал. Мигрантов хорошо готовили, сознательно уменьшая пропасть неравенства. Это было отличным решением, которое помогало людям вписаться не просто в рынок труда, но в само общество, его культуру. Сейчас интеграция построена не на том, чтобы уменьшить неравенство, а на том, чтобы эксплуатировать его. Не на том, чтобы дать социальные гарантии белому рабочему классу, а на том, чтобы параллельно ему создать новый — мигрантский, состоящий из людей, которые будут готовы работать на любой работе за любые деньги. Это приводит к появлению огромного социального гетто. Чтобы преуспеть в жизни, сделать карьеру, от людей оттуда требуется неизмеримо больше усилий, чем от любого жителя страны. Причем порой эта дистанция непреодолима вообще.

А тем, кому не достается даже вида на жительства, приходится уходить в подполье, как это случилось с Акиловым. Что с этим делать? Провести амнистию, выдать вид на жительство всем? Но количество рабочих мест-то все равно ограниченно. А значит, без фундаментальной перестройки не только механизма иммиграции, но и экономики, без искусственного создания новых рабочих мест, системы образования и повышения квалификации эту проблему невозможно решить. Понятно, что в Швеции все устроено лучше, чем, например, в России. Но даже этого совершенно недостаточно.