Шанс на новую жизнь. Отрывок из романа Федерики Де Паолис «Несовершенные»

Анна разбудила Габриеле поцелуем в нос, потерлась щекой о его лицо:

— Доброе утро, соня!

Кора уже приготовила завтрак. Этим утром в садике была назначена беседа, и Анна, прежде чем принять душ, побежала дать ей поручение:

— Одень маленького принца, пожалуйста, я его в сад отвезу!

Из шкафа, где висели выглаженные Корой вещи, она достала джинсы и белую рубашку и быстро ее накинула. Рубашка была не ее, а Гвидо, с вышитой вручную вставкой. Глядя в зеркало, Анна застегнула пуговицы до самого верха. Слезы подступили неожиданно, словно в насмешку. Она пришла к выводу, что с физической точки зрения смерть и любовь отравляют человека одинаково. Эмоции они дают разные, но результат по сути один: ты полностью теряешь себя. Уже в коридоре она натянула джинсы, которые определенно стали ей велики, сунула ноги в коричневые сапоги, набросила плащ, подхватила Габриеле и вышла.

На улице все тонуло в серости. Асфальт мокрый. Пока муж прижимал ее к себе, тут шел дождь. Должна ли она отступить, вернуться к жизни с Гвидо, спасти семью? Влажность тяжело висела в воздухе. Габриеле был вялый, и она сама тоже. Апатичная, заторможенная. Даже за рулем она как-то расплылась: головой ушла в болтовню по радио, руки повисли на руле, ноги — на педалях. На светофоре она выпрямилась и взглянула на Габриеле в зеркало заднего вида: глаза у него были сонные.

— Где папа?

— Он спит, дорогой.

— Дома?

— Да.

Сын с затуманенным взглядом улыбнулся.

Они припарковались на обычном месте. Анна, выходя из машины, почувствовала, как напряжены у нее мышцы. На крыльце она подождала, пока Габриеле ее догонит. Когда они вошли в коридор, она принялась раздевать сына, краем глаза наблюдая за обстановкой вокруг. Хавьера нет, две мамочки обмениваются любезностями. Потом она увидела, что к ним направляется воспитательница.

— Габри, с возвращением! — Воспитательница с обезьяньей ловкостью опустилась на корточки, и Габриеле обнял ее, заулыбался, прижался щекой к ее щеке.

Наконец Анна отправила его в группу, и он обернулся к ней, чтобы попрощаться.

— Где папа? — спросил он опять.

— Дома. 

Воспитательница сделала ей знак подождать. Анна, постояв перед дверью, двинулась вглубь коридора, откуда можно было увидеть окна Хавьера, глядящие из низкого железобетонного здания. Унылая конструкция походила на те сооружения, что Габриеле создавал из деревянных кубиков.

— Синьора Бернабеи?

Анна, резко обернувшись, быстро пошла назад, стуча по полу каблуками. Воспитательница указала на дверь рядом с группой. Они зашли, расположились у стола. Каштановые волосы воспитательницы были собраны в хвост, который она перекинула на плечо. Подавшись вперед, она сказала:

— Я слышала о вашем отце. Мне очень жаль.

— Спасибо.

Анна закинула ногу на ногу. Воспитательница, кажется, ждала от нее продолжения, но Анна молчала.

— Итак, Анна, Габриеле — прекрасный ребенок, послушный, способный к нормальному общению. Хорошо ориентируется в пространстве, очень восприимчив. К конфликтам не склонен. В этом возрасте, как вы знаете, дети бывают агрессивными. Габриеле, сталкиваясь с проявлениями агрессии, скажем так, предпочитает на них не реагировать.

Анна перешла в оборону, скрестила руки на груди:

— А что он должен делать, бить других?

Воспитательница еще больше подалась вперед, словно желая сократить дистанцию, и, смягчив голос, продолжила:

— Конечно, не должен, этого нам еще не хватало. Но мы обязаны отмечать особенности поведения. Ведь сад — это, по сути, учебное заведение, для дошкольников. Габриеле избегает конфликтов. Хорошо, конечно, что он не набрасывается на других с кулаками, однако не будем забывать, что когда в животном мире один нападает на другого, то включается механизм защиты, и это нормально.

— Но мы не животные!

— Нет, слава богу, но в этом возрасте у детей все эмоции на виду. Не знаю, смогла ли я правильно донести то, что хотела.

Анна промолчала. Беседа ее нисколько не встревожила: Габриеле — мягкий, уступчивый мальчик, и не о чем тут больше говорить.

— В последнее время было несколько случаев недержания, но это считается нормальным. — Воспитательница взяла красную папку и достала пачку листов:

— Вот это он рисовал в первом триместре. 

На рисунках были в основном деревья — ствол и пышная крона. Габриеле почти все рисовал восковыми мелками, в основном зеленым и желтым. Дальше начали появляться фигуры людей: палочка с приставленными к ней другими палочками — конечностями — и улыбка сверху. Глаз не было.

— А вот эти последние.

Воспитательница разложила на столе еще рисунки. Всего семь штук. Снова схематичные фигуры людей. Теперь они стояли всегда в паре и были примерно одного роста, но без улыбок: рот — грустная полосочка. На двух рисунках вместо головы было солнце с расходящимися до краев листа лучами. Еще на одном — высокая тонкая фигура с волосами, а слева от нее — две маленьких фигурки; солнце висело в небе огромным черным шаром.

— Я не психолог, но мне кажется, что они несколько мрачноваты, не находите?

— Да, очень грустные, — сдалась Анна.

— Возможно, на него так подействовала смерть дедушки? Он долго болел?

— Нет, все случилось быстро. Инфаркт.

— Понятно.

Интересно, знает ли она про скандал в клинике, подумала Анна. И не надо ли ей сказать, что у них с Гвидо не все хорошо?

— Ну, как бы то ни было, что-то на него повлияло. Дети всё, как губки, впитывают, знаете ли. Последим за ним, такой у него сейчас период. И проработаем вопрос конфликтности, создадим Габриеле такие ситуации, чтобы он мог свободно выразить себя, пусть даже, возможно, с агрессией. Это важная эмоция, особенно в его возрасте. Нельзя ее подавлять.

Анна даже позавидовала воспитательнице: такая спокойная, собранная, уравновешенная, с головой погружена в работу и идет в ногу со временем. И как будто знает Габриеле лучше, чем она сама. 

Воспитательница собрала листы в папку и протянула Анне:

— Эти можете забрать.

Потом открыла дверь и пропустила Анну вперед. Анна, поблагодарив, вышла.

В коридоре она увидела Хавьера и заулыбалась во весь рот. Тот ответил едва заметной улыбкой. Он стоял скованно, прислонившись спиной к стене, и посматривал на Анну краем глаза. Она догадалась: смущен. Его мимику она уже прекрасно знала. Отойдя от стены, Хавьер глянул вправо. Анна, проследив за его взглядом, увидела Майю, которая раздевала дочь, разматывала шарф.

— Анна, я с вами прощаюсь. Будут вопросы, обращайтесь.

Майя, улыбаясь, расчесывала дочери волосы. Потом скользнула кончиками пальцев по ее ушам и сказала что-то неразборчивое. Гали кивнула головой в знак согласия.

— Доброе утро, синьорина, — приветствовала девочку воспитательница.

Малышка поздоровалась в ответ и посмотрела на Анну, подошла поближе и снова взглянула, затем помахала рукой:

— Привет!

— Привет, — ответила Анна, стараясь говорить как можно непринужденней. Она заметила у девочки в ухе слуховой аппарат, и как только поняла, что это такое, — сразу же инстинктивно нашла глазами Хавьера, который наблюдал за ней. Ей всегда казалось, что они могут общаться без слов. Вот теперь они, очевидно, говорят о Гали: наконец выяснилось, откуда у нее задержка в развитии. А ведь Анна с самого начала полагала, что это может быть связано со слухом. Она говорила ему? Не вспомнить. Девочка вошла в комнату, и Хавьер двинулся к жене.

— Пожалуйста, проходите, — пригласила воспитательница.

Майя ждала, когда он подойдет. Волосы стянуты изумрудно-зеленой лентой. Образ совершенно другой, чем в тот раз, когда они столкнулись во дворике. Легинсы, толстовка, белоснежные кроссовки без единого пятнышка. Миниатюрная, но удивительно пропорционально сложенная. В глазах какое-то сверкание, какое-то раскаленное добела пламя.

Анна подумала, что, узнав о глухоте дочери, они, наверное, испытали облегчение. Хавьер боялся, что тут речь может идти о чем-то более серьезном и опасном. Это их сблизило? А им вообще нужно было сближаться? Хоть она и могла читать по глазам Хавьера, но его отношения с женой оставались для нее тайной. Всего один раз они говорили об этом, и Хавьер высказался весьма категорично, что, впрочем, ничего не значило.

Майя шагнула к мужу, прижалась к нему, и они вместе вошли в кабинет. Анна медлила, не уходила. Все вокруг как-то расплылось, потеряло очертания. Она спросила себя, что происходит, — не сейчас, в этом коридоре, а в ее жизни. Она словно утратила ясность ума, а вместе с этой ясностью — и контроль над ситуацией. Безвольно моталась под натиском событий. Под лавиной.

У нее закружилась голова, и потом пришло ощущение, что она снова вернулась на землю. Отступив назад, она оглядела коридор: вереница детских пальтишек, шапочек, пакетиков с полдником. Увидела свое отражение в натертом до блеска кафеле — длинная фигура, похожая на те, что рисовал Габриеле. И вспомнила взгляд сына. Дома, в машине, в ванной, на похоронах — всегда одинаковый, печальный и пустой. И рисунки у него такие же. Хоть на них и нет глаз, губы выдают состояние его души. И это огромное черное солнце, нависшее над головой ее сына, говорит о том, что нет в его жизни ни света, ни радости. Сердце у нее сжалось.

Анна двинулась к выходу, и тут дверь кабинета распахнулась. Воспитательница указала Майе, где находится туалет, и та снова прошла совсем близко, совершенно не замечая ее присутствия. Анна смотрела, как она, покачивая бедрами, удаляется по коридору, и ей показалось, что Майя счастлива. Легкая походка, рассеянный взгляд. Женщина, не ведающая, что происходит вокруг. Такая же, как она сама.

Приобрести книгу можно по ссылке