Культ грубой силы. Почему становятся наемниками
Ɔ. В XX веке люди, воевавшие за деньги, часто объясняли свои действия идеологическими соображениями. Например, наемники из Европы, США и ЮАР в эпоху холодной войны и постколониальных войн в Африке часто мотивировали свое участие не только заработком, но и тем, что сражаются в бывших европейских колониях с коммунизмом, против экспансии СССР. «Люди войны» всегда склонны давать какое-то идеологическое обоснование своим действиям?
Участие наемников из Европы и США в постколониальных африканских войнах по сути высвечивает процессы, которые начали происходить в «цивилизованном мире» после Второй мировой войны. Политическая наука говорит о процессах трансформации войны в это время — о появлении так называемых «новых» войн, нерегулярных, асимметричных или гибридных. C одной стороны, в этих новых войнах можно увидеть положительное движение к более безопасному, гуманному мироустройству — может быть, к состоянию без войн вообще. С другой стороны, и в политическом, и в психологическом плане общество переживает гибридные войны довольно сложно, потому что эти войны уже ведутся не национальными государствами, а множеством сил и иррегулярных группировок, за которыми стоят разные государства или группы государств.
Основная проблема в том, что мы имеем в голове в качестве шаблона классическую межгосударственную войну, которую ведут между собой регулярные армии. Такая война может признаваться неправильной, несправедливой, нежелательной, но все же она нам более знакома и понятна по истории, литературе, фильмам. И этот паттерн во многом определяет современное представление о том, какой должна быть война — например, там есть агрессор, которому нужно дать решительный отпор.
Ɔ. Советская пропаганда всегда утверждала, что на стороне, которую поддерживал СССР, сражаются за светлое будущее идеалистические добровольцы, а на противоположной стороне воюют алчные и беспринципные наемники. Что это за штамп?
В этой дихотомии — «у нас добровольцы, у них наемники» — как раз выражено воплощение раздвоенности мышления о войне: есть война правильная, а есть война неправильная. Есть те, кто правильно воюет, и те, кто неправильно воюет; те, кто воюет за «добро», и те, кто за «зло». Это связано в том числе с процессами криминализации войны, которые шли в течение XX века, когда война была квалифицирована как преступление. Если брать Конвенцию ООН о борьбе с наемничеством 1989 г., то я лично не возьмусь точно определить, где наемник, а где доброволец. В некоторых конфликтах грань между ними призрачна или люди могут быстро переходить из одного состояния в другое.
Ɔ. Имеют ли право современные правовые, демократические государства вести войны, в том числе гибридные?
В современном мире война уже не вполне нормальна, не вполне приемлема. Мы сталкиваемся с делегитимацией войны, когда население в целом уже не считает, что у государства есть однозначное право вести войну и использовать своих граждан в качестве живых инструментов. Скорее, с государствами связывают безопасность, стабильность, мир, благополучие, социальную справедливость, долгую счастливую жизнь.
Ɔ. А государству исторически человек не всегда склонен доверять, тем более в России?
У нас проблема делегитимации войны, наверное, представляется чуть менее серьезной, потому что государство исторически в России просто сильнее, оно в меньшей степени вынуждено давать какие-то комментарии или объяснения, чем в Европе или США, хотя и оно пытается дистанцироваться от войны — мы можем заметить, что «война» — редко употребляемое слово в современном российском политическом словаре, часто войну заменяют разными эвфемизмами. И это тоже показывает, что и у нас на государственном уровне вслед за общественным мнением произошла делегитимация войны.
Ɔ. Совсем недавно, весной-летом 2014 года на восток Украины в качестве добровольцев отправились воевать десятки тысяч человек со всей России и бывшего СССР. После Минских соглашений многие из них завербовались в т. н. «ЧВК Вагнера». Существует гипотеза, что с помощью востока Украины, войны за «русский мир» и «ЧВК Вагнера» государство получило возможность отправить куда подальше наиболее взрывоопасную часть общества, «людей культа силы». Нет ли в этом какой-то двойной морали?
Дуалистичность человеческого мышления о войне в том, что, с одной стороны, мы понимаем ее неприемлемость, вроде бы проклинаем ее, желаем, чтобы ее никогда не было; с другой стороны, осознаем, что это важная часть нашей жизни. И всегда, когда требуется, пытаемся как-то оправдать, почему вообще ее нужно вести. Я пишу об этом в своей недавно вышедшей книге «Война, или В плену насилия».
Здесь есть уровень личного участия в войнах и есть уровень государственного прагматизма. А для государства, как вы точно отметили, война является хорошим способом решить проблему людей, с которыми не очень понятно, что делать в мирной жизни, но которые довольно мобильны, агрессивны, готовы к радикальным шагам. И почему бы их не отправить за несколько сотен километров на территорию соседнего государства или даже лучше, за несколько тысяч километров, бороться за справедливость, оборонять рубежи родины «на дальних подступах».
Ɔ. Что в 2014 году заставляло многих людей бросить все и отправляться на войну на востоке Украины?
Если мы говорим о конкретном человеке, который идет на войну, то на протяжении всей европейской истории война всегда была хорошим социальным лифтом. С другой стороны, помимо тех карьерных и финансовых возможностей, которые она давала, она была средством избавиться от рутины. Об этом как раз много писали в связи с украинским конфликтом — люди из депрессивных российских регионов видели в этом возможность, что называется, мир посмотреть, но также приобщиться к какому-то «стоящему делу», вырваться из повседневности: работа, семья, гараж, водка.
Ɔ. Найти смысл жизни?
Да, найти смысл жизни. Когда человек находится на войне, он испытывает серьезные переживания: чувство братства, чувство сопричастности большому, серьезному делу. В конце концов, это можно масштабировать до того, что ты стоишь на обороне «Русского мира», русского народа, спасаешь его, жертвуешь собой ради общего будущего, ради общего блага. Это почти религиозное чувство и романтика геройства.
Ɔ. Но ведь по сути это все является формой самообмана, нет?
Думаю, в строгом смысле это нельзя назвать самообманом. Это то, как ты настраиваешь внутреннюю коммуникацию с самим собой, объясняешь себе свои действия. Есть хороший пример: я читал на «Медузе» интервью с российским наемником, который рассказывал, как посмотрел несколько роликов о событиях на Украине и у него в голове начала звучать баллада Высоцкого о книжном детстве «если ты в борьбу не вступил с подлецом, с палачом...».
Ɔ. Из фильма о Робин Гуде?
Она написана для него, но прозвучала в фильме «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго». То есть человек свою жизнь оценивает по героической песне, которую знал, видимо, с детства. И вот обстоятельства складываются так, что он осознает необходимость совершения подвига и отправляется в соседнее государство воевать.
Ɔ. Он романтизировал свой выбор?
Да, абсолютно романтизировал, но мне кажется, что это нельзя назвать самообманом. Может быть, человек ждал этого шанса всю свою жизнь. И теперь он его увидел и готов показать себя настоящим человеком.
Есть другой пример, уже из массового кинематографа, но очень реалистичный: в фильме «Повелитель бури» главный герой, сапер армии США в Ираке, возвращается домой, в Штаты. И на него очень круто обрушивается рутина домашнего хозяйства. Очень красочный эпизод, когда он в супермаркете сталкивается с ответственным заданием жены выбрать хлопья на завтрак. Там огромный стеллаж с этими хлопьями, десятки сортов, и видно, что он просто раздавлен всей ответственностью и бессмысленностью этого выбора. Особенно если сравнивать с тем, чем он привык заниматься в Ираке. И он возвращается на войну — туда, где он действительно занимается чем-то серьезным.
Ɔ. Кстати, по поводу экзистенциального вызова борьбы добра со злом: мы взяли интервью у легионера из Французского иностранного легиона, бывшего московского студента, добровольца Донбасса. Он рассказывает, что помимо россиян в легионе много украинцев, в том числе ветеранов АТО, и во время службы в легионе между ними не существует какой-то серьезной вражды или конфликтов, хотя еще несколько лет назад они находились по разные стороны фронта.
Легион по идее вообще должен обезличивать человека, поэтому он идеальное место для всех бывших солдат.
У американского политического философа Майкла Уолцера есть мысль о моральном равенстве комбатантов. Он говорит о том, что солдаты чувствуют некую общность с другими солдатами, которые им противостоят в окопах напротив. Она может иметь какие-то прагматические основания — ты не будешь слишком жестоко обращаться с противником, чтобы он в ответ не начал слишком жестоко обращаться с тобой, но не только. В этой идее морального равенства есть и что-то, связанное с осознанием общности своего ненадежного, опасного положения, в которое они вместе попали.
Никто из них не хочет в действительности расстаться со своей жизнью, и осознание вот этой черты, на которой ты стоишь и на которой твой враг стоит напротив тебя, оно, по мнению Уолцера, как раз объединяет этих людей. Не уверен, что это работает в случае с войной против боевиков ИГИЛ (организация, признанная в РФ террористической). Они, наверное, кажутся менее человечными персонажами, не заслуживающими отношения как к равному противнику.
Ɔ. А какие переживания человек обычно испытывает непосредственно на войне?
С одной стороны, война может дать особые эмоции и ощущения причастности к чему-то большому и значимому, с другой стороны, часто транслируется некое разочарование непосредственно на войне, когда оказывается, что перед тобой не фашисты и каратели, а такие же люди, которые в действительности не являются олицетворением антихриста, с которым надо бороться на уничтожение, а многие из них вынужденно были подвергнуты мобилизации или приехали, потому что тоже в каком-то смысле были зомбированы телевизором.
Кроме того, большую роль в изменении картины мира играет общность разочарования в той мирной жизни, которая все же продолжается где-то там, и в политических решениях, принимаемых где-то наверху. И какая-то общность осознания своей незначительности, невстроенности в эту мирную жизнь — все это людей, сидящих в окопах друг напротив друга, в какой-то степени объединяет.
Ɔ. То есть первоначально эта вражда или была им искусственно навязана, или они сами пытались «вырастить» ее в себе, чтобы оправдать свое участие в этом конфликте, которое на самом деле было продиктовано какими-то совершенно другими мотивами?
Да, морально-идеологический слой, скорее всего, со временем начинает играть меньшую роль, у человека остаются только социальные мотивации. А говоря о войне на Украине, разочарование наступило в том числе потому, что там командуют не какие-то высокие идейные лидеры, а бывшие бандиты и коммерсанты — это стало дополнительным импульсом к разочарованию.
Возникает чувство, что тебя предали, бросили, что ты никому не нужен, — об этом говорят многие из бывших участников конфликта на востоке Украины. Конечно, люди разные и по-разному оценивают происходящее вокруг, но самые идеологически мобилизованные очень недолго там пробыли. С востока Украины они уехали довольно быстро, не без влияния российского государства, наверное.
Ɔ. Используя наемников, государство решает целый комплекс своих задач?
Можем обратиться к такому термину, как «постгероическая эпоха». Его ввел американский военный эксперт, аналитик Эдвард Люттвак. Он был одним из тех, кто фактурно описал ситуацию, когда государству в современном мире очень невыгодно вести открытую войну, объяснять людям, почему они должны умирать, но зачастую государственные интересы не получается отстаивать никаким другим способом, кроме войны.
Статистика войн в Афганистане и Ираке показывает, как роль частных военных контрактников постепенно росла, их становилось все больше и больше, потому что их выгоднее использовать, чтобы не рисковать штатными военнослужащими — теми, кто, пусть по контракту, но идет в регулярную армию.
Мне где-то попадалось, не помню где, что многие из тех, кто зачисляется в американскую армию, в действительности не хотят воевать, и процент таких людей в армии США значителен. Они хотят пройти военную подготовку, тренировки, получить какую-то военную или техническую специальность, хотят есть в армейской столовой, заниматься в армейском спортзале и так далее, а участвовать в боевых действиях не хотят.
Ɔ. Да, в американских военных столовых кормят очень хорошо — был в 2008 году в Афганистане, в том числе на американских базах, и видел сам.
Ну вот видите! На американской военной базе в Афганистане живется комфортно и сыто, как в подмосковном пансионате. Но все равно рискованно — смертник может въехать на заминированном джипе в ворота, когда ты стоишь на посту. А ведь можно пользоваться всеми этими благами на какой-нибудь базе в Айдахо или Техасе, ничем не рискуя. И, по-видимому, людей, о которых мы только что говорили, в американской армии гораздо больше, чем тех, кто связывает армейскую службу с необходимостью участвовать в войне, рисковать своей жизнью, получать психологические травмы.
Кстати, это еще один важный момент: психологическая травмоопасность войны и необходимость реабилитации людей после их службы в зоне боевых действий в случае регулярной армии ложится на государство. В то же время, если это контрактник ЧВК, аутсорсер, его реабилитация и социализация в мирной жизни формально уже не является проблемой государства.
Ɔ. Есть конвенция ООН о борьбе с наемничеством 1989 года, но, по мнению большинства опрошенных мной специалистов, определения этой конвенции устарели и большая часть современных наемников уже не подпадают под них.
Само понятие «наемник», так же как понятие «фашист» или «каратель», представляет собой штамп, который нам может указать на то, с чего мы начали — на делегитимацию войны, на то, что война — это неправильно, и люди, которые в ней участвуют по самым разным причинам, действуют неправильно, поэтому они порочны, они преступники, их нужно обязательно осудить.
Эта ситуация характерна именно для нашего времени, для последнего столетия или даже меньшего срока. Очевидно, в Средние века никто бы не жаловался, что вы используете в своем войске наемников. Были какие-то другие способы различить, где война правильная, а где неправильная, где справедливая, а где несправедливая: есть благородные рыцари на конях, которые должны сражаться согласно установленным кодексам чести, а вот пешие простолюдины, которые стреляют в рыцарей из луков и арбалетов — они подлые и воюют неправильно, неблагородно. Пытались объяснить, что они и в религиозном смысле действуют порочно, что закреплялось даже на уровне общезначимых постановлений католической церкви — обсуждалось на Втором Латеранском соборе.
В наше время наемник находится в позиции этого средневекового простолюдина-арбалетчика, когда, с одной стороны, его выгодно использовать в том числе и крупным военным державам, которые благодаря этому сокращают политические издержки от ведения войн; с другой стороны, это человек, которому выпала черная метка — представлять несправедливую, неправильную, криминальную сторону войны. Могут ли деньги компенсировать ему столь невыгодное положение — большой вопрос.
Автор: Илья Иванов