Человек-сон. На смерть самого соблазнительного и опасного режиссера Голливуда
Смерть Дэвида Линча естественным образом побуждает к торжественным мыслям о финале затянувшихся похорон XX века. Во всяком случае, в том, что касается искусства кино. Однако все подобающие слова по этому поводу — о смерти последнего автора, о том, что в XX веке в кино могло жить, цвести, поощряться странное, непредумышленное и теперь такое никак невозможно — рискуют превратиться в сентиментальный и заведомо неточный тост, как и большинство тостов на поминках.
Жизнь Дэвида Линча в кино — это прекрасный, хотя бы потому что мучительный, роман с Голливудом. Еще молодым человеком Линч очаровал Голливуд («Голова-ластик»). Затем яростно, в одну секунду был отвергнут («Дюна»). После этого продюсеры Большой Индустрии предпринимали попытки сблизиться с Линчем. Это всегда оборачивалось новыми разочарованиями в нем. В конце концов утвердился единственно возможный взгляд на Линча и его искусство. Линчем можно только любоваться как диковинным, ярким и ядовитым цветком, выросшим из тела масскульта Америки. И в конечном счете — самым оригинальным из того, что произвело американское искусство кино со времен Citizen K Орсона Уэллса, неопровержимо — американским.
Понятно, что свой единственный «Оскар» Линч получал в утешительной овации «За выдающиеся заслуги» пять лет назад, когда под его фильмографией, как сейчас выяснилось, уже была подведена черта.
В двух высших точках фильмографии Линча проявляется колоссальный масштаб его фигуры. Линч создал два законченных и предельно разных шедевра — «Человек-слон» и «Малхолланд-драйв».
«Человек-слон» ошеломит тех, кто знает Линча другим, а другим его только и помнят. Из него исключен цвет — главный материал Линча в кино. Он предельно дисциплинирован в изложении. Это, кстати, единственный фильм Линча, который стоит на твердом литературном фундаменте — пресловутом The Story.
Кроме того, «Человека-слона» можно считать единственным проявленным этическим высказыванием Линча. В некотором и даже очевидном смысле — это завет, самое убедительное евангелие политической корректности. В сущности, «Человека-слона» можно назвать ее отцом.
Линч рассказывает историю Джозефа Меррика — человека-чудовища с гигантской слоновьей головой, отвоеванного у площадного цирка цивилизацией чистых больничных палат и внимательного присмотра. Истязатель Человека-слона выкрадывает его из госпиталя и снова выводит на улицу потешать жестокую толпу. Силы добра мобилизуются на поиск несчастного, обнаруживают его и наказывают злодея. В финале Человек-слон посажен в почетную ложу театра с благородным убранством, и сама королева находит в себе силы, чтобы с милостью посмотреть на безобразное существо человеческого рода.
В навязчивой рифме Линч подчеркивает, что и благородное собрание в душистом театре, и злобная толпа на вонючей улице обращает свой взор в сторону Человека-слона по одному поводу — его выдающегося уродства. Благородное театральное собрание считает Человека-слона ровно тем же, что и зрители жестокого уличного балагана. Но сладостно улыбается вместо того, чтобы улюлюкать и бросать в чудовище мусор.
Линч, скорее всего, сам того не ведая, сделал фильм во славу цивилизации и ее базового свойства — лицемерия. Говорить правду — добродетель варварства. Любое чего-нибудь стоящее общественное соглашение утаивает часть правды. Понятно, что если бы «Человек-слон» вышел сегодня, он был бы освистан и унижен, подобно главному герою фильма в его уличной жизни, поскольку носителем самых лучших чувств к меньшинству в этой истории выступает белое, образованное, респектабельное большинство. «Человек-слон» выглядит сегодня почти скандально: он утверждает, что политическая корректность обязана своим рождением воле и духовной работе тех, против кого она в конце концов обернулась.
