Арт-директор фестиваля NET Марина Давыдова: Театр больше не заменяет собой свободную прессу или храм
Ɔ. Марина, в программе есть спектакли, ради которых надо ехать в Вену?
Мне сложно что-то рекомендовать. Как программному директору, мне важны были не отдельные спектакли, а фестивальный букет целиком. Но важно понимать и другое. Театральных шедевров сегодня вообще почти не существует – есть сложная, изменчивая и противоречивая театральная реальность, которая интересна сама по себе. И предметом изучения на фестивалях должна быть именно она. В принципе на Wiener Festwochen можно оказаться в любой момент – и все равно найти что-то интересное. Его программа состоит из приглашенных спектаклей и так называемых new creations – событий, спродюсированных фестивалем и впервые на нем показанных. В этом году их довольно много, в том числе «Солярис» Андрия Жолдака – международный проект украинского режиссера, живущего в Берлине, македонского театра из Скопье и латышского сценографа Моники Пормале. Степень личного участия в этих проектах программного директора разная. Скажем, Корнель Мундруцо и знаменитая датская создательница параллельных театральных миров Сигна Кёстлер работают абсолютно самостоятельно. А в случае с Жолдаком я курирую создание спектакля: Андрий выдвигает идеи, мы их обсуждаем, что-то корректируем, от чего-то отказываемся. С хорватским режиссером Оливером Фрличем мы «разминали тему» на самых первых этапах, но потом он ушел в совершенно самостоятельное плавание – он покажет постановку «Наше насилие и ваше насилие» по роману Петера Вайса «Эстетика сопротивления». Так или иначе, я старалась, чтобы в Вене преобладали спектакли, которые развивают театральный язык, показывают его новые возможности. Во «Встрече» Саймона Макберни, скажем, мир, куда погружается зритель, создается звуками. Все сидят в наушниках, а на сцене стоит рассказчик – сам режиссер и рассказывает историю о путешествии в глубь джунглей Амазонки. Звуки в наушниках – от жужжания комаров до течения реки и реплик разных людей – рисуют в сознании самые невероятные картинки. И ты погружаешься в совершенно новую для себя реальность.
Ɔ. И где же тут театр?
Мне кажется, что суть театра состоит как раз в его способности быть разомкнутой структурой, проникать везде и присваивать себе смежные территории. Кино не может выйти за пределы экрана, литература – за пределы книги, а театр в принципе может все. Подъем российского театра нулевых годов связан именно с тем, что появилась уже не формальная возможность поехать, что-то увидеть в мире и главное – что-то привезти в Россию. Благодаря этому сформировалось новое поколение режиссеров, появилось множество театральных фестивалей – в Москве их сегодня едва ли не больше, чем, например, в Берлине, – изменился химический состав российского театра. И теперь нам есть что предъявить миру. Тот же театр Богомолова. В Вене будет показан «Идеальный муж». Будут еще «Три сестры» Тимофея Кулябина.
Ɔ. А было в твоих театральных путешествиях что-то такое, что тебя лично больше всего поразило?
Это, безусловно, Макберни. Это, конечно, Ян Фабр со своим сегодня уже знаменитым благодаря прессе и интернету спектаклем «Гора Олимп». Я бы еще обязательно назвала хореографа из Израиля Ясмин Годер – она покажет спектакль Climax, сделанный на грани перформанса, когда танцовщики ведут за собой зрителя и он совершает вместе с ними трехчасовое путешествие. Огромное выставочное пространство в центре Вены Künstlerhaus в этом году целиком будет отдано под фестиваль. И я постаралась максимально задействовать его. Там пройдет большая персональная выставка выдающейся видеохудожницы Сигалит Ландау «Роща печали», перформанс «Карусель», в котором принимают участие художники из разных частей света и концепция которого придумана Федором Павловым-Андреевичем, там же можно будет увидеть интереснейшую инсталляцию Les Thermes, ретроспективу фильмов Сьюзен Зонтаг, в которых она размышляет о природе театра. То есть я постаралась сместить Венский фестиваль в сторону такой мультидисциплинарности, но его центром по-прежнему остается театр.
Ɔ. Не думаешь ли ты, что сегодня, во всяком случае в нашей стране, театр опять заменяет собой некие важные социальные институты, как это было раньше?
В застойные годы театр действительно выполнял своего рода мессианскую функцию, которую потом утратил. Но я не уверена, что это очень специфическое мессианство шло ему на пользу. Один из главных приемов театра эпохи застоя – это такая фига в кармане: я говорю одно, подразумеваю другое, придет чиновник и увидит третье. Современный российский театр совершенно другой. Он все говорит открытым текстом. Сегодня мы живем в другой коммуникационной реальности: вот запретили «Тангейзер» – и все об этом узнали через социальные сети, многие его там же и посмотрели. Театр прежде был для нас и свободной прессой, и церковью, и еще много чем. Но сегодня свободную прессу заменяет фейсбук, церковь сама себя заменяет сегодня – или подменяет, если хотите, а театр – это прежде всего искусство. Как оно будет выживать – другой вопрос. Но театр – это не храм. Это не место, где нужно сотворять себе кумиров, вешать на стенки их портреты и всю жизнь им поклоняться.Ɔ.