Никогда не стригите котов

Генеральный секретарь карликовой партии «Пшеничные патриоты» Эдуард Гучков сидел в парикмахерском кресле и задумчиво жевал свои пшеничные усы, остановив тяжелый взгляд на собственном отражении. Несмотря на солидное выражение лица и розовый цвет щек, говоривший о деликатном питании, он был недоволен своим общественным весом. В ряду карманных партий, допущенных к сосцам могущественной администрации, слегка подзабывшей уже, с какой целью она их всех в таком изобилии породила, очередь «Пшеничных патриотов» терялась где-то в конце. Становилось все проблематичнее добиваться аудиенции даже у помощника начальника курирующего отдела, не говоря уж о настоящих кукловодах, которые ворочали деньгами и распределяли фигуры на шахматной доске сообразно своим темным замыслам. С ним пока еще разговаривали, но бюджета, за вычетом личных нужд, хватало только на делопроизводство. На недавнем съезде партии, проходившем в красном уголке овощебазы № 5, один истощенного вида партиец пожаловался на рост цен. Пришлось здесь же купить всем собравшимся по четыре кило картошки и по два – моркови, что практически разорило кассу.

Надо было что-то делать, как-то выкарабкиваться из ямы. Одного солидного выражения на лице, как раньше, было уже недостаточно. Требовались свежие решения.

– Вам бачки подрезать или так оставим? – поинтересовался гибкий парикмахер с пышной прической, составленной из пегих локонов.

Гучков встрепенулся, нахмурил брови и решил баки не трогать.

– Вот я и говорю, не лезь туда, куда не понимаешь, – мысли парикмахера, который предпочитал называть себя стилистом, были заняты предстоящей распродажей эксклюзивной одежды, о которой ему шепнул знакомый визажист, и болтал он по привычке болтать во время работы. – Чем только не занимаются ваши коллеги! Взять хотя бы вчера: не ожидал увидать Матвей Иваныча Селедкина – он тоже у нас бывает – и где же? – в студии по стрижке домашних животных, что на Стромынке. Это солидное место, стилисты получают о-го-го. Там собаку постричь дороже, чем любовницу олигарха в нашем салоне.

Уши Гучкова насторожились. Селедкин возглавлял политическую партию «Наша ржаная Родина», кормившуюся из того же корыта, что и «Пшеничные патриоты», и составлял Гучкову прямую конкуренцию в высоких кабинетах.

– Он что же, пуделя своего привел? – уточнил Гучков.

– Да нет! – возмутился парикмахер и даже прервал работу. – Он сам стриг! Представляете? Сам. Это его хобби!

Гучков вытаращил глаза.

– Да-а, без образования, навыков, просто по блату, – кипятился парикмахер. – Меня к животненьким на выстрел не подпускают, а тут – любитель, и сразу нате, пожалуйста. Сейчас это модно, вот так совмещать, да к тому же очень хороший приработок, я вам скажу. Кто же откажется?

– На Стромынке, говоришь? – зловеще уточнил Гучков.

– Ну да, в двух кварталах отсюда, «Бианки» называется, – обиженно вздохнул парикмахер. – И работает-то так себе, без вдохновения. По телевизору у него лучше получается, про права, справедливость. Вот и борись дальше. Чего у людей хлеб отнимать?

Через час в душной пивной, захватившей подвал жилого дома возле издательского комплекса «Правдынька», благоухающий цирюльней Гучков тряс за плечо худосочного и изможденного фоторепортера таблоида «Шило» Савву Тодасёдова, подсовывая ему то свежего пивка, то пережаренную корюшку, и исполненным энтузиазма голосом рассказывал о тайном увлечении извращенца Селедкина.

– Да ну, – отмахнулся болеющий похмельем Тодасёдов, – что такое этот Селедкин? Пустяк. Кто его знает?

– Ага, пустяк. Не пустяк! – убеждал его Гучков, волнуясь и расстраиваясь одновременно. – Эдак посмотреть, то и я – пустяк? Так, что ли?

– Да нет, ты не пустяк, – уныло заверил его Савва, вспомнив предвыборные гонорары «Пшеничных патриотов», и вздохнул: – Ну, посуди сам: у нас все-таки серьезное издание, видишь, где сидим? Вот если бы певец какой-нибудь или там депутат, скажем, в сортире целовались и их застукали или какой-нибудь артист известный какую-нибудь известную артистку обрюхатил, а она замужем – тогда другое дело. А Селедкин… Это же не ты, в конце концов.

– Не надо льстить, – вспыхнул Гучков. – Мы с Селедкиным в одной лодке. И мне надо его выпихнуть. Соображаешь? Как там (он ткнул пальцем вверх) посмотрят, что он, вместо того чтобы политикой заниматься, собак стрижет? Это, брат, дело серьезное. Буду с тобой откровенным: уберут Селедкина, бюджет его наш будет. Когда есть пшеничные, к чему ржаные? Вот тогда я и вспомню, кто мне помог.

Тусклый взгляд Тодасёдова сфокусировался на хмурых бровях Гучкова, в голове пронеслись столбики цифр, и он нехотя согласился.

– Ну, раз ты считаешь, что это скомпрометирует власть, я его щелкну. Но придется тебе текст самому писать. У нас никто этого Селедкина не знает. А я поговорю с главным. Постараюсь убедить. Только потому, что по старой памяти.

Удовлетворенный и успокоенный Гучков налил в фужер водки, и они чокнулись.

Будучи человеком обстоятельным, Савва Тодасёдов первым делом охмурил молоденькую администраторшу, встречавшую посетителей салона «Бианки», навязал ей свидание, а после затащил на вечеринку к модному кутюрье, где активно знакомил ошалевшую от впечатлений девушку с популярными персонажами глянцевых журналов, с которыми сам, по правде говоря, знаком не был. Через день он знал, когда принимает Селедкин, выступавший под именем Сомов, и в означенный час затаился в подсобном помещении салона, откуда кабинет стилиста был виден как на ладони. Девушке он сказал, что отлучится в туалет.

Как раз в этот момент облаченный в синий халат Селедкин-Сомов – человек холеный, степенный, в интеллигентных очках с золотой оправой – завершал стрижку крупного белого кота с черным ухом, по замыслу превращаемого в маленького льва. Кроме него, в таком же синем халате, с гребенкой в руке, возле кота вертелся немолодой уже, но тоже гладкий, ухоженный мужчина, помогавший вычесывать шерсть, а также сексапильная дамочка с повадками московской провинциалки – по-видимому, хозяйка животного. Она успокаивала утробно рычавшего кота, называя его «дусик».

– А вот с этим что будем делать, Сергей Сергеич? – с озабоченным видом спросил Селедкин, ткнув ножницами под остриженный, с кисточкой на конце, хвост кота, откуда во все стороны выбивался пук необработанной белой шерсти.

Сергей Сергеевич задумчиво чесанул гребенкой по шерсти, вызвав ожесточенное рычание, и пожал плечами:

– Резать, что же еще?

– Как резать, дусик? – испуганно пискнула дамочка.

– Шерсть резать, милая. У львов там ничего не растет, окромя…

– Ну да, – согласился Селедкин, – придется, как говорится, очистить.

Дамочка вцепилась в обезумевшего от таких безобразий кота, чтобы удержать его на месте, и работа закипела.

Тут-то верная фотокамера Саввы и зафиксировала происходящее.

На другой день «Шило» под заголовком «Шило в мешке не утаишь» опубликовало четкий снимок, на котором лидер народной партии «Наша ржаная Родина» Матвей Селедкин изящным движением сверкающих ножниц завершал удаление лишнего пуха с порозовевших гениталий сердитого белого кота, постриженного львом. По другую сторону от кошачьей кормы, держа гребенку в правой руке и заинтересованно согнувшись, замер неизвестный. Правой рукой он влез под кофточку платиновой блондинке, которая глупыми глазами испуганно смотрела прямо в камеру. Текст вопрошал: «Кто вы, мистер Селедкин, будущий народный избранник или парикмахер котов?» По мнению Тодасёдова, не стоило рассчитывать даже на бурю в стакане воды.

Однако удивиться пришлось, когда в редакцию заявился сам Селедкин, вежливый, ядовито спокойный, с коварной улыбкой во весь рот. Это совпало с визитом Гучкова в администрацию, где его неожиданно легко приняли. Секретарша шепнула, что час назад от главного вышел Селедкин, бледный, как покойник, и, не сказав ни слова, удалился. Воодушевленный, Гучков влетел в кабинет своего куратора и победно шлепнул газету тому на стол.

– Вот! Вот чем занимается ваш хваленый ржаной Селедкин! Так подставить администрацию, уму непостижимо! Что на это скажет избиратель?

– Твоих рук дело? – тихо спросил куратор.

– Да ну что вы такое говорите? – искренне удивился Гучков. – У меня денег не хватит на такие подвиги.

– Значит, твоих, – так же тихо подытожил куратор и нервно затянулся сигаретой. – А вот это вот, – он ткнул пальцем в фотографию, – вот это вот кто? С бабой – кто это такой?

Гучков пожал плечами и фыркнул:

– Черт его знает. Мужик какой-то. Наверно, из этих, из парикмахеров.

– Нет, правда, спасибо, ребята, вы подарили мне шикарную рекламу, – растроганно говорил Селедкин, пожимая руки репортерам «Шила», и с губ его не сползала саркастическая улыбка взбешенной кобры. – У каждого из нас есть вторая жизнь, и кто знает, какая из них настоящая? Что бы я делал без таких подарков, ума не приложу.

– Кстати, – обернулся он, уже стоя в дверях, – тот, второй, на снимке, вы это специально?

– Чего? – не понял Тодасёдов.

– Ну да, конечно. Только не говорите, что не знали. Ребята, вы за ним охотились?

– А кто это? – слабым голосом уточнил Савва.

– Кто?! – заорал куратор в полный голос. – Я тебе скажу!! Это – Заместитель! Министра! Национальной! Полиции! Сергей Сергеевич Потапов! Вот это кто!!

Ошеломленный Гучков плюхнулся в кресло.

– Так это… – промямлил он, чуть не теряя сознание. – Кто ж знал?..

Решено было пока помалкивать – авось пронесет, не углядят, в таблоиде-то.

Резкий телефонный звонок сорвал либерального блогера Балаболова с юной нимфы, подхваченной им на оппозиционном митинге рядом с памятником Горькому, где голосовалось решение снести пролетарского классика к чертовой матери, а на его месте воздвигнуть мемориал неизвестному диссиденту-шестидесятнику с вечным огнем в виде кухонной конфорки. Митинг, кстати, не разогнали, к великому сожалению собравшихся. И полиции было маловато. Так что кадры получились так себе, на троечку: увы, балаболовский блог неумолимо терял подписчиков. Требовалась сенсация, и вот она пришла, именно сейчас, в момент интимной близости, в лице старого провокатора Селедкина, поставлявшего время от времени Балаболову всевозможную занятную чепуху.

– Зайди на сайт «Шила» и внимательно рассмотри фото с Селедкиным. Но! – не меня, а другого персонажа… Сам узнаешь.

Селедкин чувствовал себя униженным, в ушах гремело: «Ослам стриги уши, айболит хренов, но в политику больше не лезь!»

Балаболов включил компьютер и прилип к монитору. Через минуту он забыл про дожидавшуюся его наяду. Еще через полчаса она уснула.

Глубокой ночью на просторы интернета выстрелило фото Тодасёдова с таким жутким комментарием, который в приличном обществе затруднительно процитировать. Достаточно будет сказать, что с Селедкина увеличительное стекло переместилось на его соседа. К утру уже проблематично было отыскать первоисточник, а комментариев только прибавилось. Да каких!

Адъютант Потапова долго препирался с его секретаршей, кому нести шефу свежий обзор прессы. По иронии судьбы, клятое фото соседствовало с прогнозом околокремлевского обозревателя, где начальнику пророчилось либо кресло самого министра, либо, на худой конец, Интерпол. Потапов был в прекрасном расположении духа: отчеты ведомства отметили на самом верху, оболтуса сына вернули в вуз, любовница сказала, что любит. Удобно разместившись в кресле, он настроился принимать дары судьбы и дальше.

Решено было идти все-таки секретарше как менее сильной, а значит, более защищенной от насилия. Наскоро перекрестившись, она занырнула в кабинет.

Прошла минута, потом другая.  Адъютант напряженно вышагивал из одного конца приемной в другой. «Ничего с ней не станется, – оправдывался он. – Рявкнет разок и отпустит. А с меня – скальп долой. Зверь же. Казарму из башки не выветрить». Сам он никогда не служил и не знал запаха казармы, а на выходных торчал в ночных клубах с девочками. «Ничего, – оптимистично подумал он, – обойдется».

И только он это подумал, как за могучими дверями начальника послышался глухой звук, отдаленно напоминающий рев раненого зверя. В ту же секунду оттуда вынырнула перепуганная секретарша и ошалевшим голосом бросила адъютанту: «Иди».

К такому подарку судьбы Потапов был абсолютно не готов. Он тупо таращился на фото и не знал, что сказать. В голове у него все смешалось, и лишь один вопрос пульсировал в мозгу: «Как это понимать?»

– Как это понимать?! – рявкнул он вошедшему адъютанту и швырнул в него материалы с фотографией.

– Не могу знать, – отчеканил тот и беспомощно развел руками. – Не могу…

– Сможешь! – взрычал Потапов и переломил пополам свою паркеровскую ручку. – Чтоб через пару часов доклад мне на стол с исчерпывающим ответом на вопрос – как это понима… Тьфу!.. Кто... кто под меня копает? Зачем? Поднять всех! Кто? Чего? С чего это, черт побери?! Я тебе дам, дармоед, как по шлюхам ночами таскаться! Вместо того чтобы…

– Откуда вы зна?.. – изумился  адъютант, покрываясь пунцовыми пятнами.

– Малча-ать!!

– Сергей Сергеевич, – раздался дрожащий голос секретарши в мониторе, – вас вызывает министр. Срочно.

Тем временем цунами перепостов захлестнуло соцсети, и больше ни для кого не было тайны в том, что замминистра национальной полиции в свободное от основной работы время бреет гениталии котам в звериной парикмахерской. «Страшно представить, чем тогда занимается на досуге министр!» – ужасался обозреватель в вечернем выпуске теленовостей. Наиболее невинно из фотожаб выглядела та, что шевелилась под заголовком «Бубенчики». Нет, не этого хотел патриот Гучков, совсем не этого.

– Это же кто разгоняет наши митинги! – бушевал в Госдуме либеральный депутат Попехондров, ехидно прищуривая свои пронзительно честные глаза. – Это вот кто! Налицо, грубо говоря, несостоятельная конгруэнтность политиканствующих дуалистов! Сталин тоже начинал с малого – торговал кошатиной на блошином рынке в Тбилиси! И что мы получили? ГУЛАГ!!

– Что ж ты брешешь, гад? – отчетливо орал из зала коммунист Залетный, несмотря на выключенный микрофон. – Исторически несостоятельная гадина! Не было такого, не торговал Сталин кошатиной!

– Ближе к теме, друзья мои, – вмешался спикер. – Мы говорим сегодня о платных стоянках в спальных районах. При чем тут, я не понимаю, Сталин?

Попехондров горько скривился в усмешке и развел руки в стороны, как бы говоря: о чем тут говорить, когда говорить не о чем?

– Ваш когнитивный диссонанс, ваш дискретный релятивизм, – устало резюмировал он, – народу ой как понятен. Народ не проведешь. Он все видит.

И Попехондров, нервно разминая пальцы, словно хотел кого-то придушить, направился к ожидавшим его журналистам, которым предусмотрительно раздали злосчастную фотографию с соответствующим комментарием. «Это явное проявление кризиса власти! – торжествующе заявил он так, чтобы слышали все вокруг. – Вчера в Филевском парке изнасиловали старушку, пока наш без пяти минут силовой министр сами видите, чем занимается. Рыба, как писал Рене Генон, гниет с головы!..»

На сайте солидного ежемесячника «Тяжелая мысль» появился такой комментарий: «Как сообщил наш источник в Кремле, вброс компрометирующих фотографий с заместителем министра национальной полиции Сергеем Потаповым наводит на тяжелую мысль о неминуемой рокировке в силовых ведомствах страны в пользу женщин детородного возраста не моложе восемнадцати лет, о чем наше издание предупреждало еще год назад. Мы будем следить за развитием ситуации».

Не обошли вниманием новость и зарубежные СМИ, правда, по преимуществу в разделе «Ну и ну!», с ироничным недоумением: в нищей России уж и котов подстричь некому – привлекают полицию и проституток. Социологи зафиксировали снижение имиджа страны. Не склонные шутить мониторинговые службы МИ-6 и Моссада отметили информацию мимоходом, посчитав ее подозрительной.

– Когда я был помоложе и работал опером в Сокольническом РУВД – платили там сущие копейки, – так по ночам, бывало, разгружал вагоны в районном депо, а еще подрабатывал в институте, диссертации переписывал за четвертак, – немигающие глаза министра, увеличенные линзами очков, глядели на смущенного Потапова твердо, холодно, как дула двустволки. – Но чтоб яйца котам надраивать – такого не было, не додумался. Ты, Сергей Сергеич, чего так расшалился-то не вовремя? Денег мало?

– Да ладно тебе, Пал Палыч, – попробовал отмахнуться Потапов. – Это черт знает что. Никому я ничего не драил. Принес кота постричь – что тут такого? У них без халата нельзя, как в больнице. И кот-то ведь не мой. Просто помог одной своей знакомой… через знакомого одного своего…

– А в лифчик почему залез знакомой своей? Руку грел?

– Да ну, это… фотомонтаж.

– Конечно, кто в это поверит? – министр задумался. Медленно закурил папиросу и слабо махнул на сво­его зама: – Кому седина в бороду, а кому бес в ребро. Хорошо, Сергей, иди пока. Подождем, посмотрим. Завтра оно, Бог даст, само утихнет. Забудут все.

Поздно вечером, полулежа в постели, в ночной сорочке из натурального шелка, готовая упасть в объятия Морфея, но из последних сил листающая страницы в своем фантастически дорогом планшете, светская львица – иного звания у нее не было – Марина Забубенская вдруг села и приблизила планшет к глазам. На экране висела набившая оскомину фотография.

– Котик, – обратилась она к задремавшему рядом с ней после душа и бокала вина мужчине в роскошном бамбуковом халате. Он приоткрыл глаз и кивнул, поворачиваясь на бок:

– Да я уже видел.

– А я ее знаю, – она ткнула холеным пальчиком в фотографию.

– Кого? – сонно выдавил он без всякого интереса.

– Вот эту девицу. Как же ее зовут? Боже мой, не помню. Аня, Таня. Такая дерзкая. Вечно от нее такая волна, с вызовом. Нет, одевается она хорошо, ничего не скажешь, дорого, все коллекции свежие. Но безвкусно, просто ужас. Вот вчера на показ в Лакшери Вилладж заявилась с голой спиной. Представляешь, вот тут – колье, брулики, тут – картье, а тут – совсем голая спина. Ну, куда это? Только у нее не кот, а собачка, терьерчик такой маленький, знаешь, под мышкой носят? Она жена одного бизнесмена – как его? – фамилия у него смешная: Попкин, Шлепкин. Гражданская, конечно.

Ровное дыхание мужчины пресек­лось. Он тяжело повернулся.

– Может, Задов? – тихо спросил он.

– Точно, котик, Задов. А ты откуда знаешь?

Но котик, а в миру – владелец банка «Семейная радость» Тарас Кукиш, ничего не ответил, поскольку уже набирал дрожащим от возбуждения пальцем номер своего агента по связям со СМИ. Дело в том, что на прошлой неделе ему окончательно отказали в подряде на производство клюшек для гольфа по линии Министерства образования, месяцем ранее сорвался договор на кредитование программы по обеспечению мало­имущих холостяков надувными женщинами по льготному тарифу в рамках госпрограммы «Милосердие», а сегодня он узнал о том, что тайно проплаченный им тендер на разработку нефтяных заначек по периметру оставленных сбежавшими олигархами поселков в ближнем Подмосковье загадочным образом выиграла неизвестная корпорация «Тихий омут». Но Кукиш-то знал, что за всеми этими провалами стоит заклятый его конкурент, оружейный барон Нил Задов, привыкший решать вопросы заплечным методом через покровителей из спецслужб.

Уже вторые сутки в редакции «Шила» творилась сутолока и переполох. Буквально в очередь друг за другом выстраивались пожарные, ожидавшие, когда уйдет Роспотребнадзор, в затылок им дышали Технадзор, Саннадзор и инспекция по соблюдению антимонопольного законодательства, занявшая место сразу за отлучившимися на минутку покурить и пописать контролерами из Минпечати. Главный редактор уже в пятый раз вызывал к себе Савву Тодасёдова, и вся редакция с первого по третий этаж отчетливо слышала примерно одно и то же:

– Пшеничные, говоришь? Ржаные?! Сва-ла-ачь!!!

Неведомо как обойдя очередь, в кабинет главного проник человек в сером костюме с пухлой папкой в руках, на которой угадывалась затертая эмблема банка «Семейная радость». Главный что-то рявкнул. Потом все стихло.

Вечером в Кремлевском дворце давали праздничный концерт, посвященный Дню российской полиции. Присутствовало высшее руководство. В воздухе парил ангел правосудия. Полицейское начальство разместилось в правительственной ложе рядом с премьер-министром. Когда хор академического ансамбля песни и пляски национальной полиции бодро грянул первые строки старинного романса «Слышу звон бубенцов издалёка», по залу прокатился ощутимый, переходящий в прыскание шорох. Головы завертелись, выискивая полицейскую ложу. Красный, как помидор, министр вонзил испепеляющий взгляд в своего зама. Оцепенев, тот тихо молил небеса, чтобы романс поскорее кончился и хор перешел к чему-нибудь другому. Но следом за романсом взметнулась задорная «Колокольчики-бубенчики звенят», и плотину хохота прорвало.

– Тьфу! – Потапов вскочил с места, отдал зачем-то честь и выбежал вон.

– А в чем дело? – удивленно спросил премьер у криво улыбающегося министра.

– А я не знаю, – ответил министр.

От «Шила» остались пух и перья, терять уже было нечего, главный редактор паковал вещи и прикидывал, хватит ли ему денег на домик в Испании, бухгалтерия уныло подсчитывала убытки, но свежий номер, к ужасу акционеров, вышел с той же самой фотографией стрижки кота, но только теперь прямо на главной странице.

Кроваво-красный заголовок вопрошал: «А известно ли Нилу Задову, с кем играет бубенчиками его  сожительница?»

Вопреки законам физики бомба взорвалась второй раз.

Фокус внимания переместился на третью персону злосчастной фотографии. На сей раз отреагировали биржи, и акции компаний Нила Задова изрядно просели. Стоит ли говорить, в какой экстаз пришла блогосфера во главе с Балаболовым, который не уставал напоминать, что это он первый и главный разоблачитель продажной полиции, не поясняя, впрочем, как этот снимок изобличает продажность на нем изображенных.

«Тяжелая мысль» разразилась новым, как всегда, весомым комментарием: «Время задаться вопросом: не является ли этот скандал началом конфликта между бизнесом и силовиками, на который нам неоднократно намекали наши кремлевские информаторы. Собеседник в околоправительственных кругах сообщил также, что, по сведениям, полученным из независимых источников, попытки прощупать почву для активного наступления на позиции крупного бизнеса полиция предпринимала и раньше, но сегодняшний кризис, проявившийся в области личных интересов, вполне может привести к активной фазе противостояния. По крайней мере, так считают в сферах, приближенных к силовым структурам, о чем нам на условиях анонимности сообщили информированные сотрудники соответствующих ведомств». Казалось, все кругом только и выясняли, кто кому кого подсунул и зачем. Решили, что попахивает заговором. Кукиш потирал руки от удовольствия.

Нехотя, свозь зубы на сложившуюся ситуацию отреагировали наконец и тяжеловесы отечественных масс-медиа во главе с деловой прессой, которая не могла не заметить перемен на фондовом рынке. Вспомнили, между прочим, о связях задовских структур с военно-промышленным комплексом, что еще крепче шандарахнуло по его ценным бумагам. Но не только. Слегка залихорадило кое-какие «дочки» госкомпаний, связанные с торговлей кое-каким вооружением, а это было уже вином через край.

А когда на первом телеканале, в популярной передаче, где экстрасенсы соревнуются в проницательности, на вопрос ведущего, что за девушка на фотографии рядом с замминистра полиции, ясновидящая Каролина, смежив очи, убедительно заявила: «Эта дама знает, что делает», – всерьез оживились спецслужбы.

– Шлюха! – благим матом орал Нил Задов, подталкивая огромным брюхом свою без пяти минут супругу к выходу из пятиэтажного особняка. – Я пригрел шлюху!

– Я не проститутка! – защищалась она, хватая и запихивая без разбору в свою бездонную сумочку все попадавшиеся по мере отступления вещи и драгоценности.

Спустя час на явочной квартире в центре города Потапов рвал на голове волосы и с надрывом древнегреческого трагика вопрошал:

– Ну как ты могла, Елена, как ты могла не сообщить мне, что ты жена Задова?!

Сквозь надутые обидой и гиалуроновой кислотой губы та выдала истинную правду:

– А ты не спрашивал.

А еще через пару часов жена самого Потапова, невзирая на погоны, гоняла его по трем этажам загородного дома, норовя заехать по физиономии подвернувшейся под руку мухобойкой.

– Ты бы хоть о детях подумал, когда в лифчик к этой девке лез! – вопила она.

– Еще не хватало! – орал деморализованный Потапов. – Это фотомонтаж! Меня подставили, дура!

Бурный поток звонков с выражением участия, пожеланиями не сдаваться и заверениями, что все обойдется, потихоньку обмелел, и Потапов задумался. Дело принимало совсем уж скверный оборот.

– Это пора прекратить! – с негодованием отрезал он на экстренном совещании у министра, злобно кося глаз на ведомственных пиарщиков. – Нам надо сделать заявление.

– Какое заявление? – спросил министр.

– Заявление для прессы. Заявление для высшего руководства, чтобы было понятно, что все это чушь собачья.

«Скорее – кошачья», – подумал (но не сказал) каждый из собравшихся.

– Ну как можно делать официальное заявление национальной полиции страны по поводу снимка, на котором коту, извиняюсь, полируют яйца? – пожал плечами министр. – Нет, это вряд ли сейчас годится. Да и высшему руководству это… не очень.

– А может, запустить другую фотографию? – подал голос молодой специалист, недавно принятый на работу в отдел по связям с общественностью.

– Какую другую? – не понял министр.

– Напечатать фото, где Сергей Сергеевич вместе с Задовым о чем-то беседуют. И смеются. И всем станет понятно, что никакого конфликта и нет, а есть одна только дружба.

Потапов мысленно схватился за голову, лицо его побагровело.

– Не думаю… хм… мда… – голос министра слегка сел. Он прокашлялся и покачал головой: – Не думаю, что такое сейчас подходит… А, Сергей Сергеич? Навряд ли?.. Ну да. Хотя мысль, конечно, интересная. Но… а?..

В итоге решили погодить – авось все же рассосется.

Не рассосалось. В течение двадцати четырех часов вся подноготная Лены Красной, урожденной Свистуновой, выплеснулась наружу из доселе никому не интересных тайников ее прошлого. Так мир обогатился знанием, что двадцать лет назад жительница поселка Мясной под Извойском собрала вещички и прискакала в столицу, где перебивалась мелкими кредитами и болталась в общаге подводников; что, поторговав колготками на марьинском рынке и освоив танцы на шесте в подпольном стрип-баре, она бесследно растворилась в большом городе. И много чего еще узнал бы мир, не шепни чей-то властный голос: «Хватит». А затем Свистуновой не стало, и на свет родилась прекрасная Елена Красная – утонченная невеста как минимум четырех солидных бизнесменов и двух известных политиков, по странному стечению обстоятельств в той или иной мере конкурирующих между собой.

– Происхождение ее темно, да и настоящее покрыто мраком, – глубокомысленно резюмировало ответственное лицо из президентской администрации, задумчиво перемещаясь из одного конца дачной залы в другой. Остановилось возле камина, уставилось на огонь и досадно поморщилось: – И все-таки, какого черта он сунулся к ней за пазуху? Не понимаю. Что все это значит?

«Что все это значит?» порхало в воздухе, как назойливая моль, то и дело вспыхивая заголовками «Кто она? “Черная вдова” или засланная дурочка? Почему молчат спецслужбы?» или «Зачем национальной полиции внедряться в оружейный бизнес Задова?». Ответы нарождались сами собой, без всякой логики и смысла.

Начальник аналитического подразделения государственной безопасности, поминутно потирая голубые виски, с растерянным видом разглядывал снимок из «Шила» вместе с подчиненными.

– Если посмотреть на фото слева направо, мы видим такую цепочку взаимосвязанностей: полиция – крупный бизнес, оружие, нефть – посольство США. И это одна тема, – глубокомысленно проговорил он. – А если посмотреть справа налево, тогда: посольство США – крупный бизнес, оружие, нефть – полиция. И это другая тема... Ужас.

На рынок оперативно выбросили футболки, сумки, бейсболки с фотографией Саввы Тодасёдова, и все это имело спрос. А в небеса под телекамеры взвились бело-розовые шары, по два в связке. Никто не хотел видеть в происходящем банальный адюльтер.

– Я не дура! – ревела Елена Красная, уткнувшись в подушку. – Сами дураки!

Просвещенная оппозиция провозгласила мычащую забастовку, символизирующую несвободу слова: по городу ходили стада хорошо одетых людей с двумя белыми шариками на одежде, загадочным образом ставшими вдруг символом свободы, и мычали. Так они справлялись с рутиной и пресыщением жизнью. Мычали особенно вызывающе при виде полицейских, иным дамам становилось дурно от напряжения голосовых  связок. Но это не сдерживало протестующих. Шарики надевали на указательный и средний пальцы и, растопырив, вздымали кверху в виде  «виктории».

– Когда я сравниваю «Порги и Бесс» с Шестой симфонией Чайковского, то ловлю себя на мысли, что нашему Гершвину, как ни крути, далековато до русского гения. Сердце отзывается на естественность и простоту, а не на гармонические курьезы. Ты как думаешь, Гарри? – спросил Сэм Уилсон, резидент ЦРУ в ранге третьего секретаря посольства США, лениво укладывая длинные ноги на стол и затянувшись кубинской сигарой, у посла Гарри Сомса, опрятного господина с брезгливым выражением на лице, присущим миссионерам, разочарованным в предложенной им пастве.

– Зачем сравнивать? – отреагировал Сомс. – Гершвин избегал простых форм. Ему бы, между прочим, понравился новый знак местной оппозиции – два белых шарика. Необычно, ты не находишь?

В динамиках хор запел о намечающемся пикнике на Киттиуа-Айленде, когда слуга убрал со стола посуду, под которой обнаружилось заляпанное фото из «Шила», проанализированное и описанное аналитиками соответствующей «компании» до последнего пикселя. Одной рукой Сэм подхватил стоявший возле кресла стакан с виски, другой – фотографию и, самодовольно ухмыльнувшись, постучал по ней ногтем.

– Всё, Гарри, больше никаких тайн, мы их всех раскусили. Это, – он ткнул пальцем в Селедкина, – стилист причесок животных. Это, – он царапнул по лбу Потапова, – полицейский начальник, интриган, влиятельный, опасный человек. А это, – его палец щелкнул по носу Елены Красной, – его любовница и параллельно жена Нила Задова, торговца оружием, с которым мы многократно сталкивались в Африке и на Ближнем Востоке. Все известны.

Сэм отхлебнул виски и вдруг  расхохотался:

– Неплохо бы установить личность этого кота – и будет полный комплект. Как думаешь, Гарри?

И в эту минуту в кабинет вошел кот. Большой белый кот с черным ухом, для чего-то выстриженный львом. Он неторопливо прошел на середину ковра, сел, задрал ногу и принялся сосредоточенно вылизывать свои тщательно побритые гениталии, время от времени настороженно замирая, как будто опасаясь за свою безопасность.

Сэм вытаращил глаза, медленно убрал ноги со стола и шепотом спросил:

– Это – чей?

– Мой, – прошелестел Гарри Сомс вмиг пересохшими губами.

Они не знали еще, что этим вечером в инстаграме депутат Попехондров с гордостью выложил снимки, сделанные им накануне на приеме в Спасо-хаусе, куда его пригласили наряду с другими непримиримыми оппозиционерами праздновать Хэллоуин. На двух из них посол Сомс держал под мышкой своего кота. И улыбался. И все вокруг улыбались. И Попехондров написал: «Улыбка чеширского кота сублимирует фрустрацию улыбок, аккумулирующих надежду на правопреемность чести и достоинства». И первым, кто перепостил улыбчивого Попехондрова, был Балаболов. А там…

Взгляд Сэма Уилсона выражал одновременно и приговор, и сожаление. Посол уже не выглядел брезгливым миссионером – скорее попом-расстригой, если такие бывают у англикан.

– Ты знаешь, Гарри, как президент относится к неправде, – сурово начал Сэм. – Не знаю, что и сказать. Мы все считали тебя геем. Это было условием твоего назначения. Посол-гей в стране гомофобов. Звучит гордо, – он сокрушенно покачал головой. – Уж лучше бы ты женился на своем коте. Я растерян. Что мне указать в отчете? Эта девица, зачем она тебе, Гарри?

– Сэм, – вид у Сомса был жалкий, – ты же знаешь меня, Сэм, я опытный дипломат. А тут какое-то наваждение. Она втерлась ко мне… Я и представить не мог, кто она на самом деле, Сэм. Дал ей кота постричь. Зачем она так его постригла? Мы говорили… ни о чем, Сэм. Ничего существенного, так, пустяки какие-то.

– Это не имеет значения, Гарри. Ты же понимаешь: неважно, что ты говорил; важно, что подумают о том, что ты говорил. Что подумают, Гарри. Вот что важно.

В прессе меж тем поднимался новый рев – на сей раз уже международного замаха.

– Послушай, Елена, – чуть не плакал Сомс, стоя над зареванной Красной, – но зачем ты не говорила мне, что ты жена этого Задова?

Та отняла кулачки от опухших глаз и честно ответила:

– А ты не спрашивал.

Средства массовой информации соревновались со спецслужбами пяти континентов в оригинальности версий происходящего. Уже никто не вспоминал о первопричине скандала. Монстр воображения поглотил изощренный общественный разум, штампуя чудовище за чудовищем. Где-то писали, что полиция жестко сцепилась с промышленным лобби за право поставлять стрелковое оружие в Юго-Восточную Азию. Где-то усомнились в искренности американцев, заявивших о непричастности Белого дома к сердечным похождениям своего посла, – ведь они всегда утверждали, что он гей, к тому же девушка оказалась не такой простой, как все думали. Да что – не простой! Мата Хари и Анна Чапман в одном флаконе! Кто-то из американских репортеров разглядел в происходящем зерна нового Уотергейта, поскольку всплыла тема оружия. В администрации заокеанского президента озабоченно заерзали.

Пресловутое промышленное лобби с ног сбилось, чтобы выставить себя не таким уж и лобби, тем более промышленным, и при этом страстно влюбленным в государственную полицию.

Со своей стороны полиция устала отплевываться от наседающего с дурацкими вопросами гражданского общества, с которым приходилось говорить без привычной казарменной ясности в формулировках, что было очень трудно. В кулуарах стоял плотный мат, и голова шла кругом.

Вопреки сомнениям Потапов и Задов даже очень охотно согласились сфотографироваться вместе, подвинув все срочные дела, и сфотографировались буквально в обнимку, живот в живот, заливаясь дружелюбным смехом, как добрые, проверенные временем товарищи, которые вместе поели и теперь смеются. Не сработало. Снимок вызвал интерес разве что у свиты, да и то лишь как объект заплечного похихикивания. В воздухе отчетливо запахло серой заговора, правда, пока не получалось внятно сформулировать, кого с кем и о чем, собственно, но все-таки…

– Да, вот еще этот кот. Зачем она потащила его стричь?

– Я хотела сделать ему сюрпрайз.

– Не морочьте нам голову! Что это за сюрпрайз – подстричь чужого кота, да еще таким диким способом?

Ответ нашла вездесущая пресса, причем, к сожалению, не российская. «Наши источники сообщили, что во время стрижки коту вживили в уши подслушивающую аппаратуру, а также инсталлировали видеокамеру, совмещенную с глазом животного. Таким образом, кот видел и слышал всё, что происходило в посольстве». Подобные сообщения появились сразу в нескольких западных СМИ, в том числе в одном правительственном. Кота детально обследовали, просветили все отверстия, накачали слабительным и сделали вывод: кто-то успел изъять аппаратуру, в посольстве крот. МИД сделал заявление, что все это чепуха на постном масле, только подлив его в костер недоверия. Ему не поверили.

Блогосфера пришла к выводу, что в стране созрела революционная ситуация и что ею хорошо бы воспользоваться, вот только как? Никто не знал, хотя советов было много. Большинство решило начать, пожалуй, с блогосферы, для этого все было под рукой. «Даешь революцию в фейсбуке!» – провозгласили в фейсбуке и принялись увлеченно почковаться по интересам и воинственному задору: «боевая группа муравьедов», «программа Ю и ее друзья», «теневой парламент на фейсбуке», «ворота в рай и дальше», «мальтийские космонавты» и пр. Поднялся галдеж хуже, чем на птицеферме, на головы сетевых жителей обрушился девятый вал версий, призывов, исторических реминисценций, иронии, проклятий, склок и площадной нецензурщины.

Между тем в акваторию Черного моря зачем-то вошел авианосец «Джон Леннон» из ударной группировки «Мартин Лютер Кинг», сообщивший перепуганному человечеству, что так вот он заблудился, а перед пляжами Майами в проплывающей стае дельфинов была замечена вынырнувшая рубка субмарины с российским триколором. Никто толком не понял, что это может означать, особенно в свете последних скандалов, государственные пресс-службы промямлили что-то невнятное, и хотя «Джон Леннон» вскоре ушел, а рубка больше не показывалась, самые серьезные политические аналитики выразили опасение, что может разразиться война, вернее всего, в Антарктиде, где удобно выяснять отношения, не опасаясь лишних глаз, хотя там и очень холодно. Впрочем, возможно, еще где-нибудь. Как ни крути, а положение очень серьезно, ситуация зашла в тупик, обозначив противоречия глобального порядка, причем сразу и во всем. Таковым было общее резюме.

Мнение западных аналитиков не сильно отличалось от мнения российских коллег с поправкой на коррупцию, шпиономанию, Уотергейт, русскую угрозу и конкуренцию на рынках сбыта нефти, газа, продовольствия, пресной воды и, конечно, оружия.

Во время послеобеденной игры в гольф американскому президенту доставили телефонограмму с пометкой «Срочно». Прочитав текст, президент раздраженно поморщился, взялся за клюшку, задумался, озадаченно покачал головой, потом раздраженно махнул рукой, нагнулся, прицелился, дал стрейт и – промазал.

– Черт побери! – он отбросил клюшку в сторону. – Придется звонить русским.

Звонок раздался в ту минуту, когда российский президент вылезал из бассейна, завершив послеобеденный заплыв.

– У меня нет слов! – воскликнул президент США.

– У меня тоже, – согласился президент России.

– Позвольте, господин президент, задать только один вопрос: следует ли рассматривать весь этот бедлам как угрозу нашим, в общем-то, добрым отношениям?

– Ни в коем случае. Ни в коем случае. Но разрешите и мне спросить, господин президент: действительно ли американская сторона проявила некорректный интерес к тем сферам, которые этого интереса не касаются, как говорят мне мои нерадивые советники?

– Ни в коем случае, господин президент. Поверьте слову президента США. Но раз уж у нас такой откровенный разговор получился, то позвольте также полюбопытствовать: насколько ошибаются мои глуповатые советники, когда подозревают ваши органы надзора в недипломатичном интересе к вопросам, обсуждаемым в пределах нашего посольства?

– Боже упаси. Даю вам свое слово президента, это не так. Думаю, нам пора менять наших советников.

– Ха-ха. Отличная шутка. Так что, господин президент, войны, я так понимаю, не будет?

– Ни в коем случае. Зачем нам еще и война?

– Это замечательно, что мы во всем разобрались.

– Да, господин президент, с вами приятно иметь дело.

– До встречи, господин президент.

– Привет супруге.

Практически одновременно в Овальном кабинете Белого дома и в Кремле были созваны экстренные советы по безопасности. Оба президента одинаково были не в духе.

Выслушав все доводы, российский президент нахмурился.

– Как будем наказывать? – спросил министр национальной полиции.

Президент усмехнулся и тихим голосом резюмировал:

– Посадить.

Примерно такая же мизансцена сложилась в Белом доме. На вопрос «Что делать?» президент США злобно оглядел собравшихся, по скулам прокатились желваки, и с ненавистью в голосе он бросил:

– Наградить.

Спустя несколько дней были взяты под стражу Кукиш и Задов, которых немедленно выпустили под залог, совокупно равняющийся стоимости эсминца. В перспективе адвокаты предполагали условное наказание по каким-то мелким статьям с последующей отменой судимости по случаю Дня рыбака.

С американцами поступили жестче. Пострадали и посол Гарри Сомс, и резидент ЦРУ Сэм Уилсон. Их срочно вызвали в Вашингтон, где под звуки «О, скажи, видишь ты в первых солнца лучах, что средь битвы мы чли на вечерней зарнице» и залпы национальной гвардии им всучили какие-то третьестепенные «Дубовые листья», а затем отправили в консульство на Ямайку умирать от скуки и спиваться.

В час вечерних сумерек, когда солнце из последних сил еще цепляется за горизонт, а переулки уже наполняются нежно-голубым сумраком, разгоняемым первыми фонарями, в пивной, неподалеку от издательского дома «Правдынька», за столиком возле окна уютно расположились Гучков, Селедкин и Савва Тодасёдов. В глубокой миске дымились пражские колбаски, по две на каждого, вместе с горячими гренками, натертыми чесноком и солью. Слегка покачивалось янтарное пиво в огромных литровых кружках, поданное уже в четвертый раз. Всем троим, по известным причинам, спешить было больше некуда.

– Всё, – сказал Селедкин, отрываясь от кружки после большого глотка, – ухожу из патриотов. Хватит, наелся. Пойду, пожалуй, в либералы. Там хоть денег маловато, зато поездки за рубеж бесплатные.

– Эх ты, – окатил его презрением Гучков, – ищешь, где потеплее.

– Да ладно вам, одно дело делаете, ребята, – миролюбиво заметил изрядно захмелевший Савва.

Гучков положил голову на кулаки и уставился в окно, задумчиво пожевывая усы.

– Я вот, – сказал он глухо, – решил холм насыпать. Большой, огромный холм. И назвать его – Россия. И чтоб к нему со всех концов нашей огромной страны везли бы землю, кто сколько сможет, и рос бы холм. Отовсюду, по горсточке.

– А это еще зачем? – удивился Селедкин.

– Символично, дура. Надо только денег выбить, чтоб начать. Ведь  это ж целое движение получается, патриотическое.

– А почему только землю? – поинтересовался Савва. – Можно же и воду из разных водоемов страны приво­зить, из рек, из морей, океанов, и поливать.

– И воздух в пакетах – тоже. Три стихии, – подсказал Селедкин.

– И вырастут на нем цветы: белые, синие и красные. И все будут знать – вот страна, целый холм до небес!

– А что, неплохая идея, – одобрительно затряс головой Селедкин. – Сейчас это самое на виду. Тут тебе и командировочные, и тем, которые землю везут, надо (это ж сколько народу!) и какой-никакой офис, и штат, туда-сюда, и полиграфия. А что, глядишь, и скинутся отцы-командиры.

– Ну-у, – протянул Гучков, – я же тебе говорю. В патриотах оно надежнее.

– Эх, ребята, какие вы молодцы, – умилился Савва, напрочь забыв, что еще полчаса назад поливал обоих отборной бранью за поломанную карьеру. – Давайте я вас сфоткаю, что ли, на прощание.

– Не, не, не, – испуганно замахали руками Гучков с Селедкиным.

В эту самую минуту что-то сильно царапнуло по окну. Все трое невольно повернулись на звук и оцепенели. Прямо перед ними на тротуаре сидел и, плотоядно облизываясь, глядел на них немигающими глазами большущий белый кот с черным ухом. Морда кота неожиданно раздвинулась в улыбке. Он встал, повернулся, поднял флагом хвост, открыв на всеобщее обозрение недюжинное достоинство, и неспешно пошел прочь. И люди эти, и этот мир – видно было без слов – ему стали неинтересны.

А в небесной дали ликующе висел воздушный шар, состоящий из двух белоснежных полусфер, с прикрепленными к корзине лозунгами непримиримой оппозиции.Ɔ.