Исчезновение Ивана Бунина. Отрывок из книги
Грас, декабрь 1932
Поколесив по окрестностям Канн, в начале 1920-х Иван Бунин поселился в городке Грасе, на вилле «Бельведер». Обычно зиму он проводил в Париже, где кипела культурная жизнь, но в конце декабря 1932 года предпочел остаться в Провансе, посвятив все силы творчеству.
По мнению его супруги, писательницы и переводчицы Веры Муромцевой, в Грасе было все для удобной жизни: море, горы, мягкий, напоенный волшебными ароматами воздух, пышная природа, а во всегда оживленном старом квартале был еще и кинотеатр.
Бунин, бесконечно дороживший образом прежней России, понимал, что его приверженность традиционным ценностям не вписывается в контекст современности. Вышедшие из лона революции творцы новой пролетарской культуры подвергали остракизму тех, кто воспевал прошлое, вытесняя их на обочину культурной жизни.
Отныне русским писателям предписывалось принимать активное участие в деле радикального обновления общества. Таких грандиозных культурных проектов история еще не знала. В понимании Сталина вся страна должна была засучить рукава, для чего требовалась беспрецедентная мобилизация людских ресурсов.
По приказу ОГПУ закрылись сотни газет и издательств, неугодным авторам заткнули рты. С приходом к власти Сталина литературная жизнь Москвы и других крупных городов еще больше осложнилась. Бунина огорчали новости, приходившие из его любимой России. Он недовольно ворчал и на чем свет стоит костерил нового красного царя, вознамерившегося стереть из памяти народной славную историю дореволюционной России.
Но писатель-изгнанник не терял надежды. Вместе с навещавшими его в Грасе соотечественниками, как и он, бежавшими из большевистского ада, дабы не сгореть в нем заживо, Бунин предавался воспоминаниям о минувших днях, той золотой поре, когда писатели и другие интеллектуалы обладали свободой говорить, думать и творить. «В конце концов сталинский режим рухнет, — рассуждали эмигранты. — Разве такое может длиться долго?»
Но пока их мечта не стала явью, Бунин с монашеским упорством продолжал служить своему призванию. Неукоснительно следуя распорядку дня, он вставал рано, около половины шестого утра, выпивал чашку черного кофе или какао и удалялся в кабинет, окнами выходивший на живописную пальмовую аллею. Бунин знал, что без железной дисциплины и решимости не сможет поддерживать себя в рабочем состоянии.
Обычно после полудня писатель позволял себе сделать перерыв — помимо прочего, чтобы сходить в соседнюю деревушку за покупками. Прогулка и солнечный свет доставляли ему ни с чем не сравнимое удовольствие. В тот день, совершая свой променад, он остановился у витрины книжной лавки «Либерте» — взглянуть на прибывшие из Парижа книжные новинки.
Внимание Бунина привлекла книга недавнего лауреата Гонкуровской премии Ги Мазелина «Волки». Роман обошел «Путешествие на край ночи» Луи-Фердинанда Селина, до последнего момента лидировавшего в списке претендентов. Доктор Детуш* прокомментировал решение академиков одной короткой фразой: «Это все козни издателей...» Бунин подумал, что позже надо будет вернуться за романом Мазелина — книжная лавка открывалась во второй половине дня.
Он дошел до кафедрального собора и тут заметил подозрительного субъекта. Неужели шпион? В прошлом Бунину уже случалось привлекать к себе внимание советских агентов, в частности, когда начали выходить его «Окаянные дни». Слежка продолжалась с неделю, после чего его оставили в покое. Однако писатель оставался начеку. От агентов ОГПУ можно было ожидать чего угодно.
Бунин знал, что кремлевский тиран давно имеет на него зуб, и научился быть осторожным. В последние годы писатель решил держаться подальше от политических дрязг и полностью сосредоточиться на творчестве, которое стало смыслом его тихой жизни. Для него не было тайной, что произошло с некоторыми чересчур болтливыми советскими гражданами.
Помнил он и о судьбе одного из генералов белой армии, знаменитого барона Петра Врангеля. О его трагической смерти — Врангель был отравлен агентами ОГПУ — газеты писали на первых страницах, что заметно охладило пыл даже самых яростных антисоветчиков-эмигрантов. Те из них, кто вслух заявлял о своих планах сбросить большевистское правительство и восстановить демократию, рисковали головой.
Бунин миновал собор и зашел в булочную-кондитерскую на площади Пети-Пюи. Чтобы порадовать жену, он купил ее любимые эклеры с кофейным кремом и булочки с шоколадом. Писатель не отказал хозяйке в любезности и признался, как приятно ему приходить в ее прелестный магазинчик, где царит истинный дух французского жизнелюбия.
— Передавайте привет вашей супруге, — ответила булочница, относившаяся к этому пожилому мужчине с аккуратной бородкой с восторженным почтением. Местным торговцам было известно, что опрятно, хоть и скромно одетый русский господин у себя в стране пользовался всеобщим уважением. — Хорошего вам дня. И одевайтесь теплее — скоро похолодает.
Тип, следивший за Буниным на улице, исчез. Облегченно вздохнув, писатель вдруг ощутил, до чего же это прекрасно — просто жить и радоваться жизни. Многим его соотечественникам, так же бежавшим от большевистского кошмара, приходилось гораздо труднее, чем ему.
Некоторое время тому назад Бунин встретил в кафе на Монмартре Марину Цветаеву — поэтессу, талантом не уступавшую Анне Ахматовой. В тот день Цветаева за скудную плату читала перед горсткой слушателей свои стихи. Она призналась Бунину, что существует на ничтожные гонорары за переводы, балансируя на грани нищеты. Цветаеву почти не печатали, а французская литературная среда оставалась глуха к ее творчеству.
По пути к винной лавке Бунин размышлял о том, как ему повезло. Ему выпал удивительный шанс. На Новый год он будет принимать у себя представителя Нобелевского комитета — об этом говорилось в пришедшей из Стокгольма телеграмме. Эксперты Шведской академии рассматривали кандидатуру Бунина на вручение высшей литературной награды.
Телеграмма была подписана постоянным секретарем этой почтенной организации Пером Халльстрёмом. Имя Бунина, сообщал он, вошло в финальный список кандидатов. Прочитав в конце телеграммы, кто именно собирается нанести ему визит, писатель понял, насколько все серьезно. В гости к Бунину ехал Карл Август Нобель.
Он не знал этого господина, но громкая фамилия говорила сама за себя. Значит, его шансы на получение премии более чем основательны. Человек честолюбивый, Бунин не собирался упускать свое счастье — награда сулила ему возвращение литературной славы, к которой он привык, живя в России. Сложив телеграмму, писатель задумался о том, какими осложнениями обернется международное признание его заслуг. Бунин не был глупцом и отлично сознавал, что его награждение будет иметь политические последствия.
Жену писателя одолевали сомнения. Она прямо сказала мужу, что его Нобелевская премия обозлит московские власти. Кроме того, статус лауреата подразумевает исполнение некоторых обязанностей. Что, если внезапно свалившаяся слава превратит его в глашатая всей оппозиционно настроенной русской диаспоры? И где гарантия, что его не постигнет печальная участь барона Врангеля?
Бунин читал в эмигрантских газетах, что таким людям, как он, грозит лишение российского гражданства и утрата возможности когда-либо вернуться в горячо любимую Россию. Видел Бунин и коллективные письма, публикуемые в газете «Правда» и подписанные грузчиками Владивостокского порта или рабочими нефтеперерабатывающих заводов Баку. Их авторы призывали пролетариев к решительной борьбе против буржуазии, использующей литературу как средство эксплуатации трудового народа.
Поначалу телеграмма обрадовала Бунина. От таких премий не отказываются! Но когда жена напомнила ему о вероятных неприятностях, он заколебался. Вера убеждала супруга, что бренная слава — ничто в сравнении с возможностью продолжить работу над начатой книгой. «Ты лишишься покоя и не сможешь писать!» — говорила она.
Бунин понимал, что жена права. В то же время мысль о том, что к премии прилагается огромная денежная сумма, не могла оставить его равнодушным. Деньги — это гарантия финансовой независимости, это благословенный шанс целиком посвятить себя творчеству. По обоюдному согласию супруги решили, что примут представителя Нобелевского комитета и обсудят с ним все нюансы этого щекотливого дела.
Обычно Шведская академия не направляла своих представителей к будущему лауреату, который узнавал о присуждении ему высокой награды незадолго до церемонии, максимум за несколько месяцев, чаще — за несколько недель до нее. Но на сей раз ставки были слишком высоки, и члены комитета пошли на этот нестандартный шаг.
Шведы полагали необходимым выяснить, что об этом думает сам предполагаемый победитель. По общему мнению, присуждение премии русскому писателю, живущему во Франции, могло вызвать грандиозную бурю, в свою очередь способную обернуться дипломатическим кризисом. В результате бурных, а порой и яростных споров, выходивших далеко за рамки протокола, верх взяли сторонники жесткой линии.
Отказавшись поддерживать кандидатуру Горького из-за его близости к Сталину, Нобелевский комитет ясно обозначил свою политическую позицию. Но и выбор в пользу Бунина тоже был политическим жестом. Если уж придется рискнуть своей репутацией в глазах общественного мнения, то пусть это будет ради защиты наших общих ценностей — рассудили большинство членов комитета.
Впрочем, многим из них идея вручить награду врагу Советского Союза даже нравилась. Они были готовы бросить Сталину вызов вопреки угрозам, исходившим от его полномочной представительницы — невероятно деятельной Александры Коллонтай. Наиболее осторожные из них предлагали поставить в известность Арвида Линдмана, лидера парламентской фракции правых, и, заручившись его поддержкой, оказать давление на правящую Социал-демократическую рабочую партию, которую подозревали в симпатиях к коммунистам, а возможно, и в чем-то большем, чем просто симпатии.
Другие члены академии были настроены не столь категорично. Взвешивая все за и против, они опасались вызвать крупный политический кризис, который бросит тень на единственную шведскую институцию, пользующуюся международным престижем. В мире существовало не так много наднациональных организаций, придерживавшихся строгого нейтралитета, — Красный Крест и Лига Наций, обе со штаб-квартирами в Швейцарии, вот и все.
Наконец, чтобы «прощупать пульс» в высших политических сферах, постоянный секретарь Шведской академии Халльстрём предпринял и вовсе невиданный демарш: обратился к министру иностранных дел.
— Готово ли шведское правительство к тому, что могущественный Советский Союз обрушит на него свой гнев? — спросил он Риккарда Сандлера. — Швеция и СССР ведут переговоры по ряду важных вопросов. Может быть, Нобелевскому комитету следует отложить на год-другой решение о награждении Ивана Бунина? Или вообще снять этот вопрос с повестки дня?
— Действуйте как считаете нужным, — ответил министр. — Никто не намерен оказывать на вас давление. Госпожу Коллонтай я беру на себя. Только позвольте мне прежде с ней переговорить. Необходимо «разминировать» территорию.
— Разумеется, герр Сандлер. Осторожность не повредит.