(Не) такие, как мы
«В жизни неизбежно наступает момент, когда понимаешь, что ты ничего не хочешь менять». Опоздай я хотя бы на одну минуту, и ни этой фразы, ни спонтанного трехчасового разговора бы не состоялось. В Тбилиси за полночь, в популярном районе Мтацминда уже не осталось туристов. У входа в «социальное кафе» Rhea’s Squirrels пожилой мужчина закрывает дверь и явно собирается уходить. Минута на объяснение, зачем я здесь — и я выясняю, что это Ираклий Гвенатадзе, когда-то вместе с женой Элисо создавший это кафе и центр лечебной педагогики для особенных детей. Мы проведем за разговором следующие три часа — и почти столько же позднее, за разговором с его женой Элисо.
Как любитель винила мечтает в каждом городе посетить магазин редких пластинок, так и я долгое время собирался приехать сюда. Место, где ничего не подозревающих посетителей обслуживают люди с аутизмом и с синдромом Дауна. «Ничего не подозревающих», потому что если не спросить самому и не прочитать информацию в брошюрке, то догадаться об этом невозможно.
Ираклий — бывший предприниматель, построивший карьеру в 90-х, и увлеченный регбист, Элисо — преподаватель арабского с 18-летним стажем. «Болезнь наших государств — и российского, и грузинского — в том, что чиновники забывают про особенных детей, как только тем исполняется 18, — говорит Ираклий, чья 50-летняя сестра с диагнозом ДЦП живет вместе с ним, его женой и детьми. — Да, есть какие-то социальные выплаты, но в целом государство не знает, куда девать достигших совершеннолетия людей с медицинскими диагнозами. В детстве ребенка еще можно «загрузить» в школе, выдать летом путевку. А после 18 — ничего нет. И дети чувствуют, что они никому не нужны. Однажды из нашего центра ушла девочка, и через некоторое время ее мама нам сказала: «Поймите правильно. Я видела ее прогресс, когда она приходила к вам — но я не могу пойти против ее воли. Она хочет работать, а к вам она ходит, как в школу».
Социальное кафе стало местом, где повзрослевшие дети получают зарплаты, у них есть работа, при этом в центре они по-прежнему проходят арт-терапию, а напротив барной стойки продается созданная ими керамика.
Мы проходим с Ираклием по кафе — повсюду лежат керамические изделия, созданные подростками. «В какой-то момент я понял, что большие деньги — это ведь настоящее горе, — рассказывает мне Ираклий о том, почему бывший предприниматель сначала бросил бизнес ради регби, а затем и спорт ради социального кафе. — Все твои знакомые во время каждого звонка ожидают, что ты вспоминаешь о них именно из-за того, что они богаты. У меня началась вторая жизнь, когда я занялся регби. И оно дало мне столько навыков для жизни. Ненавижу слово «командность», но без нее ты не сыграешь игру. Каким бы ни был твой нрав, каким бы негодяем ни был твой тренер, он знает, что если ребята не будут между собой дружить, если не будет сплоченности, то не будет смысла в тренерах и тренировках. Так я и занялся детским регби, а потом мы с Элисо создали центр лечебной педагогики».
В тот момент, когда я начинаю рассуждать о помощи другим, лицо Ираклия едва заметно меняется — так по идеально выверенной голограмме начинают идти помехи. «Скажу так: нам просто везет на друзей — причем русских друзей даже больше, чем грузинов, — Ираклий делает паузу. — Вот ты говоришь про сострадание и помощь. Но, по-моему, советская власть сделала с людьми кое-что очень скверное — она отняла понимание того, что такое свобода. У меня очень часто возникает желание задать человеку вопрос: что, по-твоему, свобода? Говорить, что ты хочешь? Или, ещё того хуже, просто иметь большую зарплату, хороший дом, машину, здоровую жену и детей — это ты называешь свободой? Нет. Главное, от чего нас отучила советская власть — что свобода — это помогать другим и понимать их. У нас выжгли это умение». Ираклий добавляет, что ценит откровенность русских и очень любит наш юмор. Но прямота, с которой врач может назвать ребенка «овощем», сильно его обескураживает.
