На мотив «Очи черные». Об Антонио Маррасе и его «русском» дефиле в Петровском пассаже
По своему облику, некоторой рассеянности и плотным линзам очков с диоптриями он, конечно, типичный сеньор профессор. Таких мужчин, в чем-то меланжево-сером, укутанных в шарфы двойной вязки, бредущих сквозь молочный туман февраля, раньше можно было встретить где-нибудь в районе музея Бреши в Милане или Accademia del Lusso.
Дат не помнит, цифры то и дело путает. И очень раздражается, когда ему напоминают про его бухгалтерское образование. «Ну какой из меня бухгалтер! — гневно отмахивается сеньор Антонио Маррас. — Я пошел на экономический только потому, что туда собиралась поступать девушка, которая мне безумно нравилась».
— Патриция? — спрашивают журналисты, обрадованные своей догадкой. Понятно, что сейчас у всех в головах родилась романтическая концепция, как ради любимой жены Антонио Маррас готов был стать бухгалтером.
— Нет, Патриция появилась много позже. Я уже даже не помню, как ту девушку звали.
Вздох разочарования. Зато Антонио помнит, что его первая коллекция была навеяна черно-белым голливудским триллером «Тише... тише, милая Шарлотта» 1964 года с Бетт Дэвис и Оливией Де Хэвилленд.
Вы помните Бетт Дэвис? Модные журналисты пристыженно утыкаются в свои айфоны. И только мы с Антонио обмениваемся грустными сочувственными взглядами, ощущая себя старыми экзаменаторами в каком-нибудь Институте моды. Ну, о чем тут говорить, они даже не знают, кто такая Бетт Дэвис!
Помню, как много лет назад в Париже мне прислали пригласительный на дефиле Антонио Марраса. Эта была маленькая деревянная дощечка. Если повертеть ее в руках, то раздавался звук уличной шарманки, вроде тех, что раньше звучали в садах Тюильри или на Монмартре. Что-то весьма незатейливое. А на самой дощечке был портрет скульпторки Камиллы Клодель, подруги Родена, закончившей свои дни в сумасшедшем доме. Убежден, что по большей части модная публика даже не слышала этого имени. И уж, конечно, не знала, кто эта странная женщина с измученным лицом и «взором горящим» на пригласительном билете. Тем более что никакой подписи там не значилось. Никаких очевидных референсов с творчеством Камиллы Клодель в коллекции Марраса не прослеживалось. Чистая интуиция, один всполох света, мгновенная вспышка под шарманочный звук какого-то забытого вальса…
Но так и рождается высокая мода, так рождается искусство. Взгляд в глаза. Лицо, по которому можно прочитать или угадать судьбу. И звук имени — Камилла Клодель, Бетт Дэвис, Сильвана Мангано, Мариза Беренсон, Рената Литвинова… Это все героини Антонио Марраса. Чтобы возникла коллекция, должна появиться Она. Ее тень, слабая улыбка, долгий взгляд, отраженный в зеркале. Дальше Антонио все придумает и наколдует сам. Из всего, что попадется под руку: цветные шерстяные нитки, невесомый батист, льющийся шелк с озера Комо, все эти бабушкины вышивки и девочкины стразы. Все эти позументы, отливающие тусклым золотом, все эти длинные кардиганы, волочащиеся по полу, как императорские шлейфы, и нежные перышки, которые опадают, опадают… Вообще Антонио — человек, мыслящий кадрами из фильмов. Он думает не цифрами продаж, не просчитывает модные тенденции на два сезона вперед. Каждый раз он сочиняет свое кино, находя для вдохновения классические образцы.
Для своей московской премьеры в Петровском Пассаже он выбрал давний фильм Никиты Михалкова «Очи черные». Мне кажется, в России этот фильм как-то успели подзабыть. В середине 1980-х годов «Очи» считались образцовым кино на экспорт. Этакий интуристский вариант экранизации Чехова с великим Марчелло Мастроянни в главной роли. Фильм Михалкова был буквально осыпан номинациями и премиями, включая «Золотой глобус» за лучший иностранный фильм и «Оскара» за лучшую мужскую роль. Неужели все это когда-то было? Да, было!
И вот сейчас, словно ожившее видение, возникают интерьеры, платья, лица. Их как будто изрядно потрепало время и разные жизненные передряги. Если у Михалкова действие происходит на итальянском курорте, где главный герой знакомится с русской женщиной по имени Анна, то у Марраса это, похоже, Ялта 1919 года. Ее уже покинули белые, но еще не пришли красные. А его героини — завтрашние эмигрантки в потрепанных парижских и петербургских нарядах, которые вряд ли им еще пригодятся в будущей жизни. И вещи на них такие, будто только что вынуты из чемодана или сундука. Чуть мятые, поношенные, совсем не для модного показа. А для себя, чтобы надеть в последний раз перед тем, как продать на барахолке или обменять на еду.
Какой-то тайный надрыв и грустное предчувствие уловил Маррас, приблизившись не столько к фильму Михалкова, сколько к тайне прозы Чехова. Именно там он открыл для себя и очаровательную безалаберность дачной русской жизни с ее бесконечным чаепитием и то и дело вспыхивающими ссорами, и вытертые восточные ковры, и заставленные интерьеры, укрытые белыми простынями перед отъездом надолго, навсегда. Тут вам и «Вишневый сад», и «Дама с собачкой», и «Дом с мезонином». А над всем этим гулким эхом звенят кабацкие, лихие, цыганские «Очи черные…».
«Вы сгубили меня, очи черные, унесли навек мое счастие…»
