Рождество с дамой в дюнах

— Ты знаешь, мне кажется, они кладбищенские, — сказал я.

— В каком смысле? — удивилась жена.

— В самом прямом. Эти свечи ставят на могилу.

Мы рассматривали купленные новогодние подарки, среди которых я обнаружил две свечи в красных пластмассовых футлярах с алюминиевыми крышками. На обороте каждой из них красовалась бумажная наклейка с каменным грустным ангелом.

— Ну конечно, они кладбищенские. Их нельзя никому дарить.

— Что же нам с ними делать? — расстроилась жена. — Давай тогда их поставим на подоконник. И зажжем на Новый год.

Как многих женщин, ее периодически посещают смелые идеи украшательства и редизайна. 

— Ну и что подумают о нас латыши? Эти русские хотят испортить нам праздник. Лучше я их отвезу в Москву к нашим на Ваганьково.

— Нет, их надо сжечь здесь, — постановила жена. 

— Тогда из этого надо сделать акцию. Сейчас все делают акции. Предлагаю отнести эти свечи Аспазии. 

С Аспазией в нашей жизни связана целая история. Не так давно в Дубултах великой латышской поэтессе открыли памятник. Место уединенное. Рядом только море и сосны. А у нее за спиной бывший Дом творчества писателей, принадлежавший когда-то Литфонду. В советские времена сюда любили приезжать члены ССП. Гуляли по юрмальскому пляжу, пили кофе с рижским бальзамом, долбили на портативных машинках будущие шедевры, а за ужином утомленными голосами рассказывали о поставленных рекордах: кто три страницы напечатал, кто — пять! 

Впрочем, из писателей теперь здесь только одна бронзовая Аспазия и осталась. Стоит гордая и величественная в массивной шляпе по моде 1900-х годов, с котом, примостившимся у подола ее юбки. Общеизвестный факт, что коты были ее страстью всю жизнь. Даже часть своего наследства она завещала приюту для бездомных животных. Котов она считала самыми «лучшими друзьями девушки» и проверяла на них своих визитеров. Если в дом заходил гость и кот к нему шел, ласкался, то, значит, человек хороший, а если кот забивался в угол и явно демонстрировал свое нерасположение, то, возможно, и тратить время на гостя не стоит. 

Ни для кого не тайна, что последние годы со своим мужем, великим латышским поэтом Янисом Райнисом, она жила плохо. Как будто Аспазия что-то не могла ему простить, а он — ей. Конечно, все можно свалить на его измену и ее начинавшийся алкоголизм. Но дело было не только в этом. Просто в какой-то момент она отчетливо ощутила себя заложницей его славы и его культа, который сама же и создала зачастую в ущерб собственным стихам и творчеству. А когда поняла, что жизнь прошла, было уже поздно. 

Вместо сильной, уверенной в себе Эльзы Розенберг, бестрепетно поменявшей не только свое имя на древнегреческое Аспазия, но и собственную судьбу самой яркой звезды латышской литературы на полную невзгод участь соратницы политэмигранта и спутницы поэта, — от этой женщины, пышущей энергией, почти ничего не осталось. Только шляпы, давно вышедшие из моды и пылившиеся где-то на антресолях в коробках. Теперь она смотрела со всех фотографий устало, озабоченно и хмуро, будто заранее знала, что ничего, кроме нового разочарования и обиды на жизнь, эти фотографии ей не принесут.

Кстати, Райнис выглядит всюду бодрячком: усики, бородка, загар, благородная седина, накрахмаленные воротнички подпирают подбородок. А она… «Мне тот путь навек заказан — / Руки вянут на коленях/ И душа сложила крылья» (Здесь и далее цитаты по книге «Аспазия. Крылья будней». Составление и перевод с латышского Ольги Петерсон, 2015).

Для посторонних они оставались образцовой парой, прошедшей через множество испытаний: ссылка, эмиграция, преследование царского режима. И наконец, триумфальное возвращение на родину в 1920 году, в свободную Латвию, где, как многим казалось, Райнису наверняка уготовано место первого президента республики. А кому же еще, если не ему? 

Но, как часто бывает с поэтами, власть, поманив, уплыла к другим. А они, хоть и были окружены почетом, остались не при делах. Заслуженные пенсионеры, одиноко и порознь бредущие по песку юрмальского пляжа навстречу своему закату. 

Я был в их бывшем доме в Майори, похожем на скворечник. Летом большую часть комнат они сдавали дачникам — деньги. Всегда не хватало денег. Стены в доме тонкие, словно из папиросной бумаги. Сквозь них просачивались запахи еды и звуки. Теснота. Вечный патефон. Преферанс по вечерам. Чтобы ничего этого не слышать, Райнис уходил по пляжу к своим соснам. Аспазия предпочитала жить в Риге. Он и умер без нее. На своей девичьей, сиротской кроватке с железным изголовьем, отвернувшись от всех.

Теперь улица, на которой стоит их дом, носит его имя — улица Яна Плиекшана. Но там Аспазии дожить свой век не дали. Его родня претендовала на часть имущества и даже на доходы от его книг. Что-то удалось отсудить, и на вырученные деньги (11 500 латов) она сумела купить летний дом прямо рядом с железной дорогой. Зато с прекрасным видом на реку Лиелупе. Все удивлялись ее выбору. Но Аспазия не хотела никакой тишины. Ее убивала тишина. Она глохла от тишины, переполнявшей ее жизнь после смерти Райниса. «И разорвавшая меня любовь,/ Та величайшая земная сила,/ Последнего во мне не погасила./Сгораю я — светить пора настала». 

Зимой в доме было холодно. Нижний этаж не отапливался. Ни горячей воды, ни канализации. Заиндевелые окна. Книги, кошки, бессонная, кропотливая работа над дневниками Райниса, которая отнимала у нее последние силы. Все потрясения и катаклизмы начавшейся Второй мировой войны прошли мимо, точнее, прогрохотали у нее под окнами в виде бесконечных военных эшелонов, едущих на Восток. Ни русских, ни немцев принимать у себя не захотела. На вопрос фашистского чина, что для нее могли бы сделать «немецкие освободители», гордо ответила: «Покинуть территорию суверенной Латвии». 

Впрочем, и советские историки творчество Аспазии не особо жаловали. Даже после своей смерти она оставалась опасной фигурой, хмуро маячащей за спиной у вполне правоверного, революционного Райниса. Ее редко переводили на русский, не особо часто печатали. Долгие годы она оставалась persona non grata при всех своих регалиях и статусе классика. Новое возвращение Аспазии в русскую литературу случилось в 2015 году, когда вышел сборник ее стихов «Крылья будней» в новых переводах Ольги Петерсон. Меня они поразили своим лиризмом, волевым напором, какой-то неженской мощью. В этих стихах было много горечи, презрения к быту, в котором безнадежно вязнет и тонет душа, и в то же время нежности, мудрости, высоты. Тогда и возникла мысль: кто бы их мог озвучить? Мы как раз тогда собирались провести в Риге презентацию нашего «латышского» номера «Сноба».

Первый звонок я сделал Чулпан Хаматовой. Неожиданно она сразу согласилась. Более того, сама предложила выбрать стихи, сама соединила их в вольной перекличке со стихами Марины Цветаевой. Очень волновалась, не обидятся ли латыши такому соседству. Я убеждал, что нет, не обидятся, даже будут рады. Две великих женщины, два неповторимых голоса, в чем-то схожих по тембру, по внутреннему напряжению и напору. Почему нет?

Но и этого нам показалось мало, и тогда мы, не сговариваясь с Чулпан, дуэтом произнесли еще одно имя и сами испугались собственной смелости — Гидон Кремер! Хотя до последнего момента было непонятно, сможет ли маэстро самолично принять участие в презентации «Сноба» или ограничится только подбором музыки для своего замечательного оркестра «Кремерата Балтика». Но Гидон тоже приехал в Ригу. Он подготовил прекрасную программу, включив туда произведения не только латвийских композиторов, но и украинца Валентина Сильвестрова, и музыку из «Катерины Измайловой» Дмитрия Шостаковича. 

Стояла чудесная осень — самый конец сентября. И уютный зал Spikieri, где Раймонд Паулс раньше давал свои камерные джазовые концерты. И рижская публика, которая, несмотря на светский формат мероприятия, была настроена слушать сложные стихи и серьезную музыку. Это были те самые зрители, которые потом в считаные минуты скупят в интернете все билеты на спектакль «Бродский — Барышников». Те, кто никогда не пропускал ни одной премьеры в Риге Алвиса Херманиса, Кирилла Серебренникова, Влада Наставшева. Прекрасный, чуткий, слышащий и сопереживающий зал. Чулпан боялась, что чьи-то нетерпеливые аплодисменты неизбежно нарушат атмосферу. Но нет, зал напряженно и внимательно безмолвствовал. А под финал — виртуозная импровизация Гидона на тему танго Оскара Строка, еще одного знаменитого рижанина, чья музыка давно стала частью нашего общего прошлого. И снова Аспазия гневается, зовет и пророчит. И снова Цветаева рвется за грань земного бытия. Ввысь, к звездам. Два голоса сливаются в один. И музыка подхватывает и уносит нас далеко-далеко.
Это был один из самых потрясающих вечеров в моей жизни и в истории проекта «Сноб». Тогда казалось, что это только начало. Ведь у нас все так красиво, легко и быстро сложилось. И еще есть столько прекрасных поводов, чтобы продолжить эти рижские встречи. 

«Ветер опавшие листья швыряет в окно. / Как это было давно!» 

Все как-то в одночасье закончилось, рассеялось в предвечерних сумерках. И мечты о едином культурном пространстве, о новых совместных выставках, проектах, книгах… Пролетело семь лет. Умер Борис Тетерев, друг, меценат, главный энтузиаст русско-латышских культурных связей. Он так и не успел открыть свой музей современного искусства. Ушел в отставку, перебравшись в Брюссель на должность депутата в Европарламенте, бывший мэр Риги Нил Ушаков, с которым связывались большие надежды. Два года подряд из-за ковида не проводит свой фестиваль «Рандеву» Лайма Вайкуле. Снова сдвинуты сроки реконструкции Нового Рижского театра, конца которой не видно. Повсюду, как водится, все оптимизируют, сокращают, упраздняют. А под конец года пришло грустное известие, что ликвидируют и должность директора дома-музея Аспазии. Легендарная Ария Ванага, которую величали не иначе как «душой» музея, одна из главных хранительниц наследия поэтессы, будет сокращена, как обычная госслужащая… 

…Мы идем сквозь «снег и ветер, и звезд ночной полет» ставить наши свечи. Вокруг, как водится, ни души, но мы упорно движемся к своей цели. 

Фигура Аспазии подсвечена прожекторами. Она похожа на чеховскую героиню, готовую прямо сейчас разразиться финальным монологом: «Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица… но страдания наши перейдут в радость… Будем жить!» Кто-то заботливый повязал Аспазии на горло теплый шерстяной шарф. Бронзовая дама в дюнах насмешливо следит за нашими неловкими попытками зажечь фитиль на ветру. Медленно, но свечи разгораются. Мы ставим их под ноги Аспазии. Пусть горят в ее честь. И в честь Яниса Райниса, конечно. 

А мне почему-то вспомнились стихи Райниса, которые он сочинил за четыре дня до своей кончины. Его попросили написать что-нибудь на память в дневник маленькой девочки. И он тут же выдал экспромт. Это стихотворение так и называется в его собрании сочинений: «Милой маленькой Оленьке на память».

«Какого ждешь от старика совета?
Ты жизнь ни в чем старайся не винить.
Как этого достигнуть? Нет ответа.
И есть единственный завет: любить».

Этому завету я призываю следовать всех читателей «Сноба» в новом, 2022 году.