Русский портрет: смотри в глаза
Название этой выставки вызывает в памяти мгновенную ассоциацию с давним спектаклем «А чой-то ты во фраке?». То же удивление, смешанное с любопытством. Почему нам так важно знать, чей это портрет? Кто автор? Кто модель? Ведь чаще всего с известной уверенностью можно обозначить лишь время, эпоху, некий художественный круг, где следует искать переклички с другими художниками. Рокотов, Левицкий, Боровиковский, Тропинин, Венецианов… Великие имена, знакомые нам с первых детских визитов в Третьяковку или Русский музей. У каждого из них имелись свои ученики, эпигоны, подражатели. А было среди их современников и немало достойных мастеров, кого при жизни обошли слава и успех. Даже имена их стерлись. Зато портреты, которые они написали, сохранились. Сколько их, безымянных, попрятано по музейным запасникам, сколько находится в частных собраниях — не счесть!
Конечно, выставка из собрания Музея В. А. Тропинина и частных коллекций, которая недавно открылась в галерее фонда In Artibus, на какой-то исторический охват и академическую основательность не претендует. Но даже в нынешнем камерном виде она дает представление о феномене русской портретной живописи XVIII–XIX веков. Все просто, без мудреной концепции и дизайнерских вычурностей. Просто лица на белой стене. Кто-то смотрит на нас зорко и строго, кто-то, наоборот, мечтательно и отстраненно. Кто-то с холодной, светской учтивостью, а кто-то довольно хмуро. По-разному. Но глаза живые. Все-таки главное свойство старинной качественной живописи — не столько сходство с оригиналом, подробная обстоятельность разных оборок, жабо и орденских лент, сколько вот эта неуловимая тайна, мерцающая в глубине глаз, в самом выражении лиц, в теплом сиянии кожи, прописанной невесомыми касаниями кисти. Сейчас уже так не умеют. Нежный трепет, тихий свет, негаснущие краски. Любовь к деталям, в которых, кажется, и заключена сама жизнь.
Лица тоже другие. Хотя при некоторой фантазии можно представить нынешних хипстеров в тех же красных жилетах и бархатных камзолах со стальными пуговицами, как на портрете неизвестного юноши кисти В. Боровиковского. Он и руку заложил за борт своего камзола, как Наполеон, и стрижка у него по последней моде, как у лондонского денди Браммелла. И взор растерянный, туманный и в то же время ищущий, выжидательный. Чего он ждет? На что надеется русский денди «осьмнадцати лет»?
А рядом по контрасту с мастерской живописью Боровиковского — трогательный примитив домашнего изготовления: диптих из портретов двух неизвестных братьев неизвестного художника. И тоже они оба в красных жилетах (мода!). С серьезными, строгими, бледными лицами. Почти неразличимые в своем родственном сходстве и во фраках, явно сшитых у одного портного. Но если приглядеться, то уловишь и тайные различия: душевную мягкость одного, напряженную закрытость другого.
Сама выставка настраивает на медленный и вдумчивый променад: от портрета к портрету, от одного сюжета к другому. Один круг, другой, третий — все они расходятся, образуя волнующую прозрачную, таинственную гладь Истории. Тут и будущая императрица, а тогда еще великая княгиня Мария Федоровна, наградившая все последующие поколения Романовых особым разрезом глаз — портрет кисти Д. Левицкого. И тут же ее старший сын император Александр I («плешивый щеголь, враг труда»). Еще он же со взбитым коком и рыжими бакенбардами на упитанных розовых щеках — портрет кисти Степана Щукина, ученика Левицкого.
