Юрий Чурсин: Театр для меня — отдых

Ваш герой на протяжении всего первого сезона — призрак, появляющийся только в воспоминаниях главной героини. Каково было играть мертвеца?

Но это же все игра. Непонятно, существует мой герой на самом деле или нет. А тут создается иллюзия, что он есть. Все зависит от зрителя и его личных ощущений и впечатлений. Вообще сценарий «Жить жизнь» меня заинтересовал тем, что в нем прослеживается постепенное прозрение героини. В жизни мы часто замечаем в окружающих только определенные черты, предпочитая не обращать внимания на то, что может нам не понравиться, и остаемся слепы к их недостаткам. Героиня Любы Аксеновой как раз такая: она Стаса не разглядела, многое в нем не поняла. Главная тема первого сезона для меня — наша неспособность понять и увидеть другого человека.

Вы считаете, что Анна не замечала, какой Стас на самом деле мерзавец?

Весь первый сезон — как раз про то, как героиня это осознает, шаг за шагом. У нее новый парень, который ведет себя так, как когда-то Стас, она понимает, что история повторяется, ею снова манипулируют. А все, что творится вокруг нее сейчас, нужно для того, чтобы объяснить, что с ней случилось в прошлом. И хотя, казалось бы, у Анны должна быть прививка от манипуляций, болезнь снова ее одолевает. Она еще раз влюбляется в плохого парня. Скрытая травма выходит наружу, а вместе с ней воспоминания о событиях, связанных со Стасом.

Во втором сезоне вы неожиданно воскресаете. Это не было заранее спланировано, в романе Анны Богинской такого поворота тоже нет?

Нет, второй сезон был написан сценаристами как продолжение к роману. Более того, перед выходом последней серии первого сезона поменяли финал, переписали одну мою реплику. Продюсеры приняли решение о продолжении сериала, посмотрели рейтинги и одной фразой «Я здесь» подвели зрителя к тому, что будет второй сезон. Мне недавно пришло в голову, что все эти длинные перерывы в показе серий (каждая новая выходит раз в неделю) дают возможность что-то поменять и переснять, в зависимости от реакции аудитории.

Как вы сами оцениваете своего персонажа? Он поначалу не кажется воплощением абсолютного зла. И только потом раскрывается как совершеннейший абьюзер, забавы ради имитирующий собственную смерть, относящийся к девушкам, с которыми связывается, как к проектам.

Это жестокий человек. Способен ли он на какие-то добрые чувства — решать зрителю. Вообще нужно досмотреть до конца новый сезон, чтобы понять его. Пока это главная загадка сериала: что чувствует мой герой на самом деле, насколько внутренне его задевает эта история. 

До конца этого года и в начале следующего планируется выход 11 релизов с вашим участием: сериалы, полный метр, исторические драмы, криминал, мелодрамы, детективы. Как вы успеваете сниматься в таком количестве работ, да еще и в таких разных?

Когда занимаешься любимым делом, хочется заниматься им постоянно.

Какую из работ вы бы отметили как наиболее интересную?

Думаю, практически все были мне в той или иной степени интересны. Но кинематограф — дело коллективное, и не всегда ты несешь ответственность за результат. Иногда бывает, что какой-то скромный, на твой взгляд, сериал, рассчитанный на вполне определенную аудиторию, вдруг выстреливает и его все обсуждают и смотрят. Я не могу загадывать, что понравится зрителю. Главное для меня, чтобы образы получились разные, не люблю повторов. Выделить могу историческую драму «Атом», где я играю академика Курчатова. Еще одну картину «Александр I», где режиссер Артем Насыбулин доверил мне играть Наполеона. Роль совсем небольшая, но я с нетерпением жду, что из этого вышло: все-таки сыграть историческую личность такого масштаба — дело серьезное. Скоро стартует фэнтези-сериал «Этерна», эпическая сага об альтернативной Европе XVII века.

В 2025 году будет также много картин с вашим участием?

Да, и следующий год очень насыщенный. Но ситуация немного изменилась с появлением франшиз: выходят вторые, третьи сезоны сериалов. Сейчас вот запускаются второй сезон «Черного солнца», третий сезон «Доктора Преображенского», ждем реакцию на «Жить жизнь — 2». Так что будет возможно развивать уже созданных персонажей.

Вы получаете удовольствие от таких резких переключений, смены регистра?

Да, это как раз и дает силы участвовать в таком большом количестве проектов, потому что все разное. Театр для меня, к слову сказать, отдых. Сцена дает терапевтический эффект: события, которые ты переживаешь вместе со зрителем, партнерами, автором инсценировки, дают возможность энергетической разрядки.

У вас был длинный перерыв с театром, с 2014 по 2021 год, почему вы решили уйти, когда были так востребованы у самых разных театральных режиссеров, состояли в труппе МХТ имени Чехова?

Мне тогда в принципе нечего было сказать. Такой переходный момент, когда, может быть, для зрителей спасением было меня не видеть...

Когда вы только начинали свой актерский путь, то играли по 25 спектаклей в месяц на сцене Театра им. Евгения Вахтангова.

Я тогда набирался опыта. Потому что, выходя из училища, ты не понимаешь, как работает спектакль, как работает большая сцена. До этого ты жил в тепличных условиях, а на большой сцене ты уже в открытом, игровом поле.

А вообще я принадлежу к такому типу артистов, которым очень нужна практика. Когда я был студентом, мой мастер Юрий Вениаминович Шлыков объяснял, что мой актерский организм устроен так, что роль мне нужно повторить 1000 раз, и на 2000-й у меня получится.

Каким было ваше возвращение в театр после перерыва? Первый спектакль?

Я пришел с предложением к Леониду Семеновичу Роберману, он откликнулся, за что я ему бесконечно благодарен. Я очень хотел играть в пьесе на двоих, и Леонид Семенович предложил Славомира Мрожека «Эмигранты». Ее в итоге поставил Юрий Муравицкий. Спектакль, кстати, жив до сих пор, мы возим его на гастроли. Потом от Ренаты Литвиновой пришло предложение принять участие в «Звезде вашего периода», затем Театр Олега Табакова сделал предложение ввестись в «Кинастон». И наконец, Егор Перегудов позвал в «Сирано де Бержерака». Сегодня как раз его играем.

Вы любите этого персонажа, Сирано?

Да, очень. Он все время открывается новыми гранями. Сирано неоднозначный, не стопроцентно положительный герой. Я люблю смотреть на него как бы со стороны, видеть его ошибки и промахи. Сирано, конечно, рыцарь, великодушный, смелый, открытый, и в то же время его можно обвинить в эгоизме. Спектакль очень живой. И я очень его люблю.

В вашем послужном списке — работы с такими режиссерами, как Римас Туминас, Кирилл Серебренников*, Владимир Мирзоев, Евгений Писарев, Константин Богомолов. Как вам, выпускнику Щукинского училища, удавалось встраиваться в такие разные режиссерские системы и эстетики?

В Щукинском училище на третьем курсе студенты учатся у разных педагогов, которые, конечно, принадлежат к одной, вахтанговской школе, но к разным ее ветвям. Вахтанговская школа лежит где-то между Мейерхольдом и Станиславским. Нас учили быть такими «мульти». Поэтому мне было не страшно. В то время, когда мы выпускались, только-только появилась новая драма. А когда я учился, театр был совсем не популярен. Иногда на сцене артистов было больше, чем зрителей в зале.

Вы имеете в виду самый конец 90-х?

Я выпускник 2001 года. Тогда Мирзоев был одним из самых модернистских режиссеров. Табаков только возглавил МХАТ. Театры были братскими могилами, кроме Табакерки разве что. А потом случился прорыв. Сменилась парадигма, изменился язык, появились новые пьесы. Это первые шаги братьев Пресняковых, Ивана Вырыпаева*, которые свои пьесы читали на совсем маленьких площадках. Театр «Практика» едва возник, громко заявил о себе Центр Мейерхольда. Огромный импульс этому новому движению давала премия «Чайка». Жизнь забурлила, театр стал модным, хулиганским, смелым: все заговорили на каком-то другом языке.  

А сейчас вы не чувствуете, что случился откат?

Это не откат. Просто плод созрел, упал, ему нужно раствориться в земле и дать какой-то новый рост, новый виток развития. Сознание сильно поменялось, а театральный язык еще нет. Зритель стал очень экзистенциален, он жаждет искренних вещей на очень высоком уровне диалога. Его волнуют понятия чести, любви, совести. В моду вошла какая-то новая искренность.

Какие изменения ждут театр, по вашему мнению?

Мне кажется, что сейчас должна разрушиться вся форма. Конечно, будут какие-то всполохи старых художественных систем, потому что мы не знаем и не умеем пока ничего другого. Но скоро придет новое поколение, которое будет разговаривать совершенно на другом языке. Я бы с удовольствием стал участником этого процесса. А еще я думаю, должно произойти возвращение к традициям психологического русского театра и случиться обновление этих традиций. Нам необходимо вспомнить, что актуальность — это не иллюстрация происходящего, не сиюминутность. Актуальность — это то, что тревожит зрителя здесь и сейчас, а не наши представления об этом.  

Расскажите на примере конкретных спектаклей, как это работает.

Есть спектакли, которые совершенно «не звучали» раньше. Но из-за перемены атмосферного давления они вдруг «заговорили». На сцене МХТ имени Чехова идут, скажем, «Белая гвардия» (2004) и «Бег» (2019) Сергея Женовача: в них не поменялось ни одной мизансцены, ни одной реплики, но зритель реагирует сейчас совсем иначе, считывает другие смыслы. И в моей практике такое случается: ты произносишь знакомый монолог и вдруг осознаешь, что зритель слышит его по-другому.

Поэтому так важна чуткость театра по отношению к зрителю. А его уже не проведешь, он не купится на дешевое шоу и спецэффекты. Интернет, с одной стороны, вызвал расслоение в обществе, с другой — породил эффект правды: все подвергается проверке. Правда стала большой ценностью, и в театр зритель идет за правдой. Плюс ко всему, сейчас происходит возвращение старой доброй цензуры, что всегда для театра, на мой взгляд, является благодатной почвой: наконец-то мы можем не произносить все слова в открытую, а придавать им вторые, третьи смыслы, уходить в подтекст.

В феврале этого года состоялась премьера «Двое на качелях» — знаменитого спектакля «Современника» — в вашей новой режиссерской редакции, где вы к тому же играете главную роль. Вы не хотите продолжить в том же духе и дальше пробовать себя в режиссуре?

Конечно, хочу, это такой билет в одну сторону. Если ты попробуешь один раз, то обратного пути нет. Что я поставлю? Пока не знаю. Мне нужно найти подходящий материал. Если ты не горишь материалом, то ты ремесленник, а не режиссер. И я пока не понимаю, что это будет: может, не театральная постановка, а кинокартина.

Вы сейчас получаете еще одно образование?

Да, я поступил на заочное отделение Института культуры в Санкт-Петербурге — режиссура массовых зрелищ. Учусь на втором курсе. Мотаюсь в Питер. Прекрасное время. Мозг вспомнил, что можно читать много книг одновременно, потому что надо успеть к определенному сроку. И вовсе не обязательно быть увлеченным книгой, просто необходимо разбираться в материале и предмете.

Вы играли на самых разных сценах. Какая для вас роднее всего? Для вас существует понятие театр-дом?

Нет, родной сцены нет, я же наемник, не состою сейчас ни в каком театре. Но, когда был в труппе МХТ имени Чехова, на свое счастье, работал под руководством Олега Павловича Табакова. И от него, как от руководителя, как от большого мастера и в каком-то смысле, наверное, моего учителя, я получил несколько прекрасных уроков. В том числе он говорил, что театр никакой не дом. Театр — это дело. Самым важным в театре является спектакль. Все остальное — придаток к нему. Абсолютно все: дирекция, администрация, билетеры, свет, звук, машинисты сцены и артисты тоже — часть спектакля. И когда он случается, это настоящее волшебство.

Беседовала Дарья Андреева

* Признан Минюстом РФ иностранным агентом.