Пианист Арсений Тарасевич-Николаев: Эта память стоит того, чтобы передавать ее следующим поколениям

Одним из заметных событий творческой биографии Татьяны Николаевой стала победа на I Международном конкурсе имени Иоганна Себастьяна Баха (1950), среди членов жюри которого был композитор Дмитрий Шостакович. Конкурсное исполнение Николаевой прелюдий и фуг Баха, а также сама поездка в Лейпциг произвели такое впечатление на Шостаковича, что по возвращении в Москву он начал работу над собственным циклом из 24 прелюдий и фуг. Цикл был посвящен Николаевой, она же впервые исполнила его в 1952 году. Татьяна Николаева три раза записала сочинение и именно его играла на своем последнем концерте в 1993 году.

К столетию пианистки знаковое произведение ее биографии прозвучит в Концертном зале имени П. И. Чайковского. 26 апреля на сцену выйдут пианисты Александр Ключко, Сергей Давыдченко, Энджел Вонг, Юрий Фаворин, Алексей Мельников, а также Арсений Тарасевич-Николаев — внук Татьяны Николаевой. 

Как появилась идея концерта? Юбилейный вечер, программа которого состоит из одного сочинения, пусть даже и столь масштабного, выглядит не слишком привычно, согласитесь.

Согласен. Более того, не уверен, что 24 прелюдии и фуги Шостаковича вообще звучали в Зале Чайковского в один вечер. Моя бабушка неоднократно играла их в Малом зале консерватории, но, как правило, в два вечера. Татьяна Николаева исполняла и 32 сонаты Бетховена, и 48 прелюдий и фуг Баха — такие циклы принесли ей известность. И именно в подобном формате нам захотелось ей сделать приношение — с музыкой, которая ассоциировалась бы с ее именем. А это в первую очередь 24 прелюдии и фуги Шостаковича: она была и первым их исполнителем, и вдохновителем — можно сказать, участвовала в процессе создания. Такой вариант казался и самым логичным, и самым ярким: здорово, когда есть возможность представить в хорошем исполнении в одном из главных залов Москвы этот гениальный цикл.

Не было ли у вас идеи сыграть его целиком самому?

Была, конечно, — или мне, или кому-то из более старшего поколения, например, из числа учеников Николаевой. Но нам показалось более удачным вариантом выстроить концерт не на идее «бабушка — внук» или «педагог — ученик», а на связи нового поколения пианистов с великими русскими музыкантами прошлого: пригласить самых ярких исполнителей нового поколения, чтобы продемонстрировать продолжающийся процесс, непрерывность этой связи. Сам я целиком никогда не играл 24 прелюдии и фуги, только избранные; пианистов, которые исполняют все 24, немного во всем мире. Это очень личное сочинение, можно сказать, интимный дневник Шостаковича, к тому же опус все-таки весьма объемный. Не так много пианистов рискнут поставить его в репертуар сольного концерта — это не везде соберет публику.

Действительно, и крупнейшие пианисты советского времени, как правило, играли не весь цикл, а только избранные прелюдии и фуги, например, Святослав Рихтер, Мария Юдина, Эмиль Гилельс, Владимир Крайнев или сам Дмитрий Шостакович. Как решалось, кто и с какими именно прелюдиями и фугами будет участвовать в концерте?

Хотя замечательных молодых пианистов у нас много, собрать их для такой программы — задача не самая простая: не все берутся за этот репертуар. Я очень благодарен тем, кто решил участвовать, за то, что они согласились; у каждого очень плотный концертный график, и никто изначально в нынешнем сезоне играть прелюдии и фуги Шостаковича не планировал. Все они скорректировали свое расписание ради этого концерта. Решить, кто что будет играть, было проще: все мы хорошо знакомы и знаем, кто что из этого уже играл, кому что больше хочется сыграть еще, кому что больше подходит. В крайнем случае вопрос можно решить жребием, так что элемент случайности тоже не исключен. А есть среди участников и те, кто нацелился на определенные номера и исполнит именно их.

Интерпретация Татьяны Николаевой на протяжении многих лет считалась эталонной. Попадают ли в ваше поле зрения новые записи?

Да, периодически. Последней на сегодняшний день интерпретацией полного цикла 24 прелюдий и фуг, которую я слушал, была запись Александра Мельникова. А вы?

Мне кажется очень сильной запись, которую в 2020 году сделал и в 2021-м выпустил Игорь Левит. По-моему, она дает возможность услышать весь цикл абсолютно по-новому.

Пока не слышал и с удовольствием послушаю.

Это альбом из трех дисков. Третий из них занимает сочинение Passacaglia on DSCH британского композитора Рональда Стивенсона — цикл вариаций больше часа длиной, написанный через 10 лет после 24 прелюдий и фуг Шостаковича. Сочинение посвящено ему, и в 1962 году в Эдинбурге Стивенсон подарил Шостаковичу ноты. Есть ли среди крупных фортепианных сочинений последних десятилетий такие, которые вы могли бы сопоставить с циклом Шостаковича?

Прелюдии и фуги создавали, конечно, и многие композиторы после Шостаковича, например Родион Щедрин или Сергей Слонимский. Можно сказать, что в XX веке сама идея 24 прелюдий и фуг во всех тональностях пережила новый расцвет. Есть 24 прелюдии и фуги Виктора Полторацкого, замечательного композитора, но это музыка скорее развлекательного характера, хотя некоторые из них очень глубоки. Крайне интересны 24 прелюдии и фуги Всеволода Задерацкого. Они не так давно были собраны, изданы и впервые исполнены в 2014 году в Москве, я тоже принял в этом участие — с большим удовольствием и большим интересом. Но если говорить о крупных сочинениях, которые по сердцу лично мне и которые я бы назвал гениальной находкой с точки зрения красоты, это «Двадцать взглядов на младенца Иисуса» Мессиана. Хотя с циклом Шостаковича я бы их и не сравнивал.

Шостакович-симфонист повлиял на несколько поколений композиторов, в том числе и на тех, кто это влияние отрицает. Как по-вашему, насколько повлияли 24 прелюдии и фуги на фортепианную музыку своего и более позднего времени?

С моей точки зрения, 24 прелюдии и фуги — среди той музыки, которая могла бы быть написана и не для фортепиано. Если говорить о цикле Задерацкого, это вне всяких сомнений фортепианная музыка, очевидно. Сочинение Шостаковича же для меня — музыка, которая могла бы быть написана без привязки к определенному инструменту, как и «Искусство фуги» Баха. Я бы не сказал, что это новое слово именно в фортепианной музыке, хотя не все со мной согласятся. Величие этой музыки в ее чистоте, в том, что она — сама по себе, просто нам, пианистам, посчастливилось: фортепиано все же самый универсальный инструмент.

Я глубоко верю в то, что нужно сочинять только когда «не можешь не сочинять»: сыграв столько гениальной музыки, понимаешь, что, если можешь не писать, лучше и не надо. Но те же «Двадцать взглядов» — высказывание такое искреннее, что уже не так важно, в какое время оно было создано и кто на него повлиял. Когда гениальное сочинение завершено, оно перестает принадлежать композитору и начинает принадлежать вечности, как бы пафосно это ни звучало.

Вы не раз говорили о том, как важно напоминать публике, что Татьяна Николаева была еще и композитором. Планируете ли вы исполнять ее произведения в год ее столетия?

Безусловно, планирую и надеюсь, что еще за этот год прозвучит ее музыка и для фортепиано соло, и для фортепиано с оркестром. Я очень хочу продолжать это делать, и, конечно, для этого нужны правильное время, правильное место и особенно люди. Очень надеюсь на то, что в следующем сезоне у нас будет звучать музыка Татьяны Николаевой.

В какой степени сегодня на сцене и в педагогике представлена ее школа?

Достаточно назвать несколько имен — это и Николай Луганский, учившийся у нее и в школе, и в консерватории, и Михаил Петухов, великолепный педагог, кстати, один из немногих, кто не раз играл 24 прелюдии и фуги Шостаковича, и Антон Батагов — тоже ее ученик, хотя и музыкант совсем из другой области. Как педагог она оставила очень богатое и разностороннее наследие, и ее школа, безусловно, живет.

Николаевой не стало в 1993-м, в год вашего рождения. Насколько важно для вас это совпадение?

С одной стороны, мне всегда было обидно, что я ее не застал. С другой — я воспитан на ее записях, память о ней живет в нашей семье, среди наших друзей и ее учеников, и у меня есть ощущение преемственности, ощущение благодарности за то, что мне повезло родиться ее внуком и, надеюсь, продолжателем ее дела. Людей, которые ходили на ее концерты и помнят ее, я встречаю в самых разных уголках мира, в том числе в городах, где классическая музыка если и звучала, то очень давно. Например, в небольшом городке в Австралии я такого человека встретил.

Память о бабушке живет, и я по-хорошему завидую тем, кто ее застал. Мне всегда очень тепло от того, что ее вспоминают не только как пианиста, педагога, композитора, но то, каким она была человеком: открытым, заражающим своей страстью к музыке, о которой могла говорить часами. Бабушка могла пойти на концерт в день своего концерта, могла прийти с концерта и долго слушать пластинки, а утром идти преподавать. Ее творческий процесс был абсолютно непрерывен — не каждый, кто занимается музыкой, настолько горит своим делом. Эта память стоит того, чтобы передавать ее следующим поколениям.

Беседовал Илья Овчинников