Издательство: «Городец». Фото: пресс-служба
Издательство: «Городец». Фото: пресс-служба

Пять кругов

В детстве каждое лето меня увозили на подмосковную дачу —  простор и козье молоко. За молоком ребенку нужен к ветхой старушке Марьпалне через железнодорожные пути, час туда — час обратно, каждый день ходила бабушка. Пока она совершала свой незаметный подвиг, дедушка водил меня на плотину — купаться. Я стояла по колено в холодной коричневой воде и не решалась окунуться. Ноги, руки, спина — все было в мурашках. Я видела такие у обезглавленного цыпленка в продуктовом магазине. Солнце жгло плечи. Резиновая шапочка с объемными цветами сдавливала голову.

Мимо, взорвав водоем и окатив меня шипящими брызгами, пробежали худые дети, продетые в скрипящие плавательные круги: пчелино-полосатые, божье-коровьи, рыбье-дельфиньи, арбузные и просто резиновые, выцветшие и похожие на старую грелку. Была даже одна автомобильная покрышка. Дети визжали и плюхались в воду кругами. 

Я не умела плавать. И круга у меня не было.

С берега, приставив ребро ладони к покрытому испариной лбу, за мной следил дедушка. На голове у него была пилотка, сложенная из газеты «Правда» за 1988 год. Я зажала нос, окунулась, пустила в воду пузырей и, подпрыгнув, побежала греться. Губы мои подернулись синевой, я тряслась под полотенцем, время от времени высовывая оттуда тонкую ручку — взять у дедушки печенье.

Дома за обедом я, конечно, стала просить купить мне круг. Вяло ела суп из тарелки, на дне которой притаились белые медведи с каллиграфической буквой «М». Суп был противный, с полыми стеблями сельдерея, мишки никак не хотели показываться. В ответ на мои мольбы неприветливо стучали столовые приборы. В абажуре над столом тревожно трепыхались огромные комары с длинными лапками.

— Почему ребенок ничего не ест, — наконец ответила бабушка, — опять накормил печеньем? Я ведь категорически запрещаю давать сладкое перед едой. И все как об стенку горох.

Дедушка понуро жевал хлеб. Бабушкино «категорически запрещаю» не предвещало ничего хорошего.

— А ты, — обратилась бабушка к маме, — купила б ребенку круг! Но разве от тебя дождешься? Только о себе и думаешь. Лаков для ногтей — полный подоконник.

На окне стыдливо притихли яркие мамины лаки и дохлые мухи.

— Круг просто так сегодня не достать, — справедливо напомнила мама. — Дефицитный товар. В магазине один карандаш от тараканов продается. Да и сын ваш, — мама выбрала мишенью масленку и остановила на ней ничего не выражающий взгляд, — мог бы подсуетиться. Побегать, поискать этот круг. Все равно ничем не занят.

Папа был временно, но на самом деле хронически безработным. Бабушкиным иждивенцем. 

Он не сильно, но выразительно, как это делают протестующие иждивенцы, грохнул об стол нож и вилку, картинно отшвырнул стул и убежал на крыльцо, где немедленно забылся с журналом «Юность» за 1982 год.

— А у вас в министерстве что, — бабушка обратилась к дедушкиной сестре, — талонов на круги не дают? По талону можно было бы достать. — Она плеснула в чай козье молоко из банки. На кружке повисла тонкая пенка.

— На польские сервизы — давали, на «Малютку» давали, на школьную форму для первого класса — давали. Я за ней в очереди стояла, — испуганно напомнила дедушкина сестра. — А на круг, значит, им жалко дать, — резюмировала бабушка. — Ну, что ж, придется снова мне.

Бабушка встала из-за стола, опершись на кулаки, подошла ко мне и положила руку на мою гнедую макушку.

— А кому еще? Этот — дурак дураком. — Дедушка вжался в стул. — Эта — профурсетка. — Мама закатила глаза. — А эта, — она устало махнула в сторону дедушкиной сестры, — шестьдесят лет уже, а замуж так и не вышла. Живет для себя. И проживет до ста лет. И только я — для других. Сердце больное все.

В воздухе воцарилась гнетущая атмосфера приближающегося скандала.

— А за кого мне было замуж выходить? — отреагировала на провокацию дедушкина сестра. — Всех моих женихов на войне поубивало. По свиданиям когда ходить? На руках два старика было! Старики — это не дети. Старики — это гораздо хуже.

Но бабушка уже раскрутила привычную пластинку и не слушала контраргументов:

— И грядки лучшие себе забрала! На солнце, да в черноземе. Куда тебе столько патиссонов? Отдала бы нам грядки. У нас семья. Но нет — мое, все мое. Эгоизм, кругом — сплошной эгоизм.

— А ведь говорила я тебе, — сестра вспомнила про дедушку, который, как провинившийся ребенок, очерчивал вилкой бананы, изображенные на скатерти, —  женись лучше на генеральше Соньке Статкус!

Выпив положенное молоко, я поставила стакан на поблекший от времени ананас, незаметно ускользнула к себе, залезла в кровать и накрылась с головой одеялом. От меня пахло козой. На террасе взрослые делили резиновую шкуру некупленного круга. Наконец дедушка предложил домашним угомониться — хотя бы из уважения к памяти прадедушки, который, строя дачу, вряд ли предполагал, что она станет полем боя. Над домом смыкали ветви столетние ели, уберегая его от внешнего зла. 

* * *

Утро оказалось понедельником. На террасе — на столе, на низеньком пузатом холодильнике, сколоченной прадедом тумбочке хаотично, как белые грибы на поляне, — стояли оставленные домашними кружки с недопитым кофе. Завтракали после скандала порознь. В доме никого не было. Все разъехались по работам, и только папа ушел на рыбалку — иначе какой потом клев. Посреди стола накрахмаленной горкой топорщилось полотенце. Под ним обнаружились сырники и молоко. Я опасливо надкусила сырник, и не зря — в нем оказался изюм. Я ненавидела изюм, от него у меня почему-то сводило рот, но это был второй фаворит после сельдерея в бабушкином гастрономическом арсенале. Сырники я припасла для местных котов, а козье молоко выплеснула в раковину. Из раковины оно с грохотом полилось в железное ведро. За этой дерзостью со стены наблюдал прадедушка. Конечно, это был не сам прадед, а всего лишь его портрет в окислившейся от времени раме. Я почти не помнила его, но знала, что специально для меня старик оснастил все двери в доме малюсенькими ручками на метровой, детской высоте.

Я подошла поближе к портрету, задрала голову и молитвенно сложила руки на пышных рюшах пестрого китайского сарафана:

— Деда, сделай так, чтобы у меня тоже был круг. Круг-дельфин, я такой у девочки видела. Или можно просто голубой, самый обычный. Дельфин или просто голубой. Можно даже… коричневый. Хотя бы коричневый.

Я повторила молитву три раза и перекрестилась правой рукой, как учила меня бабушка.

За приоткрытой дверью крыльца кто-то сдавленно захихикал. В дверном проеме показалась голова соседского мальчика Ильи. Он был странно подстрижен собственной теткой, к которой его отправляли на лето, но мы дружили. Бабушка называла тетку «еще одной» — как и дедушкина сестра, та была незамужней.

Илья даже как-то съел «ради меня» несколько поганок, растущих во влажной тьме кустов шиповника. Думали — умрет, а он — ничего.

— У меня есть круг. Хочешь, я его тебе подарю? —  предложил Илья. — Только ты должна кое-что сделать.

— Подари, — оживилась я. — А что я должна сделать?

— Раздеться догола! — выпалил сосед.

— Что, прямо здесь? — засомневалась я. — А если зайдет твоя тетя?

Тетка Ильи была женщиной строгих правил. Настолько, что выключала телевизор, если в бразильских сериалах начинали целоваться.

— Зачем же здесь, — согласился мой друг. — Можно в дỳше! — Илья кивнул в сторону странного строения с бочкой на крыше, которую дедушка каждое утро, кряхтя, наполнял водой. — Я даже могу не заходить, посмотрю в щель — там и так все видно.

Произнося последнюю фразу, Илья слегка смутился.

— Сразу подаришь? — уточнила я.

— Сразу. Клянусь сердцем матери! — заверил маленький вуайерист.

Я согласилась. У Ильи был классный круг. С Микки-Маусом! Отец привез ему диковинку из удивительной страны ФРГ. 

Я скрипнула покосившейся от влаги дверью душа и на всякий случай закрыла ее на крючок. Он с трудом вписался в забитый в доску загнутый ржавый гвоздь. Полутьма была изрезана полосами солнечного света, в которых мельтешили и сверкали пылинки. Я скинула сандалики и ступила голыми ногами на скользкий прохладный пол. Пахло сыростью. В углах утлой постройки рос мох и несколько тощих грибков. Надо потом предложить Илье их съесть. Сняла нарядный сарафан. Подумала — и стянула трусы до колен. Они сами упали на голые ступни с поджатыми пальцами. Я сделала шаг из порочного круга. Полосы света гуляли по загорелой коже. 

В одной из щелей, самой широкой, хищно блестел шкодливый соседский глаз.

— Ты похожа на тигра!

Я рассматривала свои звериные лапы и голый полосатый живот. За дверью послышался странный шорох и глухой топот убегающих по земляной тропинке ног. Я быстро вскочила в исподнее, натянула сарафан, наспех влезла в сандалии, дернула  дверь —  она была заперта снаружи, кажется, на корявую палку.

— Дурак, — прокричала я в щель.

Я стала бить в деревянные доски хрупким плечиком, палка в дверной ручке крутилась в агонии, но не сдавалась. Наконец коряга повернулась узловатым боком на девяносто градусов, съехала вниз и выпала из ржавой железной скобы.

В лицо дохнула свобода. 

Я села на порог, жестом императрицы застегнула сандалии и, сорвав полутораметровый зонт крапивы, отправилась на поиски заточителя. Обошла сад, заглянула за дровницу, проверила дачный нужник — соседа нигде не было. Крапива колола пальцы. Я выбросила ее в яму с компостом и вышла за калитку в надежде увидеть Илью в липовой аллее убегающим к своей стародевной тетке.

Улица была пустынна. На заборе красовалась угольная надпись: 

ЛЕНА — ПРОСТИТУТКА 

Я не знала, что такое проститутка, но подозревала, что словечко скрывает в себе некую интригу. Надо будет спросить, что значит «проститутка», у соседской девочки Аннули. Хотя что она может знать о проститутках — ее же воспитывает бабка, симпатичная такая женщина. Антонина Николаевна. Ей памятник при жизни надо поставить — так говорили все в округе. Мать-то Аннулю бросила, а бабушка подобрала. Очень интеллигентная дама. Носки она называет джурабами, прихожую — тамбуром, а газеты — прессой. Тем не менее Аннуля утверждала, что знает, откуда берутся дети, и как-то учила меня целоваться взасос. С языками! Я нарвала одуванчиков и принялась оттирать ими заборное граффити. Из полых стеблей сочился белый сок. Уголь размазался, смешавшись с цветками. На пальцах проявились липкие коричневые пятна. 

Из-за угла показалась мощная фигура в полосатом трико и льняных штанах — это была тетка Ильи. За ней семенил маленький любитель грибов, подкидывая в воздух так и не доставшийся мне подарок. Мышь на его резиновом боку ухмылялась, как, вероятно, умеют только микки-маусы из ФРГ. Парочка направлялась на пляж.

— Шесть лет всего, а про нее уже на заборах такое пишут. — Трико колыхнулось от негодования широкими синими полосками. — Илюша, отвернись! — скомандовала она племяннику.

Илья надел круг на себя и показал мне язык. Подрагивая от его хаотичных прыжков, он удалялся от меня и становился все меньше и меньше, пока не исчез в пыльном мареве проселочной дороги. 

На заборе в лучах полуденного солнца испарялась одуванчиковая надпись. 

* * *

А тем временем в Москве шла битва за дефицитные плавательные средства. Бабушка в обеденный перерыв, который затянулся до вечера, обежала все близлежащие универмаги, пока не нашла лучший, по ее мнению, экземпляр, с торчащей надувной ромашкой — для защиты головы ребенка от солнца. У дедушки не было денег, но он тайно пробрался в заброшенную московскую квартиру, похитил собственную коллекцию марок, которую собирал с детства, и выменял ее на старенький резиновый круг у приятеля-филателиста. Мама раскрутила на подарок для дочки богатого любовника Эдика. Дедушкина сестра выбила в министерстве круговый талон и, отстояв в очереди в ГУМе несколько мучительных часов, еле втиснулась с ним в душную, пропахшую потом электричку Москва — Тверь. Папа тоже проявил себя. Наловив бычков, он просто украл круг у каких-то заигравшихся в мяч детей.

Вечером я сидела на тахте, покрытой клетчатым пледом, и чувствовала себя самым счастливым ребенком на свете. Вокруг меня лежали круги. Был тут и красный в жуках, и синий в медузах, и с черепахами, один даже с драконьим хвостом. И, о чудо, запрошенный у прадеда круг-дельфин! Я надела на себя все сразу и стала похожа на детскую пирамидку. Дедушка фотографировал исторический момент на полароид. 

— Ну, теперь ты не утонешь, — вздыхала бабушка.

Мама удивлялась, как это папе удалось раздобыть круг, и смотрела на него каким-то новым взглядом. Он обещал достать ей польские лаки. А дедушкина сестра расчувствовалась и подарила бабушке свои патисонные грядки. Под прадедовым портретом, в остывающем после дневного зноя доме мы выглядели счастливой, канонической семьей, будто сошедшей с картинки из букваря, по которому бабушка все лето учила меня читать. 

На столе дымилась кружка парного козьего молока.

Приобрести книгу можно по ссылке