Нежный гигант «с глазами умирающей газели». Каким был Иван Тургенев

Чем Тургенев похож на диссидента

Иван Тургенев традиционно ассоциируется с дворянским шиком: щеголеватая одежда, серебристые бакенбарды, перетекающие в лощеную бороду, шампанское, путешествия… Сплошной блеск. Многочисленные фотографии и портреты классика довершают его благородный парадный образ. Читателям вот уже полтора века кажется, что Тургенев таким и был: степенным, важным, непоколебимым в своих принципах и идеалах. Внушительным. В реальности же большой ценитель красоты и знаток изысков регулярно попадал в нелепые и скандальные ситуации, а потом долго оправдывался, из-за чего выглядел комично.

В 1852 году его цикл «Записки охотника» был опубликован отдельной книгой. И это для Тургенева было чудом. В самих по себе «Записках…» нельзя усмотреть никакой крамолы, если читать их в отдельности друг от друга и не слишком вовлекаться в подтексты. Но, опубликованные вместе, они являли собой довольно ясное высказывание против крепостничества, а это значило — против всего российского политического уклада того времени. Цензоры не очень внимательно отнеслись к охотничьим зарисовкам барина Тургенева, и книга все-таки случилась. Что привело Николая I в бешенство. 

После этого случая цензурирующим органам было приказано вычитывать любые тексты максимально подробно, отслеживая концептуальные связи внутри отдельных глав или рассказов, если это был сборник. По сути, с тех пор цензорам приходилось проводить комплексную аналитику текстов, как это делают сегодняшние участники всероссийской олимпиады школьников или профессиональные филологи. Тургенев хотел «освободить» страну, а в итоге «закрепостил» ее литературу.

В 1854-м, когда грянула Крымская война, «Записки…» были опубликованы в Париже. Франция вместе с Англией и Турцией вела сражения с Россией, поэтому выход книги западника Тургенева во вражеской столице воспринимался российскими властями очень негативно. Много позже, в 1970-х, советские диссиденты повторят опыт Ивана Сергеевича, публикуя альманахи со своими произведениями за рубежом в разгар холодной войны. Отечественная история на разных ее этапах умеет красиво рифмоваться сама с собой.

Издание этой книги во Франции было в большей мере политическим жестом, чем эстетическим. Но прямой вины Тургенева в том не было. Просто на Западе его рассказы интерпретировали исключительно как критику самодержавного строя и правительственных решений крестьянского вопроса. Для Тургенева такое положение дел означало неминуемую вражду с властью и многими патриотично настроенными представителями литературных кругов. Размышляя о том, как справиться с ситуацией, не оставшись трусом в глазах иностранцев, он решил выразить свои претензии переводчику «Записок…» Эрнесту Шаррьеру. В письме редактору журнала Journal de St. Pelersbourg он сообщил:

«Мне в руки только что попал французский перевод одной из моих работ, опубликованной два года назад в Москве. Этот перевод, озаглавленный почему-то “Воспоминания русского барина”, породил несколько статей в различных зарубежных газетах... Как писатель, как человек чести и как русский, я протестую против всех тенденциозных выводов, которые делаются из моей книги... <...> невозможно оправдать те изменения текста, его интерпретации и дополнения, которые встречаются там на каждой странице...»

Сложно оценить меру искренности, с которой Тургенев писал это письмо. С одной стороны, в переводе Шаррьера действительно были допущены вольности и искажения контекста. С другой — не верится, что писатель во время войны мог сотрудничать с издательствами врага и не ожидать негативных последствий. Тургенев не мог не понимать, что его произведение — критическое, что сам факт публикации таких произведений за рубежом — это уже политическое заявление.

Уголовные «буйства» Тургенева

Тургенев был противником крепостного права, но почему-то не отказался после смерти матери получить в наследство 1925 душ в 1855 году. Еще один сомнительный факт о принципиальности Тургенева: его единственный ребенок, дочь Полина, была рождена от внебрачной связи с белошвейкой Авдотьей Ивановой, работавшей при его матери. А в 1836-м, когда его мать решила продать крепостную девушку по имени Лушка, Тургенев сильно воспротивился этому — официальная история говорит, что Лушка была дорога ему только как друг детства (подтвердить и опровергнуть эту версию нечем), а в новом месте с ней обращались жестоко. Он выкрал крестьянку у покупательницы, помещицы-соседки, и спрятал ее. А когда на место прибыла полиция, Тургенев схватился за ружье и грозился начать стрельбу.

За это на писателя завели уголовное дело «О буйстве помещика Мценского уезда Ивана Тургенева». В любой момент он мог отправиться на каторгу, если бы его мать не заплатила штраф покупательнице Лушки и не воспользовалась своими связями. Но формально дело длилось вплоть до отмены крепостничества.

Другая история произошла с Тургеневым в тот же год, когда «Записки охотника» были изданы в России. Он написал некролог Гоголю и задумал его опубликовать, но в Петербурге имя Гоголя вызывало опасения, в печати его старались лишний раз не упоминать. Тургенев почему-то проявил необычайную настойчивость и все-таки опубликовал некролог в Москве. Разразился скандал. Ивана Сергеевича за этот поступок сначала заперли в Адмиралтейской части на месяц, а потом отправили в ссылку в его родовое имение Спасское-Лутовиново, в Орловскую область. Там он провел полтора года и в конечном счете был «помилован». А выезжать за границу писателю позволили лишь в 1856-м.

Буллинг Достоевского и ружье Толстого

Временами Тургенев позволял себе самоутвердиться за счет других. Его любимой мишенью был Достоевский — с тех самых пор, как они оба стали делать первые шаги в литературе. К Достоевскому признание пришло мгновенно и ошеломляюще, сразу же после выхода «Бедных людей».

Нервный от природы, Федор Михайлович часто пребывал в довольно возбужденном состоянии и мог казаться слишком экзальтированным человеком в разговорах со знакомыми. В такие моменты окружающие его люди любили «…перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это был мастер Тургенев — он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался», — вспоминала мемуаристка, сожительница Некрасова, Авдотья Панаева.

Однажды Тургенев поссорился с Толстым в гостях у Фета. Тургенев чрезвычайно пафосно и восторженно поделился с приятелями, что его дочь будет зашивать одежду беднякам — по задумке отца, это должно было ее каким-то образом облагородить, сделать сострадательнее. Толстой отвечал, что «разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену». В ответ Тургенев пригрозил «дать в рожу» за еще одно подобное высказывание. Было решено стреляться — только Толстой предложил делать это на ружьях, без кокетства и шансов на легкое ранение. Тургенев согласился драться только на пистолетах, но Толстого это принципиально не устраивало, и поэтому поединок вовсе не состоялся. Лев Николаевич потом почти 17 лет считал Тургенева трусом, но все-таки первый пошел на примирение и отправил ему письмо. На которое Тургенев тут же очень сентиментально ответил, предложив возобновить дружбу.

Пожар, в котором сгорела репутация Тургенева

Главную репутационную ошибку Тургенев совершил еще в 20 лет. Он отправился в путешествие до Германии на пароходе «Николай I». По пути судно загорелось. После Иван Сергеевич любил рассказывать о случившемся и о том, как он бросился спасать дам, успокаивать пассажиров… Все та же Авдотья Панаева вспоминала:

«Тургенев однажды рассказал о пожаре на пароходе, на котором он ехал, причем, не потеряв присутствия духа, успокаивал плачущих женщин и ободрял их мужей, обезумевших от паники. Я уже слышала раньше об этой катастрофе от одного знакомого, который тоже был пассажиром на этом пароходе, да еще с женой и с маленькой дочерью. Между прочим, знакомый рассказал мне, как один молоденький пассажир был наказан капитаном парохода за то, что он, когда спустили лодку, чтобы первых свезти с горевшего парохода женщин и детей, толкал их, желая сесть раньше всех, причем жалобно восклицал: “Умереть таким молодым!“ На музыке я показала этому знакомому, — так как он был деревенский житель, — всех сколько-нибудь замечательных личностей, в том числе Тургенева. “Боже мой! — воскликнул мой гость, — да это тот самый молодой человек, который кричал на пароходе!..“»

Про Тургенева тогда шепталась вся столица. И он начал выкручиваться из положения, сочиняя себе всяческие оправдания. Белинский упрекал его: «Когда вы, Тургенев, перестанете быть Хлестаковым? Это возмутительно… Стыдно и больно мне за вас!» Даже мать писателя едва не отвернулась от него, строго осуждая за публично проявленную трусость. В марте 1838 года она написала ему: «Почему могли заметить на пароходе одни твои ламентации… Слухи всюду доходят! — и мне уже многие говорили к большому моему неудовольствию <…> Это оставило на тебе пятно, ежели не бесчестное, то ридикюльное».

Спустя полвека, в 1883 году, Тургенев, уже умирающий от рака, продиктовал своей возлюбленной Полине Виардо один из последних своих рассказов — «Пожар на море». До конца своих дней он не мог забыть случившееся, эта тема его буквально не отпускала. Только вот в рассказе все описано совсем не так, как было на самом деле:

«— Прыгайте! — крикнул я, протягивая руки. В эту минуту успех моей смелой попытки, уверенность, что я в безопасности от огня, придавали мне несказанную силу и отвагу, и я поймал единственных трех женщин, решившихся прыгнуть в мою шлюпку, так же легко, как ловят яблоки во время сбора. Нужно заметить, что каждая из этих дам непременно резко вскрикивала в ту минуту, когда бросалась с корабля и, очутившись внизу, падала в обморок».

Любопытно, что Тургенев приписал собственную трусость некоему генералу:

«Я увидел среди группы пассажиров высокого генерала… Мне сказали, что в первую минуту перепуга он грубо оттолкнул женщину, которая хотела опередить его и раньше него спрыгнуть в одну из первых лодок, опрокинувшихся потом по вине пассажиров. Один из служащих на пароходе схватил его в охапку и с силой отбросил назад, на судно, и старый солдат, устыдившись своей минутной трусости, поклялся сойти с корабля только последним, после капитана. Он был высокого роста, бледен, с кровавой ссадиной на лбу, и глядел вокруг взглядом сокрушенным и покорным, точно бы просил прощенья».

В трогательной нелепости Тургенева скрывается трагедия сентиментального человека, запертого в большом тяжелом теле. «Ласковый гигант с глазами умирающей газели», как его охарактеризовал писатель Алексей Писемский. 

Философ и литератор Дмитрий Мережковский заметил о Тургеневе: «Никакой твердости, крепости, потому что никакой воли. “Содержание без воли”, как он сам себя определяет, вместе со всем своим поколением, людьми 40-х годов. Содержание без воли — тело без костей. “Я оказался расплывчатым”. “Я несчастнейший человек… Меня надо высечь за мой слабый характер!” Да, слабый, мягкий, жидкий, текучий, изменчивый, волнообразный, как стихия водная — стихия женская».

Подготовил Алексей Черников