Анна Пестерева: Мистика — прекрасный способ поговорить о важном с несерьезным лицом
Анна, «Пятно» — ваша первая большая вещь? Расскажите, что было до нее?
Я заинтересовалась писательством четыре года назад. До этого лишь мечтала стать автором, потрясти мир невероятной историей, получить Нобелевку, Пулитцер и вообще все, что дают писателям. Типичные фантазии человека, который ни разу не создавал художественный текст. Хотя вру, тяга к самиздату была у меня с детства. Первые свои «произведения» я написала лет в пять. Это была скорее серия комиксов, которая называлась «Битва котов и собак». В них рассказывалось о противостоянии кошек и собак, в конце они все мирились и жили дружно. В шесть лет я занималась балетом и нарисовала книгу с ключевыми балетными позициями. Балерины правда были немного похожи на крокодилов.
Меня всегда интересовали тексты, поэтому, когда я закончила магистратуру Высшей школы экономики, я решила попробовать себя в журналистике. Начинала в маленьком издании, потом работала в «Коммерсанте», РБК-ТВ. И в какой-то момент поняла, что мне тесно в журналистике. Да, узнавать чужие истории и рассказывать — это круто, одно из лучших занятий на планете, но еще круче придумывать свои. Меня увлекла эта мысль, я пошла учиться, чтобы получить базу о сюжетостроении, создании героев, стилистических приемах. После учебы наступил самый страшный период — когда от теории надо было переходить к практике. Самое сложное в жизни писателя — то, что нужно писать. Мысль для многих неочевидная, говорю без иронии. Люди не представляют себе этот процесс, кажется, налетает вдохновение и дарит тебе готовую книгу. Это не так. Писательство — скучная, рутинная работа. Для этого нужна дисциплина, умение корпеть над текстом, когда не хочется.
Я написала первую книгу, и она заставила меня повзрослеть. Теперь я не мечтаю о Нобелевке и всех премиях мира. Я хочу найти читателей, которые бы прожили со мной историю. Впрочем, я не против премий, просто теперь это приятный бонус, а не цель.
Сюжет «Пятна» звучит как пересказ сказки «Аленький цветочек» — девушка в плену у чудовища. Чем вас так захватила подобная волшебная история?
Не совсем соглашусь. Родственные связи со сказкой точно есть, не зря героиню зовут Настя, и я эти связи не скрывают, а, наоборот, подчеркиваю в тексте. Такое родство важно, оно придает роману глубину. Все по заветам постмодернизма: в новых текстах есть отсылки к уже написанным, это создает культурный контекст. Простыми словами, отсылка к «Аленькому цветочку» или диснеевскому мультфильму «Красавица и чудовище» позволяет пробудить в читателях старые воспоминания от знакомой истории, а автору быстро, в несколько абзацев создать художественный мир. Но сходство работает только в плане ассоциаций. Эта сказочность позволяет мне сделать страшноватый мир, где знакомые правила не работают. Это иномирье, тот свет или другая планета — назовите, как вам нравится. На этом пересечения заканчиваются. Настя не сказочная героиня, она наша современница.
Воспоминания Насти, которые спасают ее в плену, — это воспоминания моей ровесницы, позаимствованные у меня, моих подруг, случайных людей. Никакого отца-купца-молодца, никаких цветочков и волшебных колец. Все сурово и несправедливо — два любимых слова русской литературы.
И обитающий в доме монстр Пятно лишь своим обликом напоминает Чудовище из «Аленького цветочка». Не было колдуньи, которая бы его заколдовала. Нет никакой надежды расколдоваться обратно и превратиться в прекрасного царевица-королевича. А все проклятия и злые чары — это наши же поступки, от которых мы бежим.
Для меня важно, что эта история происходит прямо сейчас. В тексте нет указания на время, но по некоторым приметам, обрывкам телевизионных передач читатель понимает, что Настя пропала и нашлась буквально на днях, то есть не в лихие 1990-е, не в сытые 2000-е, не в странные 2010-е, а совсем недавно. Сказки — это то, что происходило когда-то давно, а значит, было неправдой. Мне интересно было подвести сказочный мотив вплотную к современности и посмотреть, как это подействует на читателя.
Вы придумали, конечно, впечатляющего монстра — Пятно: «Пятно тщательно осматривало себя перед выходом: заставляло протирать куртку влажными тряпками и потом длинными пальцами-ножами искало пылинки и бросало их в мешок для сора». Сразу вспоминаются ужастики, которые смотрел в детстве. Вы же тоже их смотрели, какие повлияли на вас сильнее всего?
В детстве я была трусихой и боялась всего, особенно мистики. Возможно, поэтому сейчас пытаюсь ее приручить. Заставка «Секретных материалов» вгоняла меня в ужас — слишком уж мистически она звучала. Я боялась, что эта музыка привлекает НЛО и когда-нибудь они прилетят к нашему дому. Днем я в инопланетян не верила, но по ночам… С фантазией у меня было хорошо с самого детства. К сожалению, мое воображение довольно мрачное — мне чудились монстры в темноте, а не феи и единороги. Я всегда плотно подтыкала одеяло на ночь и следила, чтобы руки не свешивались с кровати, иначе, сами знаете, монстр утащит.
Первые страшилки, которые я услышала, были про черного-черного человека и черный-черный гроб. Я обожала старые английские детективы, снятые по книгам Агаты Кристи. А как-то ночью не могла уснуть из-за того, что мое воображение рисовало страшную фигуру в углу. Я решила успокоиться и почитать. Взяла наугад с полки книгу — к моему несчастью, это была «Эффи Брист». Открыла историю на середине, а там главная героиня живет в мрачном замке и видит призрак китайца. Было буквально «страшно интересно». Читать я, кстати, не бросила.
Психологическая травма моей жизни — фильм «Звонок». После него я боялась спать без света, но родители безжалостно сказали: «Надо взрослеть» — и вырубили выключатель. Это была ужасная, тревожная ночь, я боялась каждого шороха, но я и правда после нее немного повзрослела.
Я бы сказал, что «Пятно» написано очень кинематографично, «с картинками». Вы представляете, какой бы могла выйти экранизация? Кто бы мог сыграть Настю?
Повесть написана кинематографично потому, что я вижу будущий текст картинками. Мне легко сделать «стоп-кадр» и потом разглядывать его, приближать, удалять, изучать обстановку, где какие предметы стоят. Настя не похожа ни на одну известную мне актрису. Но если пофантазировать, то Настя — это обычный человек. Узнаваемый типаж, соседка, девушка из ближайшего магазина, такой «народный» персонаж. Но сыграть ее сложно, потому что тут недостаточно просто актерской игры, нужна искренность. Предположу, что с такой задачей прекрасно справились бы Варвара Шмыкова или Ирина Горбачева.
Мне представляется, что «Пятно» — это еще история отчуждения. Настя возвращается из ада, где провела три с половиной недели, но близкие люди не пытаются узнать, что с ней произошло, не задают вопросы, вообще впечатление такое, что им это не очень интересно, и такое отношение вгоняет Настю в еще большую депрессию. Описано это чрезвычайно убедительно. У вас самой был подобный опыт отчуждения?
Мне в голову не приходила такая интерпретация, хотя звучит она логично. Думаю, мы все испытываем нечто подобное, когда переживаем страшный опыт. Есть такая поговорка — «Сытый голодному не товарищ», кажется, она как раз о таком отчуждении. Тот, кто похоронил близкого человека, отчужден от тех, кто не терял еще никого.
В этом году горел дом, в котором я живу. Слава богу, наша квартира не пострадала. Но зимней ночью мы выскочили на улицу в пижамах и пуховиках, смотрели, как распространяется пожар. Я могу описать свои эмоции, но по-настоящему меня поймут только те, кто был в подобной ситуации. Остальные подключат эмпатию, посочувствуют мне, но они не знают, что чувствует человек, который боится, что сгорит его новенький ноутбук и любимый крем для тела. Это очень глупо, да, но такие мысли сидят в голове, очень бытовые, а не возвышенные. После этого я болезненно реагировала на реакцию «огонь» в комментариях. Пару месяцев избегала ее. Поэтому я не осуждаю героев, которые не беспокоят Настю расспросами. Они не бездушные, им страшно. Они знают, как посочувствовать тому, кто потерял родителей, оказался жертвой пожара или наводнения. А как посочувствовать тому, кто прошел через опыт, который невозможно представить? Что сказать, как поддержать? «Я тебя понимаю»? Нет, они не понимают.
Тема границы, которую создает между людьми опыт, возникает в литературе часто. Я вспомнила книгу Анны Старобинец «Посмотри на него», где родственники не понимают, как и о чем говорить с беременной женщиной, которой сказали, что ее ребенок обречен умереть.
Сейчас мистику пишут многие — Алексей Сальников, Дарья Бобылева и другие менее известные авторы. В чем, на ваш взгляд, причина этой литературной моды? Может, сочинять мистику слишком просто, как считаете? Или российская жизнь обладает такой изнанкой, которая завораживает авторов и побуждает их создавать подобные сюжеты?
Про какую тему ни скажи, ее можно назвать модной. Травма — модная проблема современной литературы, 1990-е — модные, вопрос насилия — модный. И мистика, получается, тоже в тренде. Но мне кажется, все чуть сложнее. У общества и писателей есть запрос на какие-то истории. Например, мы не проговаривали многие годы вопросы насилия, безопасности — теперь хотим их осмыслить, подобрать слова.
Мистика — это прекрасный способ поговорить о важном с несерьезным лицом. По крайней мере для меня. Я хотела рассказать историю о том, как мы боимся, как проживаем страх, боремся с ним, побеждаем или проигрываем ему. Я не придумала, как рассказать об этом в реалистичном тексте. Как мне вас напугать? Сейчас новости страшнее любого художественного произведения. Чем мне вас шокировать? Как вообще заставить хотя бы что-то почувствовать?
Мистика изначально вызывает эмоции — это нарушение всех правил, сдвиг нормальности. Она возмутительна сама по себе, рождает тревогу. А это очень хороший фон для того, чтобы поговорить о страхе.
В конце беседы всегда прошу собеседника назвать две-три книги современной российской прозы, которую он посоветовал бы прочесть читателям «Сноба». Давайте остановимся на двух-трех книжках мистического жанра, написанных в России.
Забавно, но я не так хорошо разбираюсь в мистической литературе, как может показаться. Точно посоветую уже упоминавшуюся раньше Дарью Бобылёву и ее книгу «Вьюрки». Крутая история про чертовщину, которая творится в дачном поселке. Там много смешного и страшного — это самое удачное сочетание, на мой взгляд.
Интересно работает с иномирьем Анна Старобинец в романе «Лисьи броды». Лучше всего книгу характеризует аннотация: «Захватывающее и страшное путешествие в сердце тьмы, где каждый находит то, что он заслужил».
Третью книгу я еще не читала, но очень хочу. Вы берете такие рекомендации? Мне кажется, «Лес» Светланы Тюльбашевой близок по духу моей повести, поэтому я хочу его прочитать.
Беседовал Владислав Толстов