Аркадий Ипполитов: Самая художественная кровать в мире

Аркадий Ипполитов – искусствовед, писатель, куратор масштабных выставочных проектов. Его имя вспоминают всякий раз, когда хотят подтвердить статус Санкт-Петербурга как столицы культуры. Однако в неменьшей степени Аркадий связан с Италией. Свое эссе «Самая художественная кровать в мире» он посвятил судьбе знаменитой спальни Медичи.

«Кровать есть то, что мы первым видим в своей жизни, и она же – наше последнее пристанище». Фраза эта, вставленная неким флорентийцем XIV века в свой дневник посреди обыденных записей о дебетах и кредитах, тут же заставляет вспомнить знаменитые фрески, изображающие роды в домах Флоренции, «Рождество Иоанна Крестителя» Доменико Гирландайо и «Рождество Девы Марии» Андреа дель Сарто. В просторной светлой комнате полно прекрасных и хорошо одетых женщин, младенец тихо нежится на руках кормилицы, а роженица покоится на чисто застеленной кровати, и мир кружится вокруг нее, как пчелы вокруг матки. К кровати ведут, словно к трону, ступени, она поднята вверх, и возлежащая на ней женщина величественна, как фигуры на этрусских саркофагах. Кровать – центр мирозданья.

Все обман, все ложь искусства. Только очень наивное сознание верит тому, что Гирландайо с Андреа дель Сарто изобразили в своих фресках подлинную флорентийскую жизнь. Ничего подобного, все придумано. Где суета и страдание, свойственные каждому акту рождения? Они начисто изгнаны из композиций, представляющих идеальное появление на свет идеального новорожденного у идеальной роженицы. Вот так же и запись в дневнике. Претендуя на всеобщность, фраза из анонимной флорентийской хроники XIV века выдает желаемое за действительное. Во-первых, для того чтобы на кровати родиться или умереть, надо кровать иметь – а такую роскошь могли позволить себе не все. Во-вторых, даже имея кровать, надо еще умудриться было жить столь размеренно, чтобы время рождения и смерти совпало с возможностью добраться до кровати. В эту неспокойную эпоху смерть могла застать где угодно: поди попробуй умереть в кровати во время гражданских войн. При рождении лишь избранные, принадлежавшие к определенному кругу горожане видели кровати, а умереть в кровати удавалось лишь немногим из этих избранных. Флорентийский хроникер рисует некий идеальный образ жизненного пути, спокойного и размеренного. Спокойствие и размеренность! Как вы желанны, и как вы, как все желанное, недостижимы…

Кровать – символ устойчивости мира. Так было во Флоренции, да и не только в ней, ибо кроватями гордились, их вовсю демонстрировали и передавали по наследству, как о том свидетельствует самая знаменитая литературная кровать в мире, шекспировская second best bed, доставшаяся его жене и до сих пор являющаяся темой бесчисленных изысканий. Лишь в XIX веке отношение к кровати изменилось. Наверное, здесь виноват гедонизм предыдущего столетия, связавший спальню со сладострастием и тем самым разрушивший ореол добродетели, что сиял вокруг кроватей старого доброго времени, но век королевы Виктории краснел при виде кровати. Изменение статуса кровати гениально зафиксировал Чарльз Диккенс в своих «Картинках с натуры», описав одну из мебельных лавок, в которой «широко представлен тот вид мебели, при помощи которого совершается наглый обман общества, – диван, заменяющий кровать. Обычного вида деревянная кровать – это незамысловатый честный предмет обстановки; она может быть слегка замаскирована фальшивым выдвижным ящиком; иногда даже делается безумная попытка выдать ее за книжный шкаф; но, как ни украшай, истинную ее природу ничем не скроешь, словно она сама желает ясно дать понять, что она – кровать и ничто иное, и поскольку кровать не только весьма полезна, но и насущно необходима, то и отвергает с гордостью всякие ухищрения. Не так ведет себя диван, заменяющий кровать. Стыдясь своей подлинной сущности, он хочет казаться предметом роскоши, изысканной принадлежностью меблировки, но все его потуги обречены на позорный провал. Он не обладает ни благообразием, ни достоинствами кровати; каждый, кто обзавелся таким ублюдком, вступает на путь предумышленного и коварного обмана: попробуйте только намекнуть, что вы смутно догадываетесь о цели, коей служит этот предмет, – с каким видом оскорбленной невинности будут встречены ваши слова!»

Диккенсову зарисовку можно назвать агонией кровати. Замысловатое сооружение со спинками, ножками, колонками, горами перин и подушек (и стаями клопов и блох, конечно) исчезало, уходя в прошлое вместе с нерушимостью брака и священностью фамильных уз. Кровать, выставляемая напоказ, уже в позапрошлом веке стала символом мещанской убогости. В нашем отечестве кровать доживала последние дни в советское время, но и то была изгнана на периферию, в деревню, еще хранившую память о добродетельной роскоши купеческих перин. Сегодня кровать окончательно умерла – теперь уже не представить себе кровати, передаваемые по наследству. Кровать умерла – да здравствует кровать! – кровать теперь увидишь разве что в музее, где она столь же удивительна, как скелет мастодонта. Удивительна и ужасающа, зато и привлекательна, как представитель иного бытия. В литературном мире, конечно, знаменита Шекспирова уже упомянутая «вторая лучшая кровать», но она, как и сам Шекспир, некий fiction. Самой художественной, а потому и самой главной кроватью в мире является кровать флорентийская, дошедшая до наших дней хотя и в разобранном виде, зато с персональной историей. Кровать эта, над созданием которой работали лучшие флорентийские художники XVI века, оказалась включенной не только в историю искусств, но и в политику. 

19 ноября 1529 года в разделах всех поисковиков, озаглавленных «Новости из Тосканы», запестрели заголовки вроде: «Французы нацелились на спальню», «Флорентийская аристократка не позволила республиканцам залезть в свою постель», «Французы не получили желанную кровать» и т. д. К Тоскане тогда было приковано внимание всего мира. Она в очередной раз была охвачена гражданской войной, в которую влезли главные державы христианского мира – как в Сирию сегодня. Война шла между сторонниками Медичи и сторонниками республики: вся история Флоренции XV–XVI веков состоит из бесконечной череды изгнаний и восстановлений в правах этого семейства. Утратившие власть при Савонароле в конце кватроченто, они опять вернулись на короткое время, потом были изгнаны снова во время установления Второй республики, вновь вернулись, и вот в 1527 году республиканцы, воспользовавшись тем, что сложная политическая игра довела Климента VII, урожденного Джулио Медичи, до войны с императором Священной римской империи Карлом V и поставила его, а вместе с ним и могущество Медичи на грань гибели, восстали. Папа с Карлом вскоре примирился и, заручившись его союзом, начал войну против республики. Флоренция оказалась в изоляции и стала усиленно искать союзников. Республиканцы, в противовес Карлу с его испанцами, старались склонить к союзу французского короля Франциска I, воздействуя на него всем чем можно, в том числе пытаясь сыграть и на страсти короля к искусству. Известно было, что Флоренция в области искусства впереди планеты всей, вот и было решено преподнести Франциску подборку флорентийских шедевров – кто ж мог перед таким устоять и не послать свои войска на помощь. Организатором отбора картин и скульптур стал Джованни Баттиста делла Палла, активный противник Медичи, организатор многочисленных заговоров против них, долго мотавшийся в изгнании и возвратившийся во Флоренцию после республиканского восстания. Достойным подарком он счел Брачный чертог Боргерини, спальню, в создании которой принимали участие лучшие мастера Флоренции. 

История создания спальни такова: в 1515 году Сальви Боргерини, глава семейства, всегда поддерживавшего Медичи, и один из богатейших банкиров Флоренции, решил сделать шикарный подарок своему сыну Пьер-Франческо по случаю его женитьбы на девице из не менее богатого семейства банкиров Аччайуоли, Маргерите. Боргерини был из новых, Аччайуоли же были старой известной аристократической фамилией, поэтому Сальви надо было нечто из ряда вон. Вот он и заказал дизайнерскую комнату, продуманную до мельчайших подробностей, от декора стен до каждого предмета обстановки. Маститый архитектор, скульптор и резчик по дереву Баччо д’Аньоло сделал общий проект комнат и выполнил все работы по дереву, а молодые художники Якопо Понтормо и Франческо д’Убертино по прозвищу Бакьякка украсили стены и мебель картинами с сюжетами из истории Иосифа Прекрасного. Идея спальни, дизайнерской от гвоздя до гвоздя, была экстравагантна, Понтормо и Бакьякка слыли за авангардистов, так что проект был медийный, во Флоренции о нем тут же заговорили, и Сальви своего добился.

Выбор в качестве общего сюжета истории Иосифа интересен и необычен: его можно трактовать как напутствие Сальви своему сыну, желавшему карьеры Иосифа, то есть стать правой рукой фараона, то бишь Медичи. Примеров столь подробно рассказанной истории Иосифа в живописи больше нет, и флорентийские художники в какой-то степени оказались предтечей Томаса Манна и его романа «Иосиф и его братья». Самым известным произведением цикла считается головокружительно сложная композиция Понтормо, обычно называющаяся «Иосиф в Египте», хотя более правильно было бы ее назвать «Иаков в Египте», так как в основном она посвящена приезду Иакова, отца Иосифа, в Египет. В композиции объединено сразу несколько разновременных сцен. Здесь и египетский триумф Иосифа, и приезд Иакова с сыновьями в Египет, и призвание Иосифом недостающего Вениамина, младшего и единственного полнородного (остальные были лишь единокровными) брата Иосифа из Израиля, и смерть Иакова – в общем, все, как в заключительных главах романа «Иосиф и его братья». Композиция головокружительна в буквальном смысле, так как ее центром является лестница, закрученная с футуристической лихостью Татлина, по которой поднимается маленький Вениамин. Параллель с романом Томаса Манна отнюдь не только тематическая. Понтормо в своем «Иосифе в Египте» столь по-модернистски остро объединяет условно фантастическую мифологичность с современностью, что его изобразительное повествование кажется визуальной аналогией повествованию одного из главных романов XX века. Даже сейчас эта картина поражает своей экстравагантностью, так что кажется даже удивительным то, что современниками она, судя по рассказу Вазари, была воспринята с восторгом.

Работа над циклом продолжалась пять лет. В процессе к ней были подключены художники старшего поколения, Андреа дель Сарто и Франческо Граначчи, и результатом стал цельный художественный проект. Спальня Боргерини тут же вошла в число достопримечательностей города, ею хвастались перед приезжими, и она чуть ли не первая известная нам европейская парадная спальня. Вот эту-то спальню и решил заполучить делла Палла. После очередного свержения Медичи их сторонник Пьер-Франческо Боргерини бежал вместе с ними, оставив дом и семью в республиканской Флоренции. Ограбить оставленное семейство вроде как ничего и не стоило, так что делла Палла, заручившись официальной поддержкой Синьории, отправился к Маргерите, жене по сути дела политического эмигранта, и потребовал продать за сумму им же установленную семейное сокровище. Но все оказалось не так уж просто, что мы знаем из красочного рассказа Вазари: «когда исполнители воли Синьории вместе с Джованбаттистой явились в дом к Пьерфранческо, его жена, оказавшаяся дома, осыпала Джованбаттисту величайшими оскорблениями, какие только когда-либо кому-нибудь другому приходилось выслушивать. “Так-то, – кричала она, – ты, Джованбаттиста, подлейший перекупщик, трехгрошовый купчишка, смеешь обдирать всю обстановку покоев, в которых живет дворянин, смеешь грабить город, лишая его самых ценных и самых почтенных вещей, и делаешь ты это, как уже делал и раньше, чтобы разукрасить чужие страны и наших врагов? Не ты меня удивляешь, подлый человек и враг своего отечества, а удивляют меня отцы этого города, которые разрешают тебе столь омерзительные преступления. Эта кровать, за которой ты гонишься ради личной выгоды и жадности, – сколько бы ты свои подлые помыслы ни прикрывал притворной жалостью, – эта кровать – мое брачное ложе, подаренное мне в день нашей свадьбы, в ознаменование которой мой свекр Сальви и создал все это великолепное и царственное убранство; кровать эту я почитаю в память о нем и из любви к мужу и буду защищать ее до последней капли крови, ценой собственной жизни. Убирайся из этого дома, Джованбаттиста, вместе с этими грабителями, пойди к тем, кто послал тебя, позволив унести эти вещи из их родного гнезда, скажи им, что я не я буду, если допущу, чтобы отсюда вынесли хотя бы одну-единственную вещь. А если те, кто доверился тебе, человеку ничтожному и подлому, хотят что-нибудь поднести французскому королю Франциску, пускай посылают из своих домов: из собственных комнат хоть всю обстановку вместе с кроватями. Если же ты будешь продолжать вести себя так же нахально, ты об этом пожалеешь: я тебе покажу, как люди вроде тебя обязаны уважать дом дворянина”». 

Кровать – святыня. Маргерита не побоялась за нее вступить в битву и стояла до конца. Не только не проявив покорства, но и выставив делла Палла из дому, всячески его понося, она вышла победительницей в стычке, что характеризует флорентийскую жизнь и определяет ту степень свободы, что была обеспечена каждому частному гражданину Флоренции. Это было неповиновение не только личной инициативе делла Палла, но верховной власти – попробуй поведи себя так жена какого-либо политического эмигранта при любой другой диктатуре, будь то диктатура Наполеона, Муссолини или Сталина. История Брачного чертога Боргерини к тому же красноречивый пример двойственности политической ситуации во Флоренции. Сам создатель Брачного чертога, художник Якопо Понтормо явно сочувствовал республике, но тут его картины оказались картой в руках сторонников Медичи. Он был приверженцем свободы, в республике воплощенной. Но вот кто предатель Флоренции – непонятно: Медичи продали республику и свободу папе и императору, а республиканцы готовы продаться вместе со своей свободой французам. Сам черт не разберет, и фраза Лоренцаччо, мрачного авантюриста-тираноубийцы, прирезавшего великого герцога Алессандро Медичи, «Да пошли вы все в задницу со своей свободой» может быть начертана как девиз под гербом Флоренции, под ее знаменитой лилией. Козырем в защите Маргериты стало указание на коллаборационизм делла Палла, так как он в своей помощи французам был отнюдь не бескорыстен, а картины, хотя и находились в частном владении, были городской гордостью. В то же время Медичи входили в город при поддержке немцев и папских войск. Вопрос «С кем вы, мастера культуры?» во Флоренции был актуален всегда, со времен Данте.

Что ж, на вопрос ответить нелегко. Решительность Маргериты оставила французов без спальни и позволила Вазари видеть Брачный чертог Боргерини в первозданном виде. Республика поддержки от Франциска не получила и вскоре сдалась на милость победителя. Со свободой было покончено, Боргерини наслаждались своей кроватью, но вскоре, уже в конце XVI века, произведения были распроданы наследниками Маргериты и Пьер-Франческо, нуждавшимися в деньгах. Вся деревянная резьба Баччо д’Аньоло пропала, картины были размонтированы, некоторая их часть оказалась в собрании Медичи, а большая – разошлась по Европе. Четыре картины Понтормо находятся сейчас в Лондонской национальной галерее, все распылено и разбросано, и как выглядела знаменитая кровать, теперь уже неизвестно. Брачный чертог Боргерини стал легендой, в то время как если бы сделка делла Палла состоялась, то хранился бы он в целости и сохранности в Лувре, куда попали многие картины из коллекции Франциска I. Зато история осталась.С