Издательство «Альпина нон-фикшн»

12 апреля 1961 года

Домик Неделина

Площадка No 2, космодром Тюратам

В 5:30 по местному времени Евгений Карпов вошел в комнату, где спали Гагарин и Титов. Он легко прикоснулся к плечу Гагарина. Тот сразу открыл глаза. «Пора», — сказал Карпов.

На соседней кровати так же быстро проснулся Титов. У обоих мужчин спросили, как им спалось. Оба ответили, что превосходно. Только позже Гагарин признался, что в ту ночь он не спал вовсе. Титов тоже. Ни один из них не знал о скрытых под матрасами датчиках, но всякий раз, когда кто-то заходил ночью в комнату, чтобы посмотреть на них, — Карпов, Каманин или кто-то из врачей — Гагарин старался лежать абсолютно неподвижно. Он не выспался, но признание в том, что он плохо спал ночью, могло стоить ему места даже сейчас.

Пока космонавты одевались, Карпов вручил каждому из них по букету степных тюльпанов — в добавление к уже имеющейся коллекции. Цветы принесла рано утром Клавдия Акимова — пожилая женщина, присматривавшая за домиком. Она хотела преподнести их космонавтам. Может быть, молодые люди напоминали ей собственного сына, который был летчиком и погиб во время войны. Он тогда был ровесником Гагарину и Титову. Во всяком случае, цветы добавили к серой мужественности этого утра приятный штрих свежести и цвета. Затем появился Владимир Суворов и его съемочная группа. Космонавты притворились удивленными: «Привет! Вы уже здесь?» — сказали они, и все рассмеялись.

Никто из команды Суворова не спал уже больше суток. Тем не менее они опять должны были запечатлеть на пленке все подробности для истории. «Снимаем все, что можно», — писал Суворов в своем дневнике. Коробки с пленкой высились в домике целыми стопками, приготовленные для отправки самолетом в Москву позже в этот же день. Они снимали, как Гагарин и Титов делают зарядку — даже в это утро ни один из них не был избавлен от этого привычного занятия, — как они умываются, бреются и садятся за легкий завтрак из «космических» продуктов. На этот раз в меню был паштет, картофельное пюре, черносмородиновый джем и кофе — все в тех же тубах, похожих на тюбики с зубной пастой. Похожие тубы рано утром были уложены в космический корабль. Каждый старательно поддерживал вчерашнее беззаботное настроение. «Вместо советов, напутствий я только, как и другие, шутил, рассказывал веселые историйки и небылицы», — вспоминал Карпов. Гагарин посмеялся над своим завтраком, сказав, что это самая вкусная трапеза, которую ему когда-либо приходилось есть, и что ему придется взять немного такой еды домой, чтобы Валентина могла попробовать. Но Валентина была в Москве, в двух с половиной тысячах километров, и не знала, что ее муж теперь официально первый космонавт и что сегодня — тот самый день.

Приехав на стартовую площадку в те ранние утренние часы, Королев практически сразу собрал и построил всю свою команду. Затем он произнес речь. Она была короткой и незабываемой. Одним из инженеров, слушавших эту речь, был Владимир Ярополов.

Перед строем он напомнил об особой ответственности каждого номера расчета за четкое выполнение стартового графика подготовки ракеты-носителя и корабля. «Честность прежде всего, — сказал он. — Допустил ошибку — тут же доложи по команде. Наказания не будет. Без честности не может быть испытателя, не будет успеха».

В этом был весь Королев. Простой, прямой, без всякого украшательства и фундаментально необходимый для успеха данного предприятия. В обществе, где за ошибки, как правило, наказывали, а за инициативу осуждали, он вел себя явно не по-советски. Но Королев отметал подобные тонкости. Это был человек, который однажды наградил одного из рабочих часами с дарственной надписью за признание ошибки. Это качество составляло существенную часть его лидерского образа и было ключевым в характере. Вот и сейчас, когда он стоял в предрассветной прохладе у подножья ракеты перед строем своих людей, его слова достигали цели.

Уже минуло 3:00 по местному времени — 1:00 по московскому. Рассказывая о событиях этого дня, мы будем, как правило, опираться именно на московское время. Старт был назначен на 9:07. Из громкоговорителя неожиданно громко прозвучало: «Восьмичасовая готовность!» Строй рассыпался, и все вернулись к работе.

Этот запуск имел жесткий график. Оказавшись на орбите, автоматическая система ориентации «Востока» должна была использовать в качестве точки привязки Солнце, чтобы правильно сориентировать корабль перед входом в атмосферу. Если ракета стартует вовремя, Солнце будет находиться там, где нужно, чтобы обеспечить посадку корабля в границах СССР. Если опоздать с пуском, «Восток» может закончить свой путь в океане или на территории иностранного государства. Неудивительно, что Королев в своей речи подчеркнул важность соблюдения графика. Начиная с этого момента, график определял все.

В 5:00, когда первые солнечные лучи показались из-за горизонта, баки ракеты были наполнены керосином и жидким кислородом — двумя компонентами топлива, которые после смешивания и зажигания в пяти двигателях первой ступени должны были оторвать ракету от стартового стола и отправить ее в космос. Бледно-голубой жидкий кислород мгновенно начал испаряться в относительно теплом воздухе, выходя наружу через клапаны в баках и затягивая стартовый комплекс знакомыми облаками шипящего пара. Это было особенно красиво в раннем утреннем свете, когда низкое солнце подсвечивало клубящиеся облака золотом, но их красота обходилась довольно дорого, поскольку жидкий кислород нужно было постоянно подливать почти до самого старта. По существу 90% всей массы полностью заправленной ракеты — 291 тонна — составляли легковоспламеняющиеся керосин и жидкий кислород. И все эти 90% массы должны были израсходоваться в первые 11 минут полета.

В 6:00 по местному времени государственная комиссия собралась на свое последнее заседание, на этот раз не в зале, а в бункере возле стартового стола. Королев один за другим выслушивал доклады ответственных руководителей, и каждый из них давал полету зеленый свет. Даже природа была не против. Дул легкий ветерок и, как заметил Ярополов, «стояла великолепная солнечная погода». До сих пор все шло хорошо. Но советский протокол нужно было соблюдать, и Королев честно соблюдал его, формально попросив у комиссии разрешение на пуск. Просьба была «удовлетворена без дальнейшего обсуждения». До старта оставалось чуть больше пяти часов — если все пойдет по плану.

Титов и Гагарин не стали затягивать завтрак. Уже через полчаса они вышли из домика, чтобы отправиться в МИК — здание, где собирался космический корабль, находившееся от них в нескольких сотнях метров. Там в одной из комнат их в последний раз перед полетом ждали медики. Каждый из биометрических датчиков, закрепленных на них накануне, требовалось заново проверить, а самих молодых людей еще раз тщательно осмотреть. Для Титова это была еще одна возможность заменить друга, но Гагарин вновь оказался несокрушимым. Его кровяное давление было идеальным — 120/70; температура, объем легких, вес — все идеально. «Заключение: здоров» — таков был единодушный вывод врачей, зафиксированный в медицинском отчете. Но хотя Гагарин во время медосмотра послушно улыбался в камеру Суворова, он был заметно менее оживлен, чем обычно. Одним из врачей была доктор Адиля Котовская:

Обычно он был улыбчивым и жизнерадостным человеком, но в то утро вел себя очень сдержанно. Я бы сказала, что он был замкнут и сосредоточен на себе. Пока мы его одевали, мы задавали вопросы, и он либо кивал, либо просто говорил «да». И я могу определенно сказать, что он сильно изменился в то утро. На самом деле я не видела никого, кто не тревожился бы. Но он был встревожен точно.

В какой-то момент во время медосмотра Гагарин начал вполголоса напевать какую-то популярную русскую песню — возможно, одну из тех лирических песен, которые звучали на магнитофоне в домике накануне вечером. Доктора Котовскую глубоко тронул этот молодой человек, которого в ближайшие несколько часов ждала неизвестность. «Я спокойно делала свою работу, — сказала она автору этой книги в интервью более полувека спустя, — без суеты, но с любовью. Я все понимала. Я была как мать».

Медицинские процедуры не заняли много времени. После них обоих космонавтов провели в другую комнату, чтобы начать процесс одевания. Как дублер, Титов должен был идти первым, чтобы Гагарин не перегрелся в скафандре, прежде чем его можно будет подключить к вентиляционной установке для короткого переезда на автобусе к стартовой площадке. Это было еще одно напоминание о первенстве Гагарина. Пока Титова одевали, «он молчал, — вспоминала доктор Котовская. — Он был явно разочарован. Мы это понимали». Закончив с Титовым, четыре техника занялись Гагариным. Сначала шло небесно-голубое нательное термобелье, затем прорезиненная гермооболочка, которая должна была удерживать внутри воздух, затем силовая оболочка со стальным тросом для подгонки и затяжки и наконец — ярко-оранжевый защитный комбинезон. Цвет его был выбран так, чтобы человека в скафандре легче было заметить членам поисково-спасательных команд. Весь скафандр весил более 22 кг. В невесомости на орбите, однако, это не имело значения. Далее шли высокие шнурованные ботинки на толстой подошве, призванной смягчить удар о землю при приземлении. С Гагариным в это время находился его инструктор по парашютному делу Николай Никитин, который негромко давал ему последние советы и наставления, пока техники одевали космонавта. Галлай, который тоже был там, наблюдал за Никитиным:

Для чего он это делал? Я убежден, что отнюдь не просто так. В этом был точный психологический расчет: концентрировать внимание космонавта не на предстоящем ему огромном Неизведанном, а на чем-то частном, а главное, уже испытанном и заведомо осуществимом. Отличный педагог был Николай Константинович!

Ненадолго со стартовой площадки зашел Королев, чтобы поздороваться с ними. Гагарина поразило, насколько усталым он выглядел. В своей «автобиографии» он описывает этот момент, не называя, разумеется, имени Королева. Несмотря на активное участие журналистов в написании этой книги, в этот момент описание, кажется, звучит искренне:

Видимо, сказалась бессонная ночь... Мне хотелось обнять его, словно отца. Он дал мне несколько рекомендаций и советов... которые могли пригодиться в полете. Мне показалось, что, увидев космонавтов и переговорив с ними, он стал более бодрым.

Возникла трогательная, как бы «обратная» ситуация: Гагарин и Титов принялись успокаивать Королева. «Все будет хорошо, — сказали они ему, прежде чем он вернулся на стартовую площадку. — Все будет нормально».

Гагарину, уже одетому, вручили удостоверение, револьвер и охотничий нож. Его уже проинструктировали, что нужно делать, если он приземлится в море и подвергнется нападению акул: предлагалось хлопать «чем-нибудь плоским» по поверхности воды, чтобы отпугнуть их, — если, конечно, ненадежная лодочка к этому моменту не затонет. Ему посоветовали не стрелять в белого медведя, если он приземлится в Арктике, поскольку это только разозлит зверя. И наконец, его проинструктировали о том, что делать — и чего не делать, — если он приземлится за пределами Советского Союза: он не должен был рассказывать никаких подробностей о стартовом комплексе, ракете Р-7, корабле «Восток» и «военных или гражданских руководителях», задействованных в космической программе или каких-то ее учреждениях. А на вопрос об адресе, если таковой возникнет, он должен был ответить «Москва. Космос».