Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века. Отрывок из книги

Два мальчика искали клад. Днем 20 марта 1911 года двое гимназистов двенадцати-тринадцати лет отправились на разведку в усадьбу Бернера в предместье Лукьяновка на северной окраине Киева. К усадьбе Бернера, участку земли площадью чуть менее пяти гектаров, испещренному насыпями, канавами и оврагами, поросшему густым кустарником, жаждавших приключений мальчиков влекли таинственные пещеры. Примерно за шестьдесят лет до описываемых событий пещеры были случайно обнаружены прокладывавшими дорогу рабочими и с тех пор будоражили воображение археологов и кладоискателей. Поскольку, согласно преданию, именно в таких местах обычно бывают зарыты клады, в 1850-е годы по указанию местного помещика здесь были проведены тщательные поиски сокровищ, якобы добытых в начале XVIII века казачьим атаманом.

К тому моменту, когда сюда приехали археологи, кладоискатели прочесали все пещеры, кроме одной, в которой археологи как раз обнаружили наиболее ранние из известных следов первых поселений на территории Киева, относящиеся к эпохе неолита. Находки оказались примечательными: кремневый нож, осколки гончарных изделий и гранитный очаг, настолько хрупкий от длительного использования, что камень можно было легко истолочь в муку, просто отломив кусок и растерев его в пальцах. При дальнейших раскопках было найдено около двух тысяч человеческих скелетов: территория усадьбы прежде служила местом захоронения.

К весне 1911 года никаких археологов там давно уже не было, земля оставалась бесхозной, и киевская газета писала о ней как о «месте для игр детей-лукьяновцев», где «местные хулиганы и „босяки“ имели…свой притон». Но легенда о сокровищах, спрятанных не то атаманом или «гетманом», не то мародерами-гайдамаками, продолжала будоражить воображение. Мальчики были уверены, что где-то в недрах этого унылого холма, расположенного примерно в трехстах метрах от извилистых улочек предместья, таятся несметные сокровища. Стоя на вершине крутого склона, мальчики видели буроватую ленту Днепра на северной границе Киева. Справа виднелись крыши и трубы кирпичного завода, принадлежавшего Зайцеву, богатому еврею. Местные дети частенько пробирались на территорию завода и играли там, пока сторож не прогонял их прочь.

Петя Еланский, затеявший эту экспедицию, повел своего друга Борю Белошицкого вниз, к пещере. Рядом с входом в пещеру, на земле, Петя увидел порванную школьную тетрадь. Он прочел на обложке имя, но оно ни о чем ему не говорило.

Боря боялся спускаться в пещеру. Все знали, что клад могут охранять злые духи гайдамаков. Но Петя не колебался. Пещера была прекрасным тайником: вход в нее составлял около метра в высоту и менее восьмидесяти сантиметров в ширину — слишком маленький, чтобы туда вздумалось заглянуть взрослому, но достаточно большой, чтобы мальчику пролезть внутрь, согнувшись.

Температура была чуть выше нуля: вот уже три дня в Киеве стояла весенняя оттепель, каждый год превращавшая немощеные улицы города в грязные реки и заставлявшая жителей бояться, как бы полноводный Днепр снова не вышел из берегов и не случилось еще одного страшного наводнения. Вода тоненьким ручейком струилась в пещеру, но внутри было сухо. Когда Петя прополз метра два, он увидел развилку, делившую пещеру на две ниши, расположенные под прямым углом одна к другой. Теперь он мог выпрямиться во весь рост: внутри высота пещеры превышала в некоторых местах полтора метра. Сначала мальчик заглянул в левую нишу и заметил какую-то фигуру, привалившуюся к стене. Сперва он решил, что это кукла. Потом подумал, что женщина. Он, конечно, видел пьяниц, шатавшихся по улицам Лукьяновки, где питейные заведения попадались чуть ли не на каждом углу. Но фигура не шевелилась, а вид у нее был странный и зловещий.

Петя вылез из пещеры и побежал к отчиму, Леонтию Синицкому, фельдшеру, работавшему в полиции. Синицкий отнесся к словам пасынка скептически: мальчику наверняка померещилось. И все же около двух часов пополудни он отправился в пещеру вместе с Петей. Согнувшись, добрался до середины. Свет слабо проникал внутрь, но Синицкий разглядел фигуру человека, показавшуюся ему похожей на бородатого мужчину. Он испугался, что кто-то затаился, чтобы напасть, выкарабкался наружу и вместе с Петей побежал к ближайшей церкви, где стоял на посту городовой.

Вскоре раздался свисток городового, на который явился дежурный городовой. Узнав, что случилось, тот пошел к пещере вместе с Синицким и его пасынком. Протиснувшись внутрь, зажег спичку. Тело, сообщил городовой, принадлежит не мужчине или женщине, а мальчику, и этот мальчик мертв. На нем были лишь рубашка, кальсоны и один заношенный чулок. Труп находился в полулежачем положении, руки были связаны за спиной бечевкой. Прямо над ним из щели в стене пещеры торчали пять школьных тетрадей. На полуголых ногах, согнутых и скрещенных, лежал ремень, на обратной стороне которого городовой обнаружил надпись: «Ученика приготовительного класса Киево-Софийского училища Андрея Ющинского».

Городовой хотел было забрать из пещеры ремень, но Синицкий его остановил — он знал, что до прибытия следователей ничего нельзя трогать. Прибыло подкрепление, и некий офицер Рапота из-за своей дородности не смог протиснуться в пещеру. Принесли лопату, расчистили снег, а вместе с ним и следы, что могли на нем оставаться.

Чуть менее чем в трехстах метрах от пещеры приказчик Мендель Бейлис сидел за столом в своей конторе, где работал с раннего утра. «Когда я посмотрел в… окно в то холодное, темное утро, — вспоминал он позже, — я увидел людей, бегущих куда-то в одном направлении». Когда он вышел, чтобы узнать, что случилось, ему сказали, что неподалеку нашли тело убитого мальчика. Бейлис никуда не побежал, он вернулся в контору, где продолжал выписывать квитанции на груженные кирпичом подводы, отправлявшиеся с завода.

Вскоре, как писала местная газета, «толпы любопытных плотным кольцом окружили пещеру». Многие зеваки хотели пробраться внутрь. Полиция с трудом выдерживала натиск толпы. До прибытия следователя, которому поручили дело, надлежало оставить все как есть; вместо этого ремень, пять тетрадей Андрея Ющинского и несколько клочков газеты, испачканных кровью, уже отправили в полицейский участок. Когда тужурку и шапку мальчика, найденные в правой нише пещеры, вынесли наружу, люди из толпы запросто трогали и рассматривали их.

В числе первых, кого полиция пригласила в пещеру для опознания тела, была Вера Чеберяк, мать лучшего друга Андрея Ющинского Жени. Чеберяк в Лукьяновке имела дурную славу. Несколькими годами ранее она ослепила своего любовника, гармониста-француза, плеснув ему в лицо серной кислотой, но почему-то избежала наказания. Поговаривали, что она содержит воровской притон, скупает краденое, занимается сводничеством. Как ни удивительно, Вера Чеберяк уже много лет была замужем за почтенным чиновником, которому родила троих детей. Увидев тело, Чеберяк сказала полицейским, что ребенок в самом деле похож на друга ее сына, но имя на ремне ей незнакомо. Она знала мальчика только по прозвищу — Домовой. В тот же день она вернулась уже с сыном Женей, который и сообщил ей, что фамилия его друга была Ющинский. Мать и сына провели через расчищенный вход в пещеру. Увидев тело, мальчик сказал: «Да, мама, это он самый и есть Домовой».

В окружении Андрея Ющинского почти у всех, взрослых и детей, были прозвища: Лапочка, Лягушка, Волкивна, Курносый, Криворучка, Косой, Матрос… Иной раз происхождение прозвища было очевидным, иной раз не вполне. Едва ребенок получал прозвище, оно накрепко к нему приклеивалось и преследовало буквально до могилы. Только тогда на простом кресте вырезали его настоящие имя и фамилию. Однако Андрею было отказано в этих скромных почестях: закон запрещал ему носить фамилию отца, который оставил жену и сына, когда мальчику не исполнилось и двух лет, и, по слухам, уехал на Дальний Восток служить в царской армии.

Товарищи Андрея рассказали, что он избегал называть свою фамилию Ющинский — девичью фамилию матери, знак его незаконного происхождения. Однако ему нравилось говорить об отце. Андрей уверял друзей, что в конце концов он воссоединится с этим человеком, Феодосием Чирковым, который не дал ему даже свою фамилию. Мальчик рассказывал друзьям, что отец вернется и непременно позовет сына к себе жить, и он, Андрей, возьмет с собой бабушку, а мать и даже любимую тетку Наталью не возьмет, потому что иначе люди подумают, что отец просто хочет еще одного ребенка от той или иной женщины, но Андрей никому не позволит так думать. Иногда воссоединение с отцом виделось мальчику событием отдаленного будущего. Когда вырастет, говорил Андрей товарищам, он сам отправится на Дальний Восток на поиски отца, который, конечно, ждет его.

Всю жизнь родные называли Андрея обычным уменьшительным именем Андрюша, однако остальные жители Лукьяновки знали его по прозвищу Домовой, по имени некоего доброго духа дома, который временами может шалить и бить посуду.

Возможно, прозвище было связано с телосложением Андрея: казалось, что в отрочестве он совсем перестал расти. Сосед, знавший Андрея с раннего детства, считал, что прозвище Домовой он получил потому, что любил бродить по ночам в одиночку по улицам. «Я его, бывало, спрашиваю: что ты так поздно ходишь, тебе не страшно? А он отвечает: чего я буду бояться?»

Субботним утром 12 марта 1911 года Андрей проснулся около шести утра. Он осторожно поднялся, не разбудив двух своих братьев, спавших в той же комнате. Мать и отчим были на работе. В тот день Андрей решил прогулять школу — судя по свидетельским показаниям, впервые в жизни — и отправиться в хорошо знакомую ему Лукьяновку.