Причудливо складываются судьбы театральных режиссеров. Кто-то вдруг с головой уходит в актерство, кто-то — в кино или оперу. Очень часто — в литературу. На моей памяти Влад Наставшев — единственный режиссер, который стал петь. Из милого домашнего музицирования для близких и друзей это стало для него отдельной темой, профессией и даже судьбой.

Чуть больше года назад «Сноб» уже писал о его программе «Я говорю, что люблю тебя» по мотивам советских хитов 60-х годов. И вот совершенно новая программа под названием «Новый мир». На этот раз чистая классика, поэты Серебряного века в аранжировках композитора Ивана Лубенникова и самого Влада. Разброс имен как в серии «Библиотека поэта»: от Бальмонта до Ахматовой, от Кузмина до Тарковского, от Блока до Пастернака. Набор первоклассных стихотворений, выбранных с неожиданным филологическим тщанием и даже с некоторым шиком, который точно смогут оценить знатоки.

Но сам Наставшев на них не особо рассчитывает. Его даже больше возбуждает мысль, что эти стихи кто-то в Новом Пространстве Театра Наций наверняка услышит впервые. Те, кто не погружен в контекст, для кого великие имена — по большей части пустой звук. Настал черед услышать их стихи не в формате надоевших и пыльных «поэтических концертов», а в модной оправе из космической электронной музыки, услышать озвученными бестелесным, бесстрастным голосом надменного рижанина, словно прилетевшего к нам в Москву из берлинских кабаре конца 20-х годов.

У Наставшева манера петь даже самую громкую лирику тихо, отстраненно и грустно. Это совсем не рэп, хотя, например, Цветаева легко поддается неистовому ритмическому потоку. И это не классические брехтовские зонги, клокочущие социальным гневом и пафосом. Наставшев от пафоса бежит как от огня. Так поют, когда уже все самое страшное случилось. И ничего уже не изменить. Не надо никого убеждать, не надо ничего доказывать. И спастись тоже нельзя. 

А можно просто петь, близоруко сквозь очки вглядываясь в обступающую тьму, в ожидании, когда наступит конец. Замерзающий путник в ночи. Мальмгрен, оставшийся в своих арктических снегах и легендах. Вот кто такой Влад Наставшев. Вот что такое его «Новый мир».

— Поэзия гораздо сильнее, чем это принято думать, — размышляет Влад. — Казалось, что постмодернизм должен был перемолоть эту лирическую историю. Но номер не удался, настоящие стихи очень живучие. По сути, сейчас возвращаются 70-е, время застоя, когда наряду со стихами поэтов оттепели открывались заново стихи поэтов Серебряного века. Вспомни «Иронию судьбы», где героиня поет Цветаеву и Ахмадулину, сидя у себя на кухне.

— И мы хорошо знаем, кто это пел.

— Да, тогда Алла Пугачева совершила целую революцию, позднее еще и подарив миллионной аудитории полузапрещенного Мандельштама. Она это сделала по-своему, под себя, наотмашь, с размахом «женщины, которая поет». Это бы ее протест, ее музыкальная фронда. Сейчас такая манера уже невозможна и, может быть, даже смешна.

— Почему?

— Время другое. Все устали от страданий и криков на сцене и в жизни. Манера исполнения стала более отстраненной, я бы даже сказал, интровертной, что ли. А самое главное, давно нет героев. И даже запроса на них нет. Есть несчастные одиночки, поднятые на гребень очередного хайпа и в тот же миг отброшенные и забытые. Происходит нивелирование трагедии в бесконечном медийном потоке, который захлестывает и накрывает тебя с головой. И как из него выбраться? Как зацепиться за что-то настоящее?

— Я так понимаю, для тебя это стихи великих? 

— Если угодно, да. С тех самых пор, как у нас дома очень давно появился том стихов Константина Бальмонта, поэта прекрасного, но, скажем так, не первого ряда, я понял, что существует какая-то другая система координат, другая точка отсчета, которую надо всегда держать у себя перед глазами. Потом к Бальмонту присоединились и Блок, и Кузмин, и Пастернак, и Цветаева, да, в общем, весь священный синклит русской поэзии. 

— А как ты отбирал стихи для своей программы?

— Мне было важно услышать, как они звучат сегодня. Вот цветаевское «По ночам все комнаты черны...» Достаточно только прикоснуться к ее стихам, чтобы услышать мощнейшее эхо. Они живые, они сегодняшние. Они обжигают. «Точно все стыдом покрыто, точно в осени позор...» Это Пастернак про нашу осень написал. Про ее «срам и поругание». И это так ошеломительно точно. 

— А будет Ахматова?

— Конечно, я взял ее ранний шлягер «Так беспомощно грудь холодела». А какое название у нее прекрасное — «Песня последней встречи»

— Она в старости стеснялась своей ранней лирики со всеми этими дамскими аксессуарами — перчатками, узкими юбками, перьями.

— Ну и напрасно. Чудесные стихи, которые легко ложатся на музыку. Даже электронную.

— А не боишься, что поклонники Есенина обидятся на твою интерпретацию «До свидания, мой друг, до свидания»? Ты поешь ее подчеркнуто бодро, в таком ударном синтипоповом ритме. Все-таки предсмертные стихи, написанные кровью...

— Но мы же не в библиотеке на поэтическом вечере Есенина! Это ведь, что ни говори, шоу, развлекуха. Я тут летом катался на велосипеде, а с пляжа доносилось что-то такое ужасное, низкопробно плебейское. И я подумал, что так мы и проживем всю жизнь под голимую попсу. Почему-то в тот момент очень захотелось, чтобы из динамиков прозвучали Есенин или Цветаева, озвученные моим голосом.

— Понятно, «желаю славы я...»

— Ну да, что-то вроде того. 

Наставшев/Лубенников «Новый мир»
Концерт 20 сентября 2019, Новое Пространство, Страстной бульвар, 12/2