Иван Коршунов: Формулу успеха художника вывести невозможно

Вы согласны с мнением, что нынешние коллекционеры ценят работы художников именно за актуальность? Что, по вашим наблюдениям, пользуется большей популярностью?

Это вопрос с двойным дном. Что считать критерием актуальности? Если думать о сиюминутном, то картина, которую ты написал сегодня на злобу дня, через два года не будет иметь ценности, а через пять лет вообще будет возникать вопрос, о чем это. Мне кажется, что публика все-таки реагирует не на актуальность, а на уникальность. Всегда интересен взгляд того или иного автора. И тут, как бы это банально ни звучало, важна искренность. Если художник что-то делает искренне, то это как раз и будет тем условным «продуктом», который вызывает интерес. Этот принцип в современном искусстве действует довольно давно, и это один из основополагающих критериев. Мир наш меняется с колоссальной скоростью, поэтому о какой-то актуальности говорить довольно сложно.

Как коррелируют признание творчества и коммерческий успех? Для вас это понятия из одной категории или нет?

У меня ощущение, что нет, хотя хотелось бы верить, что да. К сожалению, здесь нет никакой четкой взаимосвязи. Времена меняются довольно быстро, спрогнозировать успех у публики вообще невозможно. Очень много написано трудов, и у нас, и за границей, в которых авторы пытались вывести формулу успеха художника. Но мне кажется, что все эти труды сводятся к тому, что формулу успеха вывести просто невозможно. Настолько это каждый раз отдельный, уникальный, субъективный случай. Попадание в рейтинги и прочее — это, конечно, очень приятно и помогает, прежде всего, коллекционеру ориентироваться, является дополнительным аргументом, склоняющим к выбору покупки произведения в свою коллекцию. Но на первом месте все равно ощущение «нравится — не нравится». Зацепило произведение или не зацепило. Если зацепило, то после первого порыва коллекционер смотрит: стоит ли ему вкладывать в это деньги, будут ли дальнейшие референсы, сможет ли он это потом перепродать на вторичном рынке, вырастет ли это в цене, окупятся ли вложения, на что ориентироваться, на какие рейтинги. Но на самый первый порыв не повлияют никакие рейтинги.

Кто сегодня больше готов покупать современное российское искусство — западные коллекционеры или соотечественники? Проводятся ли сейчас российские аукционы и что можно сказать о финансовой готовности коллекционеров и галерей покупать предметы искусства?

До пандемии у меня были активные продажи за границей. Потом потихоньку это сошло на нет, начались проблемы с транспортировкой и прочее. Сейчас потенциальные европейские покупатели ссылаются на неудобства перевода денег. Остается только российский покупатель. Но он есть, что приятно. Когда началась пандемия, мне сначала казалось, что все, приплыли, кошмар. Но на удивление продажи были, и довольно высокие, именно на российском рынке. По большей части это были аукционы. Есть такой очень хороший аукцион VLADEY, организаторы придумали онлайн-формат, что облегчило процесс во время пандемийных ограничений: люди сидели дома и покупали произведения искусства. Еще была хорошая история — аукцион MOST в Краснодаре. Честно говоря, не знаю, как они пережили пандемию, они были ориентированы под очный формат, но это было красивое мероприятие.

Если говорить о финансовой стороне, то глобальный кризис, с одной стороны, конечно, затронул этот рынок. Но я сделал интересное наблюдение — часто художники говорят: «Что такое искусство? Это масло на бутерброде. Хлеб есть, а без масла можно и обойтись». В любые кризисные времена сразу возникает вопрос, от чего можно отказаться. Но практика показала, что искусство в суровое время помогает выживать. Дает какие-то дополнительные импульсы и стимулы. И мне, как художнику, бесконечно приятно прийти к выводу, что в несколько тяжелых последних лет, когда сужается горизонт планирования, искусство является если не самой главной, то одной из важных черт современной действительности, которая помогает выживать. Продажи есть. Они не идут вверх, но и не снижаются, находятся на каком-то средне-стабильном уровне, что приятно.

К каким работам вырос интерес? Появились ли новые темы у художников?

Сложно говорить о темах. На поверхности лежит история о том, что в начале пандемии люди не хотели ничего мрачного, требовалось что-то прекрасное и веселое. Но это не совсем так. Все коллекционеры хотели и хотят разного. Кому-то нужно веселое, а кому-то — «на подумать». 

Есть какие-то всплески, но я, как художник, честно говоря, об этом не задумываюсь. Потому что, если начнешь задумываться, что сегодня покупают, а что нет, это путь в никуда. За этим не угонишься, да и бессмысленно, можно себя потерять. Что называется, делай что должно, и будь что будет. Безусловно, есть какая-то рефлексия, и я выплескиваю ее на холст. А дальше — зависит от коллекционера. Мне кажется, это правильный путь и общемировая тенденция. Где-то в середине пандемии у меня был проект, который я делал совместно с галереей в Сингапуре, сейчас по понятным причинам он встал на паузу. 

Можно, конечно, попытаться вывести какие-то национальные черты: европейцы любят в эту сторону смотреть, а китайцы — в другую... К примеру, при подготовке к выставке в Сингапуре организаторы выбирали из моих картин только работы без изображений людей, объяснив это тем, что картины с людьми европейской внешности в Сингапуре и Китае плохо продаются.

Наверное, по каким-то отдельным деталям можно попытаться сформулировать, как говорят маркетологи, лицо клиента, но думаю, если смотреть со стороны, глобально особых различий нет. Есть общемировые течения, которые затрагивают и наш рынок, и европейский, и азиатский. С точки зрения покупателя тоже, как мне кажется, о различиях разных рынков говорить не приходится. Но лицо национального искусства, безусловно, есть. Это уже вопрос не темы, а ее воплощения. Лицо российского художественного рынка отличается от того же азиатского. И это я считаю правильным, национальные черты должны присутствовать, они и делают искусство уникальным.

В конце января в московской галерее InArt открылась ваша выставка «Сад земных наслаждений». О чем она? И при чем здесь Босх, с которым вы явно ведете диалог, судя по названию? Можно ли сказать, что придуманные им демоны пришли в нашу реальность?

Название, которое, кстати, придумал не сам Босх, а искусствоведы, я взял ассоциативно. Мне было любопытно, как в этом знаменитом триптихе решены образы Рая и Ада. Это субъективные представления самого Босха. Нигде это не было записано, никаких канонов — только фантазия художника, его представление о непонятном, трансцендентном. Вещи, которые он затрагивает, настолько непознаваемы, что в данном случае можно опираться только на субъективный взгляд художника. И все его прекрасные и ужасные чудища — это порождение его фантазии.

Если кратко, то моя выставка посвящена теме Рая. Если чуть подробнее — теме непознанного в современном мире. О невозможности однозначно объяснить непознаваемое. Любые наши попытки приблизиться к этой сложной теме будут сводиться к субъективному восприятию кого угодно: художника, мыслителя, искусствоведа, религиоведа и так далее. К некоему культурному коду, который есть у каждого человека определенной эпохи. Рай — это что-то возвышенное, радостное и светлое. И при всех человеческих стремлениях объять необъятное и описать неописуемое, в конечном счете все сводится лишь к зримой форме чего-то прекрасного, радостного и воздушного, как, например, воздушным шарикам, из которых и формируется пластическая идея всего проекта. А демоны, наверное, всегда сопутствуют нам. Это параллельный мир, с которым нам приходится взаимодействовать.

Ваш «Сад земных наслаждений» — это первая часть трилогии, посвященной Апокалипсису. Ощущение неоднозначное: сочетание веселых детских воздушных шаров, ярких красок и вместе с тем отсылка к довольно мрачному Босху. Что вы предлагаете зрителю — историю со счастливым концом или нечто иное?

Мне кажется, в данном случае все зависит от зрителя и его прочтения. Как для любого оптимиста стакан наполовину полон, а для пессимиста наполовину пуст. Если говорить в общем о проекте, посвященном Апокалипсису, то так получилось, что часть, которая сейчас выставлена, по задумке, должна была быть последней. А первые две сейчас в работе. Но общей концепции, как мне кажется, это не нарушает. 

Мне понравилась мысль одного священника, который сказал: «Мы привыкли думать об Апокалипсисе как о скрежете зубовном и прочих бедствиях, но по сути все эти события — преддверие встречи с Богом». Можете воспринимать это как закат старого мира или рассвет нового, но это, наверное, такая страшная сказка со счастливым концом. Во всяком случае, мне хочется в это верить.

Беседовала Мария Кигель