Эдвард Радзинский. Прощальная гастроль «Клуба 418»

Начало было неожиданным. «Клуб 418» прекращает свою лекционную деятельность. Об этом объявили соосновательницы проекта Ирина Кудрина и Надежда Оболенцева на вечере в отеле «Метрополь» перед выступлением Эдварда Радзинского. Символично, что именно с его лекции почти девять лет назад началась просветительская программа клуба и его же выступлением она завершилась. 

— Мы показали, что получать знания можно не только посещая институты и курсы, — сказала Ирина Кудрина, — но и в формате дружеской беседы. 

Как стало известно, клуб воспользовался приглашением режиссера Константина Богомолова принять участие в деятельности «Клуба имени Георгиуса Фаустуса», открывающегося в ближайшие дни на базе Фонда имени Соломона Михоэлса и Театра на Малой Бронной. Уже известны расценки на годовые абонементы: от экономварианта за 300 тысяч рублей до более продвинутого за 2 миллиона, предполагающего психотренинг и личные рекомендации самого режиссера. Можно легко предположить, что к Фаустусу-Богомолову перейдет и база данных участников «Клуба 418», составляющих наиболее платежеспособную часть аудитории столичных премьер, концертов и вернисажей. Ставка на «буржуазную публику», беззастенчиво прокламируемая Богомоловым, получает свое логическое подтверждение. Как говорится, деньги к деньгам. 

Ну, а «напоследок вам спою»… Прощальная гастроль с участием одного из главных корифеев устного жанра, великолепного рассказчика и мифотворца Эдварда Станиславовича Радзинского. Я помню те времена, когда театры сражались за его новые пьесы, и только в одной Москве одновременно шли пять или шесть спектаклей, на афише которых красовалось его имя. 

Он был всюду и нарасхват. Самый кассовый, самый успешный. С этими своими вкрадчивыми, завораживающими интонациями опытного обольстителя, с актерскими перепадами в голосе от нежнейшего pianissimo к неистовому forte. С лукавой улыбкой человека, слишком много всего повидавшего и слишком много всего знающего, чтобы принимать всерьез чьи-то притязания, трепыхания и обиды. При этом не обходилось без тайных драм: пьесы его то и дело запрещали или уродовали цензурными поправками, спектакли закрывали, а единственный сын Олег отбывал срок в лагере за диссидентскую деятельность. Все было сложно, опасно, тревожно. Но Радзинский не подавал вида. Никогда не жаловался ни на власть, ни на судьбу. Держался в стороне от всех ненавидящих, злословящих, клеймящих. В этой своей башне из светлого кирпича на Аэропорте или на съемной даче на Николиной горе. В окружении музейного антиквариата и старинной мебели из карельской березы. Ему все это очень шло — быть как бы немного не от мира сего, не из нашего века, не из Союза советских писателей, куда его приняли неприлично рано. А не принять не могли. Поскольку в свои неполные 26 лет Радзинский был уже автором нескольких популярных пьес, включая «Сто четыре страницы про любовь» — главный хит советской сцены 60-х годов. Позднее эта пьеса станет суперкассовым фильмом «Еще раз про любовь» с Татьяной Дорониной в главной роли. Какое-то время она была его женой. И их недолгий союз только добавил ему неотразимости в глазах театральной Москвы, укрепив репутацию знатока женских душ. И даже сейчас, судя по составу зрительного зала в «Метрополе», целевую аудиторию Радзинского по-прежнему составляют дамы средних лет и старше. Самые верные, преданные и отзывчивые. 

Может, поэтому темой своего выступления он выбрал именно судьбу женщины, первой правительницы в истории России, царевны Софьи, несчастливой сестры Петра Первого. 

Мы мало что про нее знаем. На память приходит портрет Ильи Репина в Третьяковке, где она страшная, всклокоченная, смотрит белыми безумными глазами, а за окном сквозь прорези двойной решетки виднеется понурая голова казненного стрельца. Если быть до конца верным исторической правде, на самом деле там у свергнутой Софьи под окном в Новодевичьем монастыре висело три искалеченных, смердящих трупа, исклеванных вороньем, держащих в руках челобитные, «а в тех челобитных написано было против их повинки». Личный презент от любезного брата Петруши. 

Сам Радзинский под стать Репину является блестящим мастером исторического портрета. Кажется, что он знал их всех лично: и властолюбивую Софью, и ее отца, царя Алексея Михайловича с его необъятным животом и дикими вспышками гнева (даром что в историю войдет Тишайшим), и молодую царицу Наталью Кирилловну Нарышкину. Интересная деталь: московским царицам не полагалось показываться на людях. Если выезжали в город, то шторы в повозке или карете должны были быть наглухо задраены. Первой их распахнула как раз Наталья. Конечно, это еще не «окно в Европу», но жест смелый и своевольный, по которому можно судить о характере матери Петра Первого. 

Ну и конечно, сам Петр — любимый царь Радзинского. Тогда еще долговязый юноша, вступивший в смертельно опасную игру с родственниками, кланом Милославских, не побоявшийся целого войска вечно пьяных стрельцов, когда-то поднявших на пики родных его дядьев, зарезавших сторонников матери, готовых растерзать и его самого, «нарышкинское отродье». Он не будет выжидать, дипломатничать, искать способы договориться. Он зальет их кровью всю Красную площадь. Сам будет рубить головы, хмелея от запаха долгожданной расправы. И мы увидим эту кровь, эти отрубленные головы, скатывающиеся с плахи, эту высоченную под два метра фигуру в щегольском камзоле по последней европейской моде — с топором палача в руках. 

Несколько точных деталей, буквально несколько фраз, произнесенных со взволнованной интонацией очевидца, и у слушателя Радзинского возникает полная иллюзия, что он был там рядом. Сила слова, равная силе кинокадра или живописного полотна. Историки презрительно поджимают губы и требуют ссылок на источники. Радзинский, как правило, небрежно отмахивается. Если вам надо, ищите сами. Он не историограф, а писатель. Он вдохновенно тасует факты, словно карты, выкладывая каждый раз новый исторический пасьянс. Чаще всего карты у него сходятся. А если нет, он включает фантазию, интуицию и свою неизменную иронию. 

В отличие от большинства своих хмурых оппонентов Радзинский старается выглядеть всегда бодрым, радостным и ироничным. Он-то знает, что финал все равно неотменим. Тогда к чему суетиться? Зачем кому-то что-то непременно доказывать? К тому же он и в своих исторических романах остается человеком театра. Он проигрывает свои монологи как настоящий артист. И может быть, это восхищает в его выступлениях больше всего. 

Как это ему удается? Что за тайна, которой он владеет? Вот так без всякого суфлера, почти не заглядывая в текст, вести полуторачасовой монолог, перегруженный датами, фактами, именами. Ни разу не сбиться, не запнуться. Выстроить и разыграть на ходу захватывающий сюжет, держа слушателей в напряжении до самой последней точки. А ведь в сентябре Эдварду Станиславовичу исполнилось 85! 

Мне кажется, это нечто большее, чем просто врожденный ораторский дар. Это искусство монолога, которым в наши дни владеет только он. Уже и актеров таких не осталось. Поэтому все сам. С видом гордым и подчеркнуто независимым. Вот и в этот вечер в «Метрополе» начал с миролюбивого предложения, что если захотите уйти, не стесняйтесь, идите себе с Богом. Он не обидится. Как все прирожденные эгоцентрики, Радзинский не умеет обижаться. Если скучно — это ваши проблемы. Лично ему невероятно интересно с самим собой и своими героями. Стоит ли говорить, что никто в тот вечер не ушел, а все как завороженные просидели положенные полтора часа.

— Неужели это было так долго? — притворно удивляется Радзинский, когда по окончании лекции я подхожу к нему поблагодарить, а заодно сверяю с ним часы. 

— Это было прекрасно, Эдвард Станиславович.

— Думаешь, надо подсократить?

— По-моему, не надо совсем. 

Он милостиво кивает, а потом какое-то время не без удовольствия позирует для селфи с самыми красивыми зрительницами. Я смотрю на него и думаю, как повезло нам, что «Сто четыре страницы про любовь» обернулись целым собранием сочинений, которое продолжает исправно пополняться — год за годом, том за томом. И кто сказал, что это «последняя гастроль»? Для «Клуба 418» — вполне возможно. Но только не для Эдварда Радзинского.