Евгений Водолазкин: Быть лучшим акыном степи

Когда ты служишь в Пушкинском Доме и состоишь на хорошем счету, то рано или поздно обязательно удостоишься самой высокой чести из всех возможных, — тебя допустят до рукописей А. С. Пушкина. Даже не знаю, с чем это сравнить. Наверное, как примерить шапку Мономаха или прогуляться в блаженном одиночестве по пустынным залам Лувра, или помузицировать на рояле П. И. Чайковского в доме-музее в Клину. В общем, приобщиться к сонму избранных.

За более чем 30 лет работы в Пушкинском Доме Евгений Водолазкин удостаивался подобной чести несколько раз. А однажды, когда было, наконец, построено специальное хранилище и самым ответственным сотрудникам поручили пронести особо важные рукописи по стеклянному коридору, соединяющему оба здания, Евгению достался автограф «Капитанской дочки». Он нес коробку с бесценными бумагами на вытянутых руках, как лорд-канцлер во время церемонии открытия английского парламента несет на подушке лилового бархата корону британского монарха. Может быть, даже еще с большим трепетом и торжественностью.

В Водолазкине вообще есть этот внутренний трепет и торжественность, смягчаемые и тщательно камуфлируемые неизменной иронией. Он с детства влюблен в русские былины, сказки, древние летописи, но при этом как будто стесняется их трагического пафоса. Никогда, даже в минуты раздражения, он не позволяет себе повышать голос и всегда говорит с намеренно комнатными, спокойными интонациями чеховского интеллигента.

Его не смогли вывести из себя даже недавние вздорные требования пограничного чина на паспортном контроле в аэропорту Вены: «А как вы докажете, что вы писатель?»

И правда, как? Жалко потрясать своими книжками, переведенными и изданными на 34 языках? Мстительно выкладывать на стол ксиву «члена Союза писателей» и другие удостоверения — а вот это вы видели? Тыкать пальцем в официальное приглашение на книжный салон?

На тебя сквозь стекло смотрят ледяные глаза, наслаждаясь твоим смятением. А что делает Водолазкин? Да ничего не делает. Он смотрит в глаза австрийцу и хмуро молчит. Долго молчит. Только в памяти мгновенно вспыхнул, как красная лампочка, вопрос, заданный когда-то на суде Иосифу Бродскому: «А как вы докажете, что вы поэт?»

Сами по себе эти ситуации, конечно, несравнимы. И тем не менее этот красный свет обжигает тебя всегда. Всю жизнь. До последнего вздоха ты обречен предъявлять новые доказательства того, что ты писатель. Кому? Всем! А не только этому погранцу.

Мы знакомы давно. Раньше Евгений регулярно присылал мне рассказы для литературных номеров «Сноба» через нашего общего друга и издателя Елену Шубину. Напрямую мы почти не общались. Я доверял Лене, всецело полагаясь на ее вкус и интуицию. Она сообщала ему тему очередного номера. Он через какое-то время отзывался новым рассказом. Или не отзывался. Иногда это был мемуар, но чаще чистой воды fiction.

Готовясь к нашей встрече, я специально их снова перечитал и получил огромное удовольствие. Идеальное воскресное чтение. Формат почти утраченный и забытый по причине безвременной кончины воскресных бумажных изданий. Уверен, что Водолазкин мог бы быть их любимым и постоянным автором. Превосходный рассказчик. Если бы его так не притягивали разные древние камни и православные мощи, легко мог бы стать русским Вудхаусом. Находчивый, остроумный, невозмутимый, умеющий ловко закрутить интригу, хладнокровно выбрать самые красноречивые детали и расставить самые точные акценты. При этом никакой мучительной язвительности, ни капли злой желчи, которой отличаются большинство его сверстников.

Водолазкин обычно добр и миролюбив. Не хочется ему никого пригвождать или язвить. Скорее он будет смешно и мило подтрунивать. И чаще всего над самим собой.

Вспоминаю его рассказ про детский сад или чудесную историю про то, как он пытался поймать на своем балконе сову, а она улетела вместе со стаей ворон.

Или про велосипедные прогулки по ночному Мюнхену, или про то, как он обнаружил в собственном подъезде торт, который принял за бомбу. Почему-то его смутила игривая ленточка, которой была перевязана коробка. Почему? Водолазкин любит такие детали, в которые он близоруко и долго всматривается, чтобы потом они вспыхнули в его прозе яркой новогодней гирляндой, от которой не отвести глаз. Каждый раз, когда читаешь его рассказы и романы, тебя не покидает странное ощущение, что ты все это видел своими глазами. И железную калитку, ведущую во двор детского сада, у которой каждое утро бился в рыданиях бедный Женя — так не хотелось ему туда идти. И Ждановскую набережную в Петербурге, где он жил с женой Таней много лет. И сцену дуэли из школьного спектакля, поставленного по «Евгению Онегину», где он, Онегин, безжалостно убивал Ленского. С тех пор команда «сходитесь» всегда отзывается в его душе предзнаменованием чего-то неотвратимо-ужасного.

Например, он признался, что был в его жизни период, когда он вдруг решил все бросить и начать готовиться к смерти.

— В какой-то момент я вдруг понял, что смерть неминуема. Это было открытие, которое меня потрясло до глубины души. До того смерть казалась мне чем-то вроде личной неудачи тех, кто умер. Но когда я стал соотносить вопросы жизни и смерти с самим собой, то осознал, что все бессмысленно. Я бросил музыкальную школу, где учился играть на домре и гитаре. Потом перестал ходить в школу вообще. Забросил занятия английским языком. Я ушел в себя и стал ждать смерти. Мне было пятнадцать лет. Под влиянием кузена Петра, которому многим обязан, я понял, что спасение ждет меня в церкви. Это был конец 70-х. Тогда на любые церковные контакты смотрели косо, с подозрением. Зачем это надо? Но я принял крещение. А надо сказать, что среди моих предков были священники. Но родители, как и многие люди того поколения, были равнодушны к религии. И не то чтобы они были упрямыми атеистами, просто их волновали совсем другие проблемы. Поэтому на их поддержку и понимание рассчитывать не приходилось.

А кроме церкви и веры еще, конечно, книги. Для Евгения Водолазкина это его тыл, крепость, спасение и защита. От «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо, которого он не перестает перечитывать и сегодня, до романов Набокова и Томаса Манна… «Когда стало уже невозможно, он обратился к чтению. Оказалось, что книги, правильно подобранные, ограждали от действительности не хуже сна» («Брисбен»).

Для людей 1960–1980-х годов чтение было чем-то вроде внутренней эмиграции, откуда невозможно и не хочется возвращаться. Немудрено, что жизненный путь Водолазкина, приведший его вначале на филфак, а потом в Пушкинский Дом, прошел через множество библиотек. Больших и малых, районных и академических. Это его среда, его любимая территория. Там он чувствует себя как дома.

— Библиотека для меня, кроме всего прочего, это еще и главное место моей работы. Не стол в институте, а именно Рукописный отдел Публичной библиотеки. За долгие годы у меня даже выработался такой ритуал. Когда мне предстоит встреча с какой-нибудь древней рукописью, я никогда не начну ее лихорадочно листать. Какое-то время мне надо просто подержать на ней руку. Войти в ее неторопливое время. Если что-то и было принципиально другим в Средневековье по сравнению с нашей жизнью — это совсем другое ощущение времени. Оно было соединено с вечностью. И только когда я чувствую, что вхожу во внутренний резонанс с рукописью, то открываю ее и начинаю работать.

Сегодня Водолазкина волнует незавидная участь городских библиотек, которые все чаще перепрофилируются в центры досуга. Не радует и то, что цены на бумажные книги постоянно растут, делая их совершенно недоступными для рядового читателя. И непонятно, как поступать с собраниями сочинений, которые когда-то любовно собирали наши родители по подписке. Нынешние владельцы квартир безжалостно расправляются с доставшимися им по наследству бумажными сокровищами, отправляя их на помойку. Утешает лишь то, что в последнее время цифры продаж серьезной литературы немного подросли, а откровенного треша — упали.

— Академик Александр Михайлович Панченко утверждал, что, если человек будет каждый день проходить мимо здания Эрмитажа, даже если он туда ни разу не заглянет, все равно это обязательно его облагородит. Кстати, похожую мысль однажды высказал академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, предположив, что библиотеки надо собирать даже тем, кто книг не читает. Просто само наличие книг в доме создает совсем другую атмосферу. И — кто знает — может быть, проходя в сотый раз мимо книжного стеллажа, вам захочется взять с полки том Сервантеса или Пушкина, или Набокова. Главное, чтобы эти книги оказались у вас в поле зрения. 

Без имени Дмитрия Сергеевича Лихачева редко обходятся интервью Евгения Водолазкина. Это один из ключевых людей в его судьбе. Благодетель, учитель, посаженый отец на их свадьбе с Таней. Видел классические свадебные фотографии, где смущенный жених и сияющая невеста сидят за длинным столом, а на них с восхищением взирает пожилая пара — Дмитрий Сергеевич и Зинаида Александровна. Даже невозможно вообразить, через что этим двум благородным людям пришлось пройти: и пять лет лагерей в Соловках, и неистовая борьба Зинаиды Александровны за снятие судимости с мужа. И тяжелейший быт 30-х годов, и битва за жизнь во время блокады и эвакуации, и трудные послевоенные годы, прошедшие в постоянном ожидании новых несчастий и бед. И даже на относительно благополучное время лихачевского заведования Отделом древнерусской литературы в Пушкинском Доме пришлись изнурительная борьба с романовским парткомом, арест зятя, гибель дочери Веры, поджог квартиры… Все это надо было пережить, держа гордую осанку и невозмутимую улыбку, сохраняя в себе готовность радоваться жизни и чужому счастью. 

— Понимаете, Лихачев не был теплохладным. Если он любил, то любил пламенно. И точно так же не любил. Он был из редкой породы настоящих благодетелей. Он именно что делал добро. И иначе не представлял своего существования. Пять лет, проведенные в лагерях, научили его многому. Он жизнь познал изнутри, с самой страшной и темной ее изнанки. Неслучайно темой его первого научного труда станут «Картежные игры уголовников». Он знал, к кому и как следует обращаться, что предпринять в одной ситуации, как выходить из другой. За внешностью рафинированного и благообразного интеллигента скрывался неутомимый борец. Он никого не боялся и всегда умел добиваться своего. 

В памяти Водолазкина навсегда остались веселые застолья, которые устраивал Дмитрий Сергеевич для коллег и аспирантов Пушкинского Дома. И его коронная фраза, венчавшая каждое торжество: «Как вас всех обнять!» Причем не обязательно, чтобы каждый раз все сводилось к славословию в адрес хозяина. Вовсе нет! Случались и шутки, и даже почтительная ирония. Например, Лихачев искренне был убежден, что обновление отечественной культуры начнется с малых городов, из глубинки. Это была его любимая мысль, которую он не переставал отстаивать при любом подходящем случае. Однажды Водолазкин сочинил для одного из капустников стихотворение в лучших традициях филологического юмора. 

Спадает зной, вдали грустит баян, 
Захлопыванье ставен, скрип ступенек.
Деревня «Комарово». Из крестьян 
Здесь ныне каждый третий — академик.
Мужского рода кофе на столе,
Изыскан слог, и чувствуешь в волненье,
Как рост образованья на селе
Готовит всей России возрожденье.

Лихачев очень смеялся. Еще долго после его смерти на доске среди разных дежурных объявлений висел список выражений, запрещенных им к употреблению в стенах Пушкинского Дома. Это был некий свод правил, оставленный бывшим заведующим отделом в качестве его прощального манифеста. Например, «старайтесь не использовать стертые метафоры типа “получил прописку”. Не надо говорить “практически” в значении “почти”. Не следует говорить “информация”, когда можно сказать “сведения”» и т. д.

Это был не вопрос грамотности, это был вопрос стиля. С уходом таких титанов, как Дмитрий Сергеевич Лихачев, Лев Николаевич Гумилев или Александр Михайлович Панченко, ушел и большой стиль русской культуры.

Когда Водолазкин стал составлять ежегодный альманах Пушкинского Дома «Текст и традиция» и обратился к давно живущему в США Саше Соколову с предложением поделиться мыслями о собственном творчестве, он получил отказ и ошеломительную формулировку, которую теперь цитирует наизусть. Звучит она так: «Писать о себе — это не лежало бы в гармонии с моими естественными поползновениями».

Сам Водолазкин тоже любит рассуждать о мировой гармонии. В его последнем романе «Оправдание Острова» есть даже такое утверждение: «Чтобы тексту верили, он должен быть красив». Спрашиваю, есть ли для него самого образец такой ослепительной прекрасной прозы?

Ответ был незамедлительный. Набоков, «Другие берега». Одна из самых любимых книг Водолазкина. Сцена, где герой едет на велосипеде, — там потрясающее описание заката. «Я тогда еще не умел — как теперь отлично умею — справляться с такими небесами, переплавлять их в нечто такое, что можно отдать читателю, пускай он замирает». Дочитав цитату наизусть, Водолазкин констатирует:«Нет, все-таки Набоков был пижон». 

Мы заговорили о том, как изменился читатель за последнее время. Ведь Водолазкин много ездит по стране, встречается с разными людьми. Ощущает ли он какие-то перемены в нынешней аудитории?

— Да, безусловно. Например, раньше меня спрашивали про каких-то светских столичных персон, о которых я имел довольно смутное представление. А сейчас, когда выступаешь в провинции, снова, как в далекие перестроечные времена, тебе задают могучие русские вопросы. Что будет с Россией? Куда мы движемся? Что нас ждет? Чувствую, что тут не забалуешь — и надо выкладывать все начистоту. А что говорить, если я не очень знаю, что со мной самим будет! Но при этом стараюсь отвечать прямо и честно, что думаю. Только не хочется, чтобы мои слова смахивали на какое-то пророчество.

Меня тут режиссер Валерия Гай-Германика, с которой мы в хороших отношениях, спросила, не обидно ли мне, что у меня в интернете совсем мало лайков по сравнению с какой-то дамой (не помню ее имени), у которой их 6 миллионов. А когда я ответил, что нет, не обидно, все по справедливости, Лера рассмеялась и сказала: «Понятно, вы предпочитаете собирать лайки на небесах». И была права. 

Гораздо больше, чем количество лайков в ФБ и инстаграме, Водолазкина волнует его не сложившийся роман с кино. Ни для кого не тайна, что экранизации и сериалы, вне зависимости от их художественного качества, становятся мощными локомотивами для продвижения книг. Писатели дорожат этой возможностью. Ну и в материальном плане это выгодная история. Предложений на экранизации Водолазкину поступало множество. Иной раз дело доходило даже до подписания серьезных бумаг, а дальше… дальше тишина. Такое чувство, что в тот самый момент, когда кинодеятели добивались от автора желаемого, они куда-то испарялись. Евгений даже придумал название для фильма о российских продюсерах и режиссерах: «Они никогда не прощаются».

Но сейчас, кажется, лед тронулся. Подготовка к полнометражному фильму по его роману «Авиатор» находится на очень серьезной стадии. Сценарий готов и утвержден. Занимается проектом глава компании «Кино-ТВ» Сергей Катышев, профессионал высочайшего уровня. Сейчас идет кастинг на роль главного героя. По условиям договора о конфиденциальности Водолазкин не имеет права называть имена кандидатов, но актеры все очень известные, медийные.

А пока у него в компьютере набирает листаж новый роман под названием «Чагин». Действие охватывает послевоенный период — вплоть до современности. Подробно описывается апогей тихого и душного застоя, ностальгическая эпоха кухонных посиделок и беззлобных анекдотов про «дорогого Леонида Ильича».

Если Водолазкин и хотел бы что-то вернуть из того времени в нынешнюю жизнь — это как раз обаятельную простоту живого дружеского общения за кухонным столом. Теперь все больше рестораны или WhatsApp.

— Но, если бы меня спросили, хотел бы я вместе с этим вернуть все остальное, я бы сказал — нет.

В разгар пандемии, когда из дома нельзя было выходить, писатель и его друзья, чтобы совсем не одичать, придумали собираться виртуально на видеоконференцию и читать по очереди серьезные книги вслух. Потом это всем так понравилось, что чтение в интернете стало чем-то вроде интеллектуальной игры.

— Мы вообще с женой читаем часто на ночь вслух. Не скажу, что каждый день, но очень часто. Причем самые разные вещи. Например, «Старосветских помещиков» Гоголя. Видно, входим уже в возраст гоголевских героев и подсознательно примериваем его на себя. Читаем Бунина, Сашу Соколова, Бродского…

Вообще Водолазкин считает главной жизненной удачей встречу со своей женой Таней, Татьяной Робертовной Руди. («Это определило и озарило мою жизнь. Вот тут я не шучу».) Она по образованию тоже филолог, литературовед, специалист по средневековым текстам. Много лет именно она первой читает и правит каждую рукопись мужа. А во время самоизоляции, когда обоим не надо было ходить в институт, а библиотеки были закрыты, Водолазкин стал диктовать жене свои тексты. Выяснилось, что это даже легче, чем писать одному. К тому же Татьяна — отличный редактор. Она сразу слышит: тут затянуто, там абзац лишний. Но Евгения критика ничуть не сбивает, потому что Таня — это его второе «я».

У Максима Горького есть определение таланта: «Талант — это вера в себя и свои силы». Есть ли у Евгения Водолазкина собственное определение таланта? 

— Талант — это энергия, которая материализуется в том или ином роде деятельности. В литературе это способность конвертировать бытие в текст. Быть лучшим акыном степи. Все видят степь, но только акын может перевести эту степь в песню. Слышать музыку сфер и найти для нее ноты. Быть чем-то вроде блюдца на спиритическом сеансе, которое крутится в центре стола. Вот это и есть дар. Увы, филфак сам по себе не ведет к литературе. Писателями становятся те, кто хорошо чувствует мир и знает, что может этот мир сделать текстом. Это важно. Разумеется, филолог тоже может создать текст, но есть опасность, что этот текст будет подобен красиво расписанной стене, за которой ничего нет. Свое умение писать «литературно» и красиво человек может принять за литературу. А писатель не обязательно должен красиво писать. Андрей Георгиевич Битов незадолго до смерти сказал мне: «Знаете, Женя, я всегда мечтал научиться писать коряво». — «А кто писал по-настоящему коряво?» — спросил я его. «Лев Толстой и Андрей Платонов».

Редакция проекта «Сноб» благодарит Петербургский отель «Астория» Rocco Forte за помощь в организации интервью