Однажды в компании одного из актуальных писателей я сидел в его квартирке на Кутузовском, подле домашней библиотеки общим весом с нормальную атомную бомбу.

— А знаете, Юрий, — говорил писатель, подливая горячий чаек и пододвигая ближе ко мне плошку с малиновым джемом собственноручного изготовления, — знаете, у кого самые лучшие диалоги? Самая органичная живая речь в прозе?

Я зашуршал в мозгу фигурантами школьных учебников.

— Дюма, — оборвал мои поползновения хозяин дома. — Дюма-старший. «Три мушкетера». Перечитайте хотя бы одиннадцатую главу. Ночная встреча Д’Артаньяна и г-жи Бонасье. Автор дает реплики десятками, не уточняя, кто к кому обращается. Но мы не только не теряем нить диалога — каждая фраза звучит в нашем сознании так, словно мы смотрим кино. С интонацией, паузами, градусом экспрессии. А ведь прямая речь — один из наиболее сложных параметров литературного текста. Дюма по этой части вне конкуренции! Перечитайте, не пожалеете.

«Вот бы мне в школе такого учителя литературы», — уныло осознал я.

Размышления на заявленную тему до сих пор сохраняют актуальность. Что не удивительно. Ведь я остаюсь в статусе пострадавшего. И не столько от частных изъянов отдельных учителей, сколько от основ педагогического процесса в целом. От, если угодно, самой системы преподавания.

Кому-то из нас повезло. Некоторые, уже будучи взрослыми, сами оказавшись в родительской шкуре, нашли в себе силы перезапустить интерес к гуманитарным дисциплинам. Но таких меньшинство. Большинство же выглядит как один из моих школьных товарищей, который по случаю вскользь обронил: «В моей семье книг не читают». Отец четверых детей, кстати. Самых разных возрастов.

Хорошо помню книги, по которым нас учили. Учебники... Даже новыми они не производили впечатления чего-то свежего и возбуждающего. Кирпичи рыхлой бумаги. Скверная верстка, казенные иллюстрации. Гарнитура, лишенная малейшей привлекательности. А ведь та же «Академическая» гарнитура, например, делает классические тексты такими читаемыми, такими желанными глазу. Но не в школе, нет. Где-нибудь в других местах.

Десятилетиями, из поколения в поколение, так называемые «неточные» науки вдалбливают линейно. Если хронологически сперва идет древность, потом Средние века, за ними Новое время и, наконец, Новейшее, то, соответственно, древность автоматически приходится на средний школьный возраст, а старшеклассники штудируют особенности сегодняшнего дня. Без малейших сомнений в том, правильно это или нет.

Стартовый учебник по литературе являет собой дивную по эклектике «сборную солянку». В советские времена под одним корешком обнаруживались: былины и басни, Некрасов с Катаевым, Нагибин и Сосюра, вдобавок Стивенсон, Исаковский и «поэтические сказания древней Эллады». Причем разделы даны не только с учетом временных периодов или по опознавательному алгоритму «свой/чужой», но и, так сказать, методологически. Например, есть группа авторов к теме «пейзаж». Другая иллюстрирует тему «портрет». А есть еще… «о-ли-це-тво-ре-ни-е». Куда ж пятикласснику без него! Ну, и затем в свои «законные» права вступает все та же пресловутая линейность: Твардовский позже Чернышевского; Тургенев раньше Горького.

На вкус и цвет, как говорится, не разбежишься. Чтобы сэкономить читательские усилия, обозначим всю порочность такого подхода на одном-единственном примере.

«Война и мир» становится для подростка эпопеей не только в жанровом смысле, но и буквально в физиологическом. Редкая птица долетит хотя бы до середины, а вторую часть вообще можно воспринимать как инновационную пыточную. Именно на этом величайшем произведении, подлинной вершине художественной словесности всех времен и народов, ломаются учащиеся. Потом на протяжении многих лет, даже десятилетий, а для кого-то и на всю оставшуюся жизнь, грандиозный труд Толстого — формирующий, излечивающий, открывающий бездны бездн феномена человека и сакральности человечества — становится поводом воскликнуть, отшатываясь в ужасе и недоумении: «Ой, не надо! Нет, это не мое!» Следом в ту же «топку» идут Достоевский, Лесков, Гончаров, Куприн, иногда Чехов, далее — почти везде.

Схожий результат получится, если скармливать малому ребенку изумительный стейк с кровью, да еще и под божественное красное вино. Несчастное дитя попросту отравится. Никакие возвышенные эпитеты, вкупе с истинными достоинствами продукта, попросту не сработают — по той банальной причине, что рано в детском возрасте пользовать сугубо взрослый рацион. Еще раз, по буквам: р-а-н-о! Что, настолько трудно понять?

Разумеется, моментально возникает вопрос: как же тогда преподавать литературу? Начнем с того, что ее не следует преподавать. Ее нужно делать жизненно необходимой. А для этого — удивлять, интриговать и провоцировать. Подходит ли для подобной цели традиционная классика — большой вопрос. Вот классическая приключенческая, фантастическая, военно-авантюрная литература точно подходит. Скажу более радикально: за одним только Карлсоном стоят такие драйверы и контексты, какие не снились ни Базарову, ни Обломову. Времена, знаете ли, изменились. Требуется избавить сознание от коросты догматизма, смыть плесень изживших себя традиций. Живой интерес, яркость чувств, настоящая привязанность происходят от адекватных впечатлений, от резонанса нервов. В душе вряд ли останется что-нибудь путное, если выдавать академизм за витальность. Организм избавляется от того, что плохо усваивается и что ему не требуется. Так он устроен. И в гуманитарной сфере действует схожая закономерность.

Мне наверняка возразят — скажут, что школьная программа совершенствуется. Безусловно. Люди в профильных ведомствах должны за что-то получать деньги. Но результат их работы далеко не столь очевиден. В конце концов, если Шолохова заменить на Солженицына, подростка тошнить не перестанет.

Помните уездный город N c невиданным количеством парикмахерских и похоронных бюро? Казалось, отмечают Ильф и Петров, горожане рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься и сразу умереть. После распада СССР мы столкнулись с таким широким предложением культурного досуга, что складывалось впечатление, будто для жителей, по крайней мере, крупных городов России книги, видеокассеты и компакт-диски уравнялись по значимости с пивом и водкой. И так продолжалось довольно долго. До того времени, пока «цифра» не лишила материальные носители вещественности, а блогосфера не размыла принципиальную разницу между творцами и публикой. На волне прикладного технического прогресса начался спонтанный и в той же степени беспрецедентный процесс — редуцирование слова, замена качества интеллектуальной деятельности количеством ее внешних проявлений. Разговор превратился в треп, диспут обернулся срачем. Теперь «портрет на фоне» не делают, запиливают селфи. Интересна даже не динамика деградации (процесс, само собой, ползучий), а тот факт, что каждый очередной ее виток обеспечивается новым сервисом, формально предназначенным для комфорта и оптимизации усилий пользователя.

Единственное решение — не насаждать сведения по инструкциям в методичке, а как минимум прививать интерес к разнообразным проявлениям творческой стихии. Человек, который в школе или вузе лишь «проходит» темы, дисциплины, смыслы и миры, он в буквальном смысле проходит мимо. И чаще всего остается ни с чем.

Юрий Абросимов — автор программ и ведущий на радиостанции «Коммерсантъ-ФМ»