![Аватар](/_nuxt/img/none.b96e764.png)
«Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма». Отрывок из книги Кэтрин Зубович
Доцент университета Баффало (штат Нью-Йорк) Кэтрин Зубович в своей новой книге реконструирует события, определившие облик Москвы в эпоху сталинизма. С разрешения издательства Corpus «Сноб» публикует отрывок из главы «Высотники»
![Проект 17-этажного жилого дома на Котельнической набережной. Архитекторы Д. Н. Чечулин, А. К. Ростковский](https://0d314c86-f76b-45cc-874e-45816116a667.selcdn.net/1d564446-1f8f-4052-ba62-77433fd8dd84.jpg)
Молодой сварщик Е. Мартынов навсегда запомнил свой первый рабочий день на стройплощадке здания университета. Пробираясь между свеженаваленными кучами земли, Мартынов взглянул на металлические столбы, которые недавно были вбиты в землю и теперь устремлялись высоко в небо. Был ясный весенний день, все вокруг содрогалось от оглушительного лязга, грохота и скрипа работающей поблизости техники. Мартынов протянул документы товарищу Федорову — прорабу, награжденному Сталинской премией, и тот, внимательно просмотрев бумаги, искоса смерил молодого человека взглядом, а потом поручил ему для начала легкую работу. Позже Мартынов вспоминал, что немного нервничал в тот первый день. Все‐таки это была не просто какая‐нибудь стройплощадка. Здесь предстояло вырасти 32‐этажному зданию Московского государственного университета, которое именовали тогда Дворцом науки. И люди, работавшие здесь, были не просто рабочими-строителями — их называли «высотниками».
Рассказ Мартынова о жизни на стройплощадке МГУ, конечно же, идеализирован. Он вышел в 1952 году в сборнике, написанном рабочими, прорабами и архитекторами. Эту тонкую книжку выпустило Издательство профсоюзов за год до того, как новое университетское здание распахнуло двери для первого потока студентов. Тираж сборника, прославлявшего достижения строителей МГУ, составил 15 тысяч экземпляров, и они были охотно раскуплены читателями в самой Москве и за ее пределами. О выходе книжки сообщалось в августовском номере сатирического журнала «Крокодил»: «Молодые строители высотного здания Московского университета написали книгу, в которой делятся опытом своей работы». Сопровождал эту новость рисунок: пожилой гражданин сидел на скамейке в сквере перед новой высоткой и держал в левой руке вышедшую книжку. Глядя на молодую парочку (наверное, тоже рабочих), он сообщал им: «Редкое произведение! В нем так много придумано и в то же время ничего не выдумано!».
Публикация и прославление в 1952 году рассказа Мартынова и подобных ему были частью более масштабного проекта, призванного сделать из строителей московских небоскребов своего рода народных героев. В настоящей главе мы познакомимся ближе с этими «героическими рассказами» и с той идеологической работой, которую они проделывали в послевоенную пору, а еще мы поговорим об умолчаниях и пропусках в подобных текстах. В той книжке 1952 года не было рассказов об ошибках в управлении или о злоупотреблениях начальства, о халатности или браке на производстве, о несчастных случаях или недостатках, — обо всем том, что неизбежно каждый день происходило на большой стройплощадке. Рабочие сталинской эпохи повествуют о реальных трудностях, сопровождавших осуществление столь монументальных строительных проектов, однако задача подобных текстов — показать читателю, как эти трудности преодолевались: рабочие сплачивались, чтобы до победного конца бороться за успех. Опубликованные произведения о строительстве университета следовали знакомым литературным шаблонам, выработанным на заре соцреализма и за десятилетия его господства отшлифованным до блеска.
Понятно, что рядом с рассказом Мартынова не публиковались впечатления строителей-заключенных или бывших лагерных зеков, которым сократили срок в обмен на работу на стройках. Там же, где и Мартынов, работал Исмаил Садаров, но он пришел туда не по своей воле. В 1947 году его приговорили в Северной Осетии к семи годам заключения за дезертирство, а в 1950‐м освободили досрочно за работу на стройке МГУ. Садаров внес свой скромный вклад в историю строительства университетского здания, хотя его тихий шепот почти заглушен зычным голосом Мартынова. И все же эти люди, наряду с тысячами других мужчин и женщин, жили на стройплощадке МГУ в одном тесном мирке. Сплести их голоса в единую ткань — вот цель настоящей главы. Мы узнаем, как идеализировались высотники в советской популярной культуре и как они жили и работали в реальности.
Строители как герои
Термин «высотник» применялся ко всем рабочим, занятым на стройплощадках московских небоскребов. В эту категорию попадали и квалифицированные специалисты, и чернорабочие, — всех их в послевоенную пору причисляли к героям. На каждой из стройплощадок восьми московских небоскребов трудились самые разные высотники — от тех, кто действительно работал на большой высоте, до тех, кто был занят на рытье котлована для фундамента и крепил стальную арматуру для связывания бетона. Но, как и подсказывает само это слово, высотников прежде всего знали и ценили за работу на большой высоте. С начала 1950‐х годов в Москве можно было наблюдать, как эти мужчины и женщины — сварщики, гранитчики, штукатуры и верхолазы — поднимаются по высоким металлическим каркасам будущих огромных новых зданий и выполняют свою работу. Мастера вроде Е. Мартынова закрепляли, формировали и украшали лепниной шпили на московских небоскребах. И попутно они становились первыми, кто видел Москву с новых выигрышных точек обзора, появлявшихся вместе с высотными зданиями.
![](https://0d314c86-f76b-45cc-874e-45816116a667.selcdn.net/2224efeb-ae22-40fd-aa5b-80568ea4a68e.jpg)
Когда высотники смотрели на город издалека, с вершины башни на Ленинских горах, или ближе к центру, со шпиля здания на Смоленской площади, Москва виделась им совершенно по‐новому. И в рассказах высотников сама эта новизна часто становилась основой для метафоры, как это происходит в рассказе Мартынова, напечатанном в 1952 году. Кульминационный момент настает, когда молодой рабочий в упоении смотрит на городской пейзаж, расстилающийся внизу, под золотой звездой, которую недавно водрузили на шпиль университетского небоскреба. «Туман растаял, и вся Москва стала видна как на ладони», — писал Мартынов. С вершины здания он увидел, как «советские люди строят свое прекрасное будущее! Они мечтают не о войне, а о мирной, счастливой жизни!» Высотник как будто наделялся особенно острым восприятием: он видел не только городскую среду, но и советское общество в целом. Заняв там, в поднебесье, уникальную выигрышную позицию, строитель небоскребов обретал умение постигать и оценивать происходящее внизу. Конечно, не все высотники смотрели на мир таким же оптимистичным взглядом, как Мартынов. В массовой культуре позднесталинской поры московских высотников идеализировали и прославляли почти так же, как до них чествовали других советских героев. Этот термин уже применялся раньше: в 1930‐е годы это слово чаще всего употреблялось по отношению к советским авиаторам — их называли «летчиками-высотниками». Как и в США, в Советском Союзе межвоенные годы были порой великих летчиков-испытателей. В СССР авиаторы 1930‐х годов покорили воображение народных масс своими отважными полетами в Арктику. (В 1937 году в разгар чисток советские летчики впервые высадились на Северном полюсе, а затем побили мировой рекорд по полетам большой дальности, совершив перелет из Москвы в Соединенные Штаты через Арктику) С 1941 года и в течение всей войны советские граждане постоянно слышали о военных подвигах летчиков-высотников. Но к концу 1940‐х слово «высотник» уже стало употребляться — по крайней мере, в Москве — по отношению к рабочим, занятым на строительстве небоскребов. Как летчики в прежние годы, эти строители тоже вызывали народное восхищение тем, что бесстрашно штурмовали новые высоты.
Неудивительно, что летчики и строители небоскребов так тесно связывались в сознании советского общества: ведь достижениям тех и других сопутствовала очень похожая символика. Их общая цель — покорение новых высот (при помощи самолета или небоскреба) — вырастала из одного устремления. И это не было исключительно советским феноменом. Как пишет Аднан Моршед, с начала до середины ХХ века «небоскреб часто мыслился городским двойником аэроплана». И в самолетостроении, и в строительстве небоскребов проектировщики рассчитывали на сочетание технологий с живой человеческой силой и отвагой: от них зависела красота зрелищ, которым предстояло развернуться на фоне неба. И самолеты, и небоскребы были одновременно прекрасны и возвышенны, они внушали и восторг, и ужас.
Людей, строивших эти здания, можно было описывать похожими словами. В 1930‐е годы в Нью-Йорке газетчики день за днем следили за возведением Эмпайр-стейт-билдинг и публиковали очерки о смелых рабочих, называя их «небесными парнями» и «строителями-поэтами». Эти люди, которых обессмертили фотографии Льюиса Хайна, отличались таким же этническим разнообразием, какое будет типично для их советских коллег двумя десятилетиями позже. И любой житель Нью-Йорка, оказавшись в послевоенной Москве и услышав рассказы о здешних высотниках, обязательно вспомнил бы похожие репортажи, которые публиковали в американских газетах в межвоенную пору. Однако советская пресса непременно подчеркивала разницу между монументальными стройками в СССР и заокеанскими небоскребами. Если американские рабочие трудились ради капиталистического «прогресса», то советские — во имя грядущего коммунизма. Но, пожалуй, главное различие заключалось в том, что высотники воспринимали свою работу на стройках как продолжение военных подвигов.