Николай Свечин: Одесский листок сообщает
Снова вдвоем
Целую минуту Алексей Николаевич не мог прийти в себя. В голове крутилась мысль: каково сейчас Сергею? Сидит над обезображенными телами родителей, а в душе у него ад…
— Расскажите мне подробно об этом… — заговорил Курлов. — Как все случилось год назад, кто сообщники, как вышло, что преступник ускользнул. Если нужны бумаги, то сходите за ними.
— Разрешите по памяти, ваше превосходительство, — попросил Лыков. — Я все помню.
— Как угодно.
Коллежский советник сел, подвигал плечами, собрался с духом и начал:
— Двадцать первого сентября тысяча девятьсот восьмого года в селе Слободзея Тираспольского уезда Херсонской губернии произошло невиданное по жестокости преступление. У себя дома были убиты Нахман Коган, его жена Хава и их дети: дочь Гит-ли пятнадцати лет, дочь Эстера тринадцати, одиннадцатилетний Шулим, десятилетний Пинхус, близнецы восьми лет от роду Ицек и Двойра и пятилетний Давид. Вместе с ними погибли тетка Когана Шендли Коган и учитель еврейской школы Беньямин Шапиро. Единственной, кто выжил, оказалась трехлетняя Мариам. Ей тоже хотели проломить голову, но промахнулись, и удар пришелся вскользь. Разумеется, в свидетели она не годилась по малолетству.
Ввиду чрезвычайности преступления директор Департамента полиции Трусевич поручил мне с помощником оказать содействие местным силам. Путем энергичных мер нам удалось быстро выйти на след убийц. Помогли оставленные улики, а также беспечность самих злодеев, начавших пропивать добычу в ближайших кабаках.
Всего были схвачены три человека. Двое из них — крестьяне села Слободзея Иван Лукашов и Максим Калошин. Третьим оказался преступник-рецидивист Агафон Балуца. Мещанин города Херсона, судимый за ограбление, бежал из предварительной тюрьмы, последнее время скрывался в Одессе. Допросами уда-лось выяснить имена двух других негодяев, остававшихся на свободе. Первого звать Лукьян Самсонов, он тоже крестьянин из Слободзеи. Хитрый, подлый, именно Лукьян втянул простодушных односельчан в преступление. Наконец, последний — главарь банды Степан Балуца. В тюрьме ни разу не сидел, хотя подозревался в нескольких разбоях; один из них закончился смертью потерпевшего. Из Херсона перебрался в Одессу вместе со старшим братом Агафоном в девятьсот четвертом году. А через год сами помните, что началось. И в России, и в городе Одессе…
Лыков перевел дух и продолжил:
— В то время там было особенно неспокойно. Еврейский погром, бунт на «Потемкине», эксы через день. Длилось это долго, почти три года. Особенно досталось полиции в девятьсот седьмом, когда в других местах уже затихло. Многих погибших я знал лично. В Цепном переулке подбросили артиллерийский снаряд и перебили чуть не половину Петропавловского участка. В Бульварный участок кинули бомбу, тогда оторвало ноги приставу Лещеву. Погибли также двое городовых, и тяжело ранило околоточного надзирателя Любинского. Затем из пролетки на ходу расстреляли уличные посты и убили троих. Напали на пристава Александровского участка Понасюка: от ран скончались сам пристав, его помощник Полянкевич, околоточный Серакевич и городовой. Взорвали экипаж полицмейстера фон Гесберга. В центре города, у Александровского парка. И наконец, застрелили в Пятигорске бывшего временного генерал-губернатора Одессы Карангозова, уехавшего туда на лечение. Эти политические акции перемежались с уголовными. Одесса, Павел Григорьевич, необычный город. Там для налетчиков словно медом намазано — по окраинам расселилось огромное их количество. На улицах тогда опасно было показываться даже днем. Вот в этот котел и попали два негодяя из Херсона.
Степка хоть и младший брат, но быстро выдвинулся: стал податаманом в шайке налетчика Якова Дунаева по кличке Яшка Рыжий. Очень сильный физически, дерзкий, властный, он вскоре создал собственную банду. Однако при ограблении кассы мыловаренного завода братьев Ципоркис случилось то, к чему Одесса не привыкла. Бандит отобрал у кассира наличность, а потом вдруг схватил молоток и несколькими ударами проломил ему голову…
— И что, это сошло ему с рук? — нахмурился Курлов.
— Увы. Полиция была деморализована — только что подрывная дружина эсеров ранила фон Гесберга. И охранители сплоховали. Не проявили, скажем так, должного рвения. В результате Степка Херсонский, как стали звать нового атамана, вошел во вкус. Если бы его тогда сразу прижали…
— Балуце доставляет удовольствие убивать людей?
— Да. Он психопат с садистическими наклонностями. Казнит лично, наносит десять-пятнадцать ударов, пока голова жертвы не превратится в кровавое месиво. При этом радостно всхлипывает…
Генерал поежился:
— Откуда такие детали?
— Рассказали слободзейские Лукашов с Калошиным. Они хоть и дурного поведения, но обычные мужики. Когда увидели своего главаря в деле, чуть от испуга не сбежали. Но Степка прикрикнул: держите за руки, не то и вас прикончу. Теперь их за это повесят.
— Точно повесят?
— Да. Я телеграфировал в Одесский военно-окружный суд. Город все еще на положении усиленной охраны, поэтому их судили военные. Приговорили к смерти. Командующий войсками округа генерал-адъютант Зарубаев утвердил приговор. Со дня на день его приведут в исполнение.
— Вернемся к этому… — скривился Курлов. — Ведь его брат был убит? И он грозился отомстить?
— Да, Агафона пристрелили при попытке бегства. Он выпрыгнул в окно, прямо на допросе у следователя. Напал на часового, отнял у него винтовку и пытался прорваться за ворота. Подчасок не растерялся и уложил бандита на месте. Через неделю тело того подчаска нашли в Чубаевке, возле летних лагерей Тринадцатого стрелкового полка. С раздробленной головой.
— Это правда, что Балуца угрожал убить и вас с Азвестопуло?
— Правда. Осведомитель рассказал: атаман прилюдно поклялся в трактире «Лондончик» — это известный притон, — что грохнет двух питерских.
— И что вы?
Лыков пожал плечами:
— Я всю жизнь слышу такие угрозы, и пока живой.
— Но вот… как уж его?
— Сергей Манолович Азвестопуло.
— …Сергей Манолович вернулся в Одессу, и его родители тут же были убиты. Это ведь дело рук Балуцы?
— Нет никаких сомнений.
Курлов вперил в подчиненного суровый взгляд:
— Когда прибудете на место, немедля отправьте титулярного советника Азвестопуло в Петербург. Я отзываю его из отпуска. Даю только девять дней: уладить имущественные дела и организовать погребение как полагается. После чего сразу сюда.
Алексей Николаевич растерялся:
— Как же так? А кто будет ловить Балуцу?
— Вы. При содействии местной полиции.
— Павел Григорьевич! В одиночку это невозможно! Кроме того, его знание города придется очень
кстати.
— Невозможно подменять службу личной местью! — вскричал, в свою очередь, товарищ министра. — Вот что невозможно. Я запрещаю Азвестопуло дознавать совершенное преступление. Нас не поймут ни в верхах, ни в низах.
— Да наплевать на верхи! Вы что, не понимаете? У него отца с матерью убили! Как же он уедет оттуда?
— Поездом, причем курьерским. Повторяю: вести дознание он не имеет морального права. Так не делается на государственной службе. Чтобы полицейский в рамках официального дознания ловил убийцу своей семьи… Вы с ума сошли? Да мне Столыпин за это голову оторвет.
— И на Столыпина наплевать, — не удержался сыщик и тут же пожалел об этом.
Курлов взбеленился:
— Ах так?! Хотите, чтобы и вас отстранили от дознания?
Полицейские вскочили и глядели друг на друга с неприязнью. Только один был начальник, а другой — подчиненный.
— Ну? Хотите?
— Нет, не хочу. Прошу меня извинить за несдержанность.
— То-то. Идите. И немедленно отошлите титулярного советника сюда. Если, упаси господь, ослушаетесь — пеняйте на себя.
Уже в спину уходящему Лыкову Курлов добавил:
— И не вздумайте убить его при аресте!
— Это уж как получится, — живо развернулся коллежский советник.
— На сей раз постарайтесь, возьмите живым.
— Павел Григорьевич, вы хоть понимаете, чего требуете? Вы лично сколько задержаний опаснейших убийц провели?
— Э-э…
— Когда арестовываешь такого зверя, все может пойти наперекосяк. Степке терять нечего, его так и так повесят.
— Именно! Пусть лучше повесят. Не то пересуды пойдут, а у вас и без того репутация в этом вопросе хуже некуда. Впрочем, на репутацию вам, видимо, тоже наплевать.
— Мне на жизнь не наплевать. Балуца духовой, такие бьются до последнего. Рисковать собой ради чьего-то там мнения наверху? Увольте. Как получится, так получится. Постараюсь взять живым. Ей-богу! Но гарантировать ничего не могу.
— Тогда пойдете под служебное расследование. А там и со службы недолго вылететь!
Лыков хотел ответить, но сдержался. И даже не хлопнул дверью на прощание.
Через шестьдесят часов он сошел на перрон станции Одесса-Главная и обнял Сергея. Тот сжался и заплакал, как ребенок…
Они простояли так долго. Пассажиры оглядывались на странную пару. Седовласый, в возрасте мужчина обнимал за плечи молодого, а тот безудержно рыдал. Наконец Азвестопуло взял себя в руки. Вытер слезы, кликнул носильщика.
— Где хотите поселиться, Алексей Николаевич? Можно у меня.
— Нет, поехали в гостиницу.
— В какую?
Питерец хорошо знал Одессу и поэтому долго не раздумывал:
— В «Лондонскую».
Эта гостиница первого класса стояла на Старом Николаевском бульваре, из ее окон открывался дивный вид на порт внизу, на море и на лучшую часть города. В прошлый раз коллежский советник жил там и остался доволен.