Продолжение. Начало читайте здесь:

Я представляла себе выбор ребенка так: есть базы детей-сирот, где публикуются их фотографии, характеристики, видео с их участием, ты все это смотришь, выбираешь того, кто тебе больше всех симпатичен. Потом звонишь по телефону, который дан на страничке, там все про ребенка рассказывают, и если тебя ничего не пугает, ты приезжаешь в нужную опеку со своими документами, получаешь направление на знакомство с ребенком— и вот: он тебе симпатичен, ты ему тоже симпатична, и вы вместе уходите в светлую даль. Ну, отчасти — в том, что касается самого алгоритма, — примерно так и есть. Но выяснилось, что все эти фото, видео, характеристики не дают никакой объективной информации. Ребенок может оказаться совсем не похож на свое фото и описание. В его деле могут быть перепутаны любые данные: от цвета глаз до наличия братьев и сестер. Велика вероятность, что в опеке про ребенка ничего толком и не знают: ну есть у них какие-то документы, акты обследования квартир, свидетельства о рождении, медицинские заключения, постановления суда, и что? Много ли вы сами могли бы рассказать о человеке, имея на руках такие документы?

Детдома рассказывают про детей неохотно и не слишком честно, у них на то есть свои соображения. Дирекция обычно абсолютно не заинтересована в том, чтобы отдать ребенка: в сиротских учреждениях подушевое финансирование, и если детей мало — денег тоже мало, а то и вовсе могут закрыть. Поэтому ждать какого-то внятного взаимодействия от них не приходится. С воспитателями не так просто связаться. При этом они, со своей стороны, могут придерживать удобных, приветливых детей, а детишек с более сложным характером стараться побыстрее устроить: так агрессивный становится в их описании сильной личностью, неуправляемый — активным и любознательным, упрямый — волевым и усидчивым. Накладывается и множество субъективных факторов: некоторые работники сиротских учреждений из тех, что я встречала, были откровенно странными, они генерировали невероятные фантазии про детей, их личности и истории.

Выходит, тому, что говорится о детях, просто невозможно верить. Вдобавок то, как ребенок проявляет себя в детдоме, не слишком его характеризует. Дети в сиротских учреждениях прежде всего дико напуганы и заняты выживанием: представьте, что вы на полном ходу выпали из поезда или бежите от маньяка с ножом — насколько вы в этом состоянии сами на себя похожи? И это при том, что вы-то взрослый, у вас есть умение себя вести, навык преодолевать стрессы, с вами рефлексия, культура, опыт, а ребенок — ну он же просто как зверек. И если в детдоме он выбирает ластиться к взрослым, чтоб не пропасть, это вовсе не значит, что по природе своей он такой уж добродушный и ласковый: когда страх проходит, человек меняется.

Часто обсуждается, что в сиротских учреждениях ставят неправильные диагнозы. Ну да, это так, и механизм тут очень понятен: со своим ребенком, если у него есть какая-то проблема, вы сходите к одному специалисту, к другому, к третьему, и со всеми вы будете разговаривать. Вы найдете информацию об этой проблеме в сети, у вас будет свое мнение. А если за ребенка никто толком не отвечает, в его медкарту попадают все подряд соображения и подозрения, с которыми некому поспорить. При этом каких-то реальных проблем могут вовсе не заметить, списав их на естественную для ребенка-сироты задержку развития. Так что и в том, что касается здоровья ребенка, заочно нет никакой ясности.  

Ролики, которые снимают волонтеры или журналисты, бывают просто чудесными, проникновенными и трогательными. Но это же реклама, пусть и социальная. Возможно, производители товаров и услуг несут за свои слова даже большую ответственность, чем сентиментально настроенные граждане, которых несет на волне светлых чувств и желания помочь сиротке. И вот уже перед нами не просто несчастные перепуганные малолетки, а любители математики, юные изобретатели, увлеченные кулинары, талантливые артисты. Выясняется, что малютки мечтают стать врачами и учителями, летчиками и пожарными, архитекторами и археологами. Пускайте слезу себе на здоровье, но если ребенок из ролика вам действительно понравился и вы подумываете, не познакомиться ли с ним, выкиньте всё услышанное в мусорный бак.

Моя двенадцатилетняя приемная девочка рассказывала о съемках подобной программы так: «Ну, они мне говорят: “Ты что любишь?” Я отвечаю: “Ну, там… пожрать, поспать… подраться люблю”. А они мне: “А еще что?” Я отвечаю: “Ну… в компьютерные игры поиграть”. А они мне: “А в семью-то ты хочешь?” Я отвечаю: “Да не слишком, мне и тут хорошо”. А они мне: “Не, ну так дело вообще не пойдет! Что же с тобой делать?” Говорят: “Может, ты на какие-то кружки ходишь?” Я отвечаю: “Конечно, мы тут все ходим на кружки, чем же еще заниматься после школы”. — “На какие?” — “Ну, там… из бисера плетем, на шелке рисуем, из бересты вырезаем”. — “И что, получается у тебя?” — “Да конечно, нам же говорят, как что делать, мы по инструкции”. — “Вот! — говорят. — Нет сомнений, ты талантливая художница! Об этом и расскажешь!” А я им: “Как же я буду рассказывать? Я не умею”. А они говорят: “Ну мы тебя будем спрашивать, а ты отвечай, а потом мы наши вопросы вырежем, и получится отличный рассказ!”» Рассказ, подтверждаю как зритель, получился и в самом деле отличный! И никаких тебе пожрать, поспать и подраться.

На занятиях в Школе приемных родителей будущих опекунов постоянно прессуют фразой «Важно подобрать не ребенка семье, а подходящую семью для конкретного ребенка». Типа: это не вы выбираете себе ребенка, это мы выбираем детишкам родителей. Но эта фраза лишена всякого смысла, потому что никаких мы не существует и подобным подбором никто не занимается. Возможно, в некоторых детдомах и водятся психологи, размышляющие о том, какая семья подошла бы тому или иному воспитаннику. Но я таких не видела, во-первых, и с трудом верю в эффективность подобного подбора, во-вторых. Ситуации, когда перед ребенком и персоналом детдома ставят в линейку десять мам, а они совместными усилиями выбирают самую подходящую, невозможны даже в теории. Направление на посещение ребенка выдается любому желающему с заключением о возможности быть опекуном — пока ребенка посещает один кандидат, с ним не может познакомиться другой. И только от кандидата зависит, заберет он ребенка или нет. Дети старше десяти лет тоже должны написать свое согласие, и это отдельная история, но она связана не с пылкими детскими симпатиями и антипатиями, а с политикой конкретного детдома и количеством трэша у ребенка в голове. Например, в детдоме, где жила моя девочка, был силен миф, будто приемные родители на самом деле ищут рабов, которые будут целыми днями драить их дом. А основным достоинством будущих родителей считалось их материальное благосостояние: если уж быть рабом, то хотя бы у богачей.

Вот вы пришли знакомиться с ребенком — абсолютно все дают вам понять, что решить, хотите ли вы его забрать, надо как можно раньше, потому что, если вы будете приходить к ребенку без явного «да», это нанесет ему ужасную травму. Вы и сами так чувствуете: ходить к ребенку без явного «да» — свинство. Никаких особенных условий и сценариев для ваших свиданий у детдома нет, часто не находится даже отдельной комнаты, где вы можете пообщаться, — всё происходит вздорно, спонтанно, бестолково, и даже стены оказывают на вас психологическое давление; по сути, вы говорите свое «да» еще до встречи и берете кота в мешке. Исключение — это те случаи, когда вам удается познакомиться с ребенком как-то случайно, например, в детском доме работают ваши знакомые, они ведут детишек в музей, и вы встречаетесь там и тусуетесь вместе, не стараясь друг другу понравиться. Но обычно у вас нет возможности пообщаться с ребенком до того, как вы специально приходите с ним познакомиться. А это уже искаженная реальность, когда все так нервничают, что уже не способны трезво видеть друг друга. И даже если мозг посылает вам сигнал: нет, что-то не то, — ребенок уже настроился, и перед ним стыдно, опека уже настроилась, и перед ней неловко, а детдом, наоборот, строит козни, которым надо противостоять, и общее напряжение глушит сигналы мозга напрочь. Есть люди с крепкой нервной системой: им удается походить по многим сиротским учреждениям, они посещают дни открытых дверей в разных детдомах, знакомятся со множеством детей, советуются с независимыми врачами и психологами, пишут отказы, идут знакомиться снова. Но мой опыт скромен: я познакомилась всего с двумя детишками — и оба в итоге при мне.

Изначально я хотела взять маленькую девочку. Я думала: вот у меня своя малышка, и если взять еще одну девочку, лет четырех-пяти, то они смогут вместе играть. Но когда я стала смотреть базы и видеоролики, то заметила, что мальчиков там гораздо больше и симпатичные мальчики встречаются гораздо чаще, чем симпатичные девочки. Уже потом я узнала, что девочек чаще и охотнее забирают, таков общий тренд. Среднестатистический приемный родитель ищет здоровую маленькую девочку без братьев и сестер. Ну а в базах больше всего подростков; если здоровые маленькие девочки туда и попадают, то надолго не задерживаются. И я стала думать: возьму-ка я лучше мальчика, все ж девочек у меня уже двое, а мальчик всего один. Я выбрала по видеобазе нескольких мальчиков, но ни про одного не звонила — у меня не было на руках заключения, и я все переживала, вдруг его вообще не дадут.

Пока я собирала документы, почти всех мальчиков, которые мне нравились, забрали. Постоянный просмотр роликов стал нашим с дочкой общим ритуалом. В самарском доме ребенка был светленький улыбчивый мальчик, который нравился нам обеим, и как раз его почему-то никто не брал. И мы решили, что его и возьмем, как только мне дадут заключение. Я мечтала о том мальчике, представляла себе, как он впишется в нашу семью, собирала справки — в общем, все шло своим чередом. Тогда я еще не знала, что если малыша долго не забирают, то объяснение этому только одно: у ребенка ну совсем серьезный диагноз.    

В какой-то момент моя новая подруга, обретенная в Школе приемных родителей, прислала мне ссылку на программу, рассказывающую о детях-сиротах: каждый выпуск программы был посвящен одному ребенку, причем в основном снимали детишек постарше. Подруге понравилась там одиннадцатилетняя девочка. Мне эта девочка не слишком понравилась, но я стала смотреть другие ролики, листать страницы сайта программы. И увидела девочку, ту самую «талантливую художницу», которая понравилась уже мне. Программа о ней была снята уже больше года назад, но девочку так никто и не забрал; ей тоже было одиннадцать. Я позвала дочку, мы посмотрели программу вместе; дочке та девочка понравилась даже сильнее, чем мне. Именно дочка стала уговаривать меня позвонить и просто разузнать про ту девочку. Мне-то было понятно, что никаких «просто» в этих делах не бывает, я сомневалась и медлила. Но во мне началось уже какое-то движение к той девочке — я думала: а если бы со мной что-то случилось, и моя дочка попала в детдом, и о ней даже сняли бы программу, а ее бы так никто и не взял…

Теперь я знаю, что с моей дочкой такое случилось бы едва ли. Даже если бы я умерла и никто из друзей и родственников не взял бы ее к себе (что маловероятно, люди-то добрые), ее быстро забрали бы в приемную семью. Потому что дети обычных родителей попадают в систему крайне редко и очень ценятся. А обычный обитатель детдома — это ребенок, родители которого пьют, колются и ведут не слишком здоровый образ жизни. На ребенка им, скорее всего, было начхать, пока они с ним жили, ребенком особо не занимались, его наверняка били, он голодал и ходил в чем придется; иногда эти родители в психушке, чаще в тюрьме. И в этом смысле общепринятые представления о детдомовских малютках близки к реальности, а мои были гораздо романтичнее. Они были настолько романтичны, что я думала, думала про ту девочку — и в итоге позвонила по телефону со странички той программы.

В программе о моей девочке совсем забыли — выпуск-то был старый. Но они порылись в своих документах, снабдили меня контактами опеки. В опеке тоже не могли вспомнить, что это за девочка такая. Но дама была очень вежливой, она сказала: «Вы мне перезвоните минут через пятнадцать, я сейчас переберу все личные дела, может, и найду». И нашла. Когда я перезвонила, дама говорила со мной уже не просто вежливо, а сладко. «Да, конечно, — пропела она, — чудесная девочка, круглая сирота, мама умерла, никто ее не навещает… нет, кажется, навещает какой-то бывший сосед… но больше у нее никого нет. Вот уже два с лишним года в нашем детдоме, и никого, знаете…  ни одного кандидата, ни одного просмотра…» — «Ведь была программа, — сказала я. — Телевизионная. Я ее посмотрела. Неужели никто не звонил?» — «Ну, может, я чего-то не помню, — сказала дама, — может, были какие-то звонки. Но до нас так никто и не дошел. У девочки же инвалидность. Когда люди слышат про инвалидность, они, знаете, просто кладут трубку».  

Конечно, в той телепрограмме не было и намека на проблемы со здоровьем, и я тоже чуть было не положила трубку. Я совсем не собиралась  брать одиннадцатилетнего ребенка с инвалидностью. Здоровый малыш — да. Подросток с инвалидностью — ну я банально не справлюсь, ни с подростком, ни с инвалидностью. И собственные подростки — это ужас, чего уж говорить о приемных. Но я не могла выкинуть ее из головы. Я не была с ней знакома, я никогда ее не видела, а чувствовала себя так, будто сама сдала ее в детдом. Когда я звонила в опеку, я надеялась, мне скажут, что у девочки есть дядя, бабушка, троюродная сестра и они ее навещают, пяток бойких волонтеров занимается ее культурным развитием, а симпатичная семейная пара часто берет ее в гости и подумывает взять насовсем. Но когда выяснилось, что у девочки никого нет и никто о ней не подумывает, я почувствовала себя ужасно виноватой.

Я немного пожила с этим чувством, потом еще раз позвонила в опеку, за дополнительными подробностями, и в детдом, за дополнительными подробностями. В итоге я забрала девочку сразу после того, как получила заключение о возможности быть опекуном. Потом, конечно же, выяснилось, что предоставленная мне информация была не слишком правдивой. Например, в детдоме сказали, что девочка почти отличница, не упомянув при этом, что учится она в коррекционной школе. Сказали, что она мечтает о семье и необыкновенно воодушевилась, узнав о том, что ею кто-то интересуется, хотя ничего такого не было и в помине, девочке нравилось в детдоме, а идея жизни в новой семье ее только напрягала. И прочее в том же духе. Но в чем-то детдом напугал меня зря: говорили, что у девочки сложный характер, она холодная и властная и с ней будет тяжело. Я боялась, что не справлюсь с этим монстром. Но отказаться уже никак не могла.  

Я представляла, будто беру талантливую художницу, почти отличницу, со сложным характером, холодную и властную; с инвалидностью, но на самообслуживании. Дома девочка оттаяла и стала ласковой; особых сложностей в ее характере я не вижу — ну да, она не ангел и по-прежнему больше всего любит поспать, пожрать и подраться, но при этом наша девочка вполне адекватна и по мере сил соблюдает здешние правила. Самообслуживание по части инвалидности — нет, это только в перспективах. Особых творческих начал у нее тоже не наблюдается, она не умеет придумывать, но при наличии четких инструкций неплохо справляется даже с заумными конструкторами. Что до школьной успеваемости — это просто мрак; к провалам в знаниях добавляется еще и ненависть к самому процессу обучения. Зато отношения у нас практически безоблачные, и к новой семье девочка очень привязалась.  

В общем, я взяла кота в мешке — и ладно, котик оказался вполне симпатичным. От идеи маленького мальчика я тоже не отказалась — и нашла его где-то через полгода после девочки, уже будучи опытной, не через базу фотографий и роликов, а через сообщество приемных родителей и рекомендацию людей, лично знакомых с ребенком. Как ни крути, а это лучший путь. Сложность в том, что общаться с теми, кто знаком с конкретными детьми из системы, начинаешь уже после того, как берешь ребенка, а изначально-то таких связей нет. Правда, существуют и форумы усыновителей, и открытые группы в том же фейсбуке, где люди готовы поделиться информацией о детдомовских детях, которых видели лично. Но лично я узнала о них уже после того, как взяла свою девочку.

Отдельная история — новорожденные малыши. В роддомах детей оставляют самые разные мамы, в том числе и довольно благополучные. И за новорожденными малышами всегда стоит очередь. Очередь — это когда вы приезжаете в опеку при роддоме, пишете заявление, что хотите малыша, оставляете свои координаты. Можно объехать хоть полсотни таких опек. Малыш появляется — и если ваша очередь подошла, вам звонят. И для опеки, и для малыша, и для вас это самый простой способ найти друг друга. Можно оставить свои данные в приютах, опеках при домах ребенка или детдомах, и вам позвонят, если поступит информация о соответствующем вашим пожеланиям ребенке постарше, которого нужно устроить. Опеки очень любят, когда у них есть потенциальные кандидаты, готовые взять ребенка, — конечно, отправлять ребенка в семью гораздо приятнее, чем в сиротское учреждение. Но очереди стоят все же только на новорожденных.

Что до того самарского мальчика, который пленил нас с дочкой по ролику, — да, я про него позвонила. Выслушала список диагнозов, расплакалась. И решила, что двух детей с инвалидностью все же не потяну. Если я буду постоянно торчать с малышом в больницах, что станет с остальными моими детьми? К счастью, мальчика потом все же забрали, и чувство вины меня больше не гложет. А в базы я стараюсь не заглядывать — по крайней мере, пока я не готова брать еще детей, а ведь непременно кто-нибудь царапнет.

Продолжение следует