«Инквизиторы все равно настигнут свою жертву». Отрывок из книги Маркоса Агиниса

Пышные кроны апельсиновых деревьев звенели птичьими трелями, когда у четы родился четвертый ребенок, Франсиско. Появившись на свет, младенец громким криком известил всех, что здоров и полон сил.

В доме уже подрастало трое детей: первенца, как заведено в Испании и Португалии, назвали в честь отца — Диего. За ним шли сестры Исабель и Фелипа. И вот, десять лет спустя, снова мальчик — озорник Франсискито. 

Семье прислуживала чета чернокожих рабов, Луис и Каталина. Столь немногочисленная челядь свидетельствовала о том, что хозяева, в отличие от соседей, достатком похвастаться не могут. Дон Диего купил их на невольничьем рынке почти за бесценок: Луис сильно хромал, поскольку когда‐то при попытке к бегству был ранен в бедро, а у Каталины недоставало глаза. Обоих еще детьми вывезли из Анголы. Они с грехом пополам говорили по‐испански, но пересыпали речь гортанными восклицаниями на родном языке. Крещенные против воли и названные христианскими именами, слуги втайне продолжали молиться милым их сердцу богам. Из челюсти осла и овечьей косточки хромоногий Луис смастерил музыкальный инструмент, из которого, водя костью по ослиным зубам, извлекал зажигательные ритмы, аккомпанируя своим мелодичным напевам. А кривая Каталина прихлопывала в такт ладонями, нецеломудренно приплясывала и с закрытым ртом подпевала.

Врач сразу отметил природную сметливость Луиса, который утверждал, что происходит из рода колдунов, и научил его ассистировать во время операций. Это вызвало скандал в Ибатине, полном предрассудков. Хотя некоторые негры и мулаты работали цирюльниками и имели разрешение отворять кровь, им все же не позволялось вправлять переломы, дренировать абсцессы и прижигать раны. Также дон Диего вверил своему рабу хирургические инструменты. Хромота не мешала Луису следовать за хозяином по улицам городка и его каменистым окрестностям, таща на плече укладку со щипцами, скальпелями, присыпками, мазями и бинтами. 

Дон Диего завел привычку отдыхать в саду на плетеном стуле, наслаждаясь вечерней прохладой. В годы тяжких испытаний Франсиско часто воскрешал в памяти эту картину: отец располагался в тени апельсиновых деревьев; вокруг него, наделенного несравненным даром рассказчика, мигом собирался тесный кружок очарованных слушателей. Едва он начинал какую‐нибудь историю, все так и замирали, казалось, даже птицы переставали ворошиться в ветвях. А историй дон Диего знал несметное множество — о героях и рыцарях, о пророках и святых.  

В один прекрасный день кто‐то в шутку назвал апельсиновый сад академией. Ирония ничуть не задела врача. Мало того: дабы не показаться сконфуженным, он заявил, что отныне под деревьями будет проходить систематическое обучение домочадцев, поскольку отрывочными знаниями довольствоваться негоже. Дон Диего уговорил приветливого, худого как щепка монаха Исидро Миранду, с которым успел обменяться семейными тайнами, давать уроки домочадцам, поскольку изучать что‐либо помимо катехизиса означало перейти опасную черту. 

Отец семейства установил в саду стол из рожкового дерева, а вокруг него скамьи. Кроткий монах предложил заняться предметами квадривиума: грамматикой, географией, арифметикой и историей. Голос брата Исидро звучал так сердечно и убедительно, что просто заслушаешься. Но взгляд выпученных глаз, слишком больших для костлявого лица, выражал не то изумление, не то испуг. 

Учениками домашней школы стали Альдонса (которая с помощью мужа уже освоила чтение и письмо), четверо детей, а также Лукас Гранерос, друг юного Диего, и трое добрых соседей. Альдонса, хоть и происходила из довольно знатного рода, с юности только и умела что прясть, ткать, шить да вышивать. 

— В знании заключена огромная сила, — не уставал повторять дон Диего, обращаясь к этой разношерстной компании. — Оно дарует необычную мощь, с ней не сравнятся ни кулаки, ни сталь, ни порох. Тот, кто обладает знаниями, обладает властью.

Брат Антонио Луке, строгий настоятель монастыря мерседариев, когда‐то подаривший им саженцы апельсиновых деревьев, придерживался на сей счет иного мнения. Луке был суровым священником, доверенным лицом инквизиции.

С ядовитой вежливостью монах возразил: 

— Знание — удел гордецов. Человек был изгнан из рая именно за то, что возжаждал знаний. — Каждое его слово буквально сочилось желчью. 

Об академии в апельсиновом саду Антонио Луке отозвался уничижительно:

— Что еще за вычуры! 

И, словно этого было недостаточно, добавил:

— Глупо обучать все семейство. С женщин довольно рукоделия и катехизиса.

Диего Нуньес да Сильва слушал настоятеля молча, прикрыв веки и смиренно потупившись, ибо знал, как опасно прекословить служителю инквизиции. Низенький угрюмый монах буравил собеседника злобными глазками. Врач же был статным мужчиной и взгляд имел мягкий. Нет, он не возражал, однако и школу свою закрывать не собирался. Сказал только, что поразмыслит над словами святого отца. Но брата Исидро не уволил, часы занятий не сократил и жену с дочерьми от учебы отстранять не стал.

Антонио Луке был раздосадован и, вызвав Исидро Миранду, велел дать подробный отчет об уроках «в этой смехотворной академии». Настоятель задавал вопросы, а монах послушно отвечал, вытаращившись пуще прежнего. В конце концов Луке с упреком изрек:

— И потом, что за нелепая затея преподавать там предметы квадривиума! — Глаза его метали молнии. — Таким дисциплинам место в стенах университетов, а не в каком‐то Ибатине. 

Перечить брат Исидро не осмелился, только сжимал трясущимися руками наперсный крест.

— Вы обучаете благородным наукам простецов! Это все равно что воду в решете носить! — Антонио Луке поднялся и начал расхаживать по темной ризнице. — И к тому же допускаете непростительную оплошность, забыв о теологии, царице всех наук. Если уж вы и этот крайне подозрительный лекарь собрались просвещать души, ознакомьте их хотя бы с начатками теологии. Хотя бы с начатками! 

На следующий вечер брат Исидро, раскрыв затрепанную книжицу, преподал ученикам первый урок теологии. По его окончании юный Диего признался, что хотел бы изучать латынь.

— Латынь?

— Ну да, чтобы понимать мессу, — стал оправдываться подросток.

— Ее не надо понимать, — ответил монах, — достаточно просто присутствовать, благоговейно слушать и принимать Святое Причастие. 

— Я тоже хочу изучать эту самую, как ее... — поднял руку маленький Франсиско.

— Ты имеешь в виду латынь?

— Да.

— Нет, тебе еще рано, — изрек брат Исидро.

— Почему?

Монах подошел к малышу и легонько сжал его худенькие плечи:

— Много будешь знать — скоро состаришься. 

Потом отступил, медленно обогнул стол и пробормотал себе под нос, обращаясь к отсутствующему дону Диего: «Увы, знание и власть, друг мой, вещи разные».

Но через пару недель он все‐таки согласился на просьбу и начал преподавать латынь. Мальчики учились играючи. Твердили склонения, прыгая через скакалку или гоняя битку по клеточкам классиков. Узнав об этом, брат Антонио Луке удивленно приподнял бровь. Отца настоятеля не покидали подозрения. 

***

Франсиско исполнилось тридцать пять лет. Он носит как фамилию матери (Мальдонадо), так и фамилию отца (да Сильва). Несколько месяцев назад ему пришлось перебраться в Консепсьон, город на юге Чили, чтобы спастись от когтей инквизиции. Впрочем, инквизиторы все равно настигнут свою жертву, переезд лишь усложнит им задачу. На самом деле Франсиско больше не хочет скрываться, быть вечным беглецом, как дед и отец.

Сон его стал беспокойным и чутким. Он чувствует, что должно произойти — не этой ночью, так следующей. В голове рождаются разные планы, один наивнее другого.  Нет, все это пустое: рано или поздно ему придется встретиться с инквизицией лицом к лицу.

Снаружи слышится какой‐то шум. Предчувствия становятся явью. Вероятно, там, за дверью, стоят солдаты с приказом об аресте. Настал момент, который перевернет всю его жизнь. Франсиско тихо встает и на ощупь одевается. Не надо прежде времени пугать жену и маленькую дочь. Инквизиторские ищейки обычно ни с кем не церемонятся, так удивим их спокойным поведением. Сердце его, однако, готово выскочить из груди.

Оформить предзаказ книги можно на сайте издательства «Книжники»