Владимир Яковлев: Неуправленец
Известие, что Владимир Яковлев уходит из проекта «Сноб», застало меня в Петербурге. Я ходил по дорожкам Михайловского сада, прижав к уху мобильный и вслушиваясь в тревожные голоса последней редколлегии, которую он проводил в своем новом офисе на «Красном Октябре». Под ногами шуршала октябрьская листва, а сквозь паутину голых веток посверкивал в туманном небе золотой шпиль Михайловского дворца, где удавили Павла Первого. В какой-то момент уличный музыкант, до того тихо настраивавший гитару, вдруг надрывно затянул «Гори, гори, моя звезда», и мне пришлось срочно ретироваться в другой угол сада, чтобы эта музыка не достигла московского офиса, где и без нее настроение было довольно-таки панихидное.
Я думал, что вот сейчас подходит к концу целый период не только в жизни Яковлева, но и очень многих людей, оказавшихся вовлеченными в историю под названием «Сноб». И сколько всего подступило – надежд, обещаний, нереализованных планов, бессонных ночей, переписанных текстов, отвергнутых журнальных обложек. Все это вдруг зависло в стылом питерском воздухе с такой осязаемой отчетливостью, как только бывает, когда начинаешь осознавать, что больше ничего этого не будет. А будет, наверное, что-то другое. Уже без В.Я.
С Ну и какие у тебя ощущения после всего, что произошло?
В.Я.: Странные. Я сам пытаюсь их для себя сформулировать. Перед нашей встречей даже зашел в Bontempi, выпил два бокала вина, чтобы чуть отпустило. Знаешь, что меня больше всего поражает в этой истории? Что все уже есть. И журнал, и сайт… И будет клуб. И он такой классный. Осталось только кресла расставить. Вон из окна видна Москва-река, и корабли плывут. Все будет так, как хотелось, как было задумано. Только меня здесь не будет. И это удивительное чувство. Оно такое, я бы сказал, сладко-грустное. На самом деле в нем много счастья. Я пытался найти наиболее подходящий образ и нашел. Может быть, тебе он покажется странным: я чувствую себя как женщина, которая родила ребенка на седьмом месяце. Я счастлив, что он родился, что он жив, но все равно остается страх и опасность, что все случилось раньше установленного срока. Надо бы еще его поносить полагающиеся два месяца.
С Ты хочешь сказать, что «Сноб» получился недоношенным?
В.Я.: Я хочу сказать, что, когда запускаешь абсолютно новый, оригинальный медиапроект, никто не знает, что с ним будет. Какие бы умные глаза кто ни делал и правильные слова ни произносил, гарантий тут нет. Но в этом риск и прелесть всех медиапроектов. Тем ценнее те, которые сумели выстоять, выжить. Я действительно рад, что «Сноб» сложился, что проект есть, что он живет.
С Я помню 1998 год, когда разворачивалась эпопея с продажей «Коммерсанта» и твоим уходом из газеты. В чем различие той и нынешней ситуации для тебя лично?
В.Я.: А «Коммерсантъ» тогда был такой же, как сейчас «Сноб». Мы к тому времени только-только вышли на окупаемость. Так же раз в год сокращали бюджеты, так же постоянно не хватало денег. К 1998 году что-то только стало проясняться в финансовом и профессиональном плане. Правда, я им дольше занимался. И мой опыт и возможности были тогда совсем другие: очень многому надо было учиться на ходу. Но по ощущениям действительно очень похоже. Только сложилась новая школа журналистики. Кому-то она нравилась, а кто-то говорил, что это полная фигня… Точно так же, как сейчас говорят про «Сноб».
С Во многих интервью, которые ты дал в связи со своим уходом из «Сноба», ты представляешь себя таким мастером стартапов, объясняя, что это для тебя самый что ни на есть оптимальный формат: запустить проект и уйти. Но серьезный медиапроект – это история не на один сезон.
В.Я.: Два дня назад один человек, мнению которого я очень доверяю, сказал мне: «Ты должен знать, ты не управленец, тебя интересует концепция, и ты не очень умеешь внимательно относиться к людям». Это правда. Я люблю свои концепции, люблю процесс их воплощения. Мне это нравится. А управленец – это совсем другой талант. И, похоже, я им не владею.
С За эти три года в «Снобе» какой был самый счастливый момент и что стало самым большим разочарованием?
В.Я.: Самый счастливый момент случился месяц назад, когда стало ясно, что «Сноб» во втором полугодии 2011 года выходит на ноль. Это еще не прибыль, но то, что называется «самоокупаемость». Когда я увидел итоговые цифры и понял, что проект может существовать на собственные деньги, что мы больше не зависим от внешних вливаний, – вот это было счастье! Все очень конкретно, понятно, прозрачно. Концепция сложилась и может работать. Все сотрудники на месте, все понимают, как и что нужно делать. Из этих цифр было видно, что при таком раскладе у нас в четвертом квартале, скорее всего, уже будет прибыль.
С А разочарование?
В.Я.: Я представлял себе, что в этом удивительно красивом клубе, который мы так старательно делали, с этими специально ободранными, тонированными стенами, с этими потрясающими видами из окон, будут стоять столы с белыми скатертями и хорошей посудой. И можно будет назначать встречи, общаться. Будет уютное, хорошее, правильное пространство, в котором будет жить редакция и сам проект, и все, кто сюда приходит. Уверен, что так и будет. Мое самое большое разочарование, что меня здесь не будет.
С Да ладно. Бог даст, будешь… Зайдешь как-нибудь, попьем чаю.
В.Я.: Нет, это будет чужое пространство. Другое. Я с радостью отдаю проект как стартап-менеджер. Но при этом надо понимать, что я в каком-то смысле отдаю и свой дом. И это для меня и больно, и страшно, и боязно.
С Мы три года назад говорили о новой концепции, о новой журналистике, о журналистике fast food и журналистике haute cuisine (сравнение, которое, надо сказать, многих наших коллег задело). Как ты думаешь, она получилась?
В.Я.: Да.
С Можешь привести пример хотя бы одного или двух текстов, которые эту журналистику, на твой взгляд, воплощают?
В.Я.: Дело не в текстах. Их было не один и не два. Например, я до сих пор помню твою давнюю статью об Иве Сен-Лоране (www.snob.ru/ysl), но я также помню и текст Тани Хрыловой о блокаде (www.snob.ru/spb), который для меня является алгоритмом новой журналистики. Он занимает полтора абзаца, но обладает такой эмоциональной силой, которая потом с тобой живет неделю. Для меня это выражение абсолютно новой журналистики, абсолютно нового письма, это если говорить о текстах. Но мне кажется, что новая журналистика в «Снобе» – это не тексты. Для меня это гармонично построенные и правильно продуманные взаимоотношения между журналистами и сообществом, которые все вместе, сообща и создают новую медиаисторию. Главное, что удалось сделать, это когда непосредственно текст – колонка, интервью – только начало создания общего контента. Это открытая журналистика, которая существует совсем по другим законам.
С А у тебя нет ощущения, что ты переоценил коммерческий потенциал интернета? Ведь фактически бумажная версия по-прежнему остается «двигателем прогресса», а реальную прибыль до последнего времени приносила только журнальная реклама.
В.Я.: Нет. В нашем случае двигателем прогресса является сообщество. Журнал – это лишь один из носителей сообщества. Основная база проекта – это все-таки наша аудитория. Контент, каким он был нами задуман и осуществлен, – это прежде всего сложное взаимодействие самых разных форм коммуникаций. Вначале ты приходишь на некое событие, потом ты можешь о нем прочитать на сайте, можешь сам оставить там комментарий, а потом твой комментарий появляется в журнале, ну и так далее. Собственно, это было и есть know how «Сноба».
С Интересно, что, придумав проект, построенный на живом, непосредственном общении, сам ты являешься не самым коммуникабельным человеком. Не было ли тут тайного противоречия лично для тебя?
В.Я.: Ну, наверное. Но, когда строитель строит дом, он не строит его лично для себя и под себя. Дом, который строится для себя, – это не задача для профессионала. А профессионал строит дом, в котором будут жить другие люди, который должен быть удобен, красив и полезен. Это не значит, что «Сноб» никак не выражал моих вкусов и предпочтений. И все-таки, если бы я его делал только под себя, это никогда бы не был коммерческий проект.
С Как человек, проработавший с тобой много лет, могу с уверенностью сказать, что ты делаешь всегда только то, что тебе самому интересно. Думать о других – мне кажется, это совсем не твой жанр.
В.Я.: Мне было интересно строить этот дом. На самом деле это дикий кайф – придумывать и обживать новое пространство. Но если ты спросишь меня, где мне хорошо…
С Где тебе хорошо?
В.Я.: Если честно… У меня был один очень счастливый Новый год, который я встретил несколько лет назад в замечательном буддистском монастыре в Индии. Я лежал в своей комнате. Было двенадцать часов ночи. В буддистских монастырях, как известно, не празднуют Новый год. И не происходило абсолютно н и ч е г о. Я глядел в потолок и думал, какое же это счастье, что не надо ничего делать, ничего предпринимать, ничего оценивать: хороший у меня получился год, плохой ли? Надо ли веселиться, не надо ли веселиться, надо мне с кем-то общаться или можно обойтись… И вот с этим блаженным ощущением я и заснул в двенадцать ноль пять.
С Если бы тебя попросили составить свой портрет из любимых предметов, что это было бы?
В.Я.: Фотоаппарат.
С Только один фотоаппарат?! И больше ничего? Никаких айфонов, кузнецовских фарфоровых чашек, буддистских четок?
В.Я.: В конечном счете нет. Без всего этого я могу обойтись, а без фотоаппарата – нет. Больше всего люблю наблюдать за жизнью.
С Скажи еще, что ты вуайерист.
В.Я.: Да, во мне очень много от вуайериста. По натуре своей я наблюдатель. И объекты, и дизайн, и красота – это то, что я очень люблю. Но для меня они существуют не сами по себе, а как объекты, на которые смотрят люди, за которыми я наблюдаю. Их взгляд, их точка зрения для меня очень важны. До сих пор не знаю, что для меня важнее, кузнецовская чашка на столе или возможность ощутить эстетическое удовольствие человека, с которым я за этим столом общаюсь. И то и другое – это форма наблюдения. Чтобы зафиксировать его, мне нужен фотоаппарат.
С Собираешься ли ты продолжать свой фотопроект со стариками?*
В.Я.: Да, у меня уже набралось что-то около тридцати персонажей. Первоначально я планировал цифру шестьдесят. Думаю, что в конце концов остановимся на сорока или сорока пяти. Это будут книга и сайт. И будут семинары. Большой мультимедийный проект. Он о возрасте, который мы привычно называем словом «старость». Я это слово очень не люблю.
С Сам ты боишься старости?
В.Я.: Нет. Я хочу весь проект назвать «Не надо бояться старости». Он о том, как надо правильно относиться к возрасту. Я встречал людей, которые делают удивительные вещи со своим телом. Женщина в семьдесят лет стоит в стойке на руках сорок минут, не напрягаясь. Человек, которому под восемьдесят, встает в вертикальный шпагат. У возраста нет ограничений, даже в физическом плане.
С Но ты говоришь об очень тренированных людях…
В.Я.: Я верю, что возраст представляет собой не деградацию, как многие считают, а наоборот, новую фазу развития личности – нужно только уважать законы, по которым это развитие происходит. В любом случае мне бы хотелось довести эту историю до конца. Тем более что она не ограничивается только фотопроектом. За время ее подготовки я обнаружил, что существует страшная дискриминация стариков: нет специальных фитнес-клубов, почти отсутствует красивая удобная одежда для пожилого возраста и т. д. Это огромная тема, которая заслуживает очень серьезного разговора. Большая часть стариков сама дискриминирует себя, принимая к себе такое отношение общества. Все построено на том, что в какой-то момент мы начинаем стесняться своего возраста, хотим его любым способом скрыть.
С Но тебе самому до старости еще далеко. Был ли ты внутренне готов к такому повороту сюжета со «Снобом»?
В.Я.: Для меня «Сноб» значил гораздо больше, чем еще один проект. Это очень большой переход. Это, можно сказать, перемена всей жизни. И я не знаю, какой моя жизнь будет дальше.
С Если бы что-то можно было изменить в истории этих трех лет, что бы ты поменял?
В.Я.: Для меня эти три года были процессом какой-то моей внутренней трансформации. Во-первых, я долго не занимался медийным бизнесом, и мне потребовалось время для адаптации в новых условиях. Может быть, даже больше, чем я предполагал вначале. Во-вторых, это сейчас, когда модель сложилась, когда она уже здесь, на кончиках пальцев, думаешь: как же просто все можно было сделать! Ах, если бы знать с самого начала! Но это невозможно. Новая модель должна быть выношена, опробована на ошибках. Наверное, при некоторых условиях все можно было бы сделать быстрее. Но это взгляд назад, и этим он уязвим. Я не верю, что вопрос «Что можно было бы изменить?» вообще состоятелен. Потому что ничего нельзя поменять, вернуть, и в спокойном приятии этого и заключена часть любимой мною буддистской философии.
С Что ты считаешь своим самым большим богатством?
В.Я.: Ну честно ответить трудно…
С Почти четыре года назад ты мне сказал, что больше всего не любишь, когда тебе врут.
В.Я.: На самом деле с тех пор я уже поменял эту точку зрения. Самая большая для меня ценность – это очень небольшое понимание сути вещей. И, увы, очень маленькая способность этому пониманию следовать.
С Какое качество ты больше всего ценишь в людях, а точнее, в своих друзьях?
В.Я.: В этом смысле во мне многое изменилось. Когда-то я очень избирательно относился к людям, с которыми общался. Мне было важно, чтобы они обладали целым набором необходимых социальных признаков. Но это прошло. Прежде всего я очень ценю и люблю в людях тепло, честность, любовь друг к другу. Способность тепло давать и не быть безразличными. В этом смысле последние несколько дней, которые были очень интенсивными и трудными, оказались для меня и на удивление счастливыми. Количество людей, которые обратились ко мне с какими-то добрыми словами и приветами, меня поразило. Можно сказать, что тут была перевыполнена моя десятилетняя норма.
С К вопросу о людях. За короткий срок в проекте сменилось немало составов. Люди приходили и уходили, копились какие-то обиды на тебя и на проект. Как ты сам относился к этой постоянной смене журналистского корпуса в «Снобе»?
В.Я.: Я верю, что яркие, хорошие медийные проекты не бывают тихими, благостными, неконфликтными и невзрывными. Медийный проект хорош тогда, когда он задевает аудиторию эмоционально, и это всегда очень разнообразная эмоциональная реакция. Ровно так же, кстати, было и с «Коммерсантом». И со сменой команд и эмоциональной реакцией аудитории. Одни любили, другие совсем не любили. Это нормально.
С Ты жалеешь сейчас о каких-то разрывах и расставаниях?
В.Я.: Смена лиц при запуске такого проекта неизбежна. Это новая, еще не устоявшаяся модель – она растет и меняется, вместе с ней растет и меняется коллектив, который ее создает. Кому-то это удобно, кому-то не очень, кто-то может приспособиться к новым условиям, кто-то нет. В любых проектах, с которыми я работал, редакция менялась по несколько раз, пока не складывалась, как сегодня в «Снобе», как раз та команда, которая нужна. Команда, кстати, совершенно фантастическая по своему профессионализму и готовности справляться с самыми сложными задачами.
С Ты почувствовал злорадную реакцию по поводу своего ухода?
В.Я.: Если ты пройдешься по блогам, то убедишься, что реакция на мой уход самая неоднозначная, но во всех случаях довольно эмоциональная. По-моему, это все-таки лучше, чем совсем ничего. Проект, который задевает, невольно проецирует на меня отраженный свет всеобщего интереса, ну и спектр возможных эмоций – тут и любовь, и злорадство.
С Не жалеешь, что назвал проект «Сноб»? Все-таки этимология этого слова довольно тяжелая.
В.Я.: Несколько раз жалел. Хотя мне нравилось это название с самого начала. И оно безумно много дало проекту, потому что запоминается намертво, создавая ту мгновенную царапину в сознании, от которой нельзя избавиться и невозможно забыть. Но с какого-то момента мне начало казаться, что название становится ограничением для проекта. Проект, который так называется, казалось мне, не может развиваться сверх определенного уровня. До сих пор не знаю, так ли это.
С У тебя есть ощущение, что наши инвесторы, которые сейчас получают этот проект, понимают, что с ним делать и как с ним обращаться?
В.Я.: Я хочу в это верить. В любом случае я очень благодарен ОНЭКСИМу и Михаилу Прохорову за уникальную возможность экспериментировать, создавать новую журналистику, которая у нас была. Те, кто сегодня расточает комплименты проекту и журналистской школе, которая здесь сформировалась, должны адресовать их прежде всего нашим главным инвесторам – за саму возможность, которую они нам предоставили. Поэтому мое главное чувство – благодарность этим людям. Такая благодарность профессионала за то, что у него была возможность сделать невероятно интересную работу.
Что делать с проектом дальше – это решение владельцев. Модель проекта, его концепция устоялись. Она работает, развивается. Конечно, теоретически можно концепцию поменять, но тогда надо проделать приблизительно ту же работу, на которую ушло три с половиной года, и с таким же уровнем риска. Еще раз, тем не менее, – это всего лишь мое частное мнение. В любом случае все решают владельцы.
С Но тебе еще не все равно? Или уже более или менее?
В.Я.: Все равно или не все равно… Эмоционально я от проекта отсоединяюсь. И это правильно. Моя работа закончена. Я сейчас пойду домой. Выйду на улицу, и, если обернусь на эти окна, они будут уже не мои. Зачем на них смотреть?
С После того как ты продал «Коммерсантъ», ты читал газету?
В.Я.: Нет.
С Полагаю, что и «Сноб» читать не будешь…
В.Я.: Не знаю. Когда я продавал «Коммерсантъ», то не знал, что не стану его читать. Тогда моя жизнь изменилась, как моя жизнь меняется сейчас. По масштабу перемен это вполне сравнимо.
С Но в одном из интервью ты сказал, что собираешься оставаться в сообществе и иногда даже появляться на сайте…
В.Я.: Собираюсь. Ты же понимаешь, тут есть один щекотливый момент: у проекта появится главный редактор, и мое активное присутствие может оказаться, как бы это помягче сказать, несколько неудобным.
С Ну да, получается что-то вроде королевы-матери…
В.Я.: Вот-вот! А, согласись, эта роль не для меня.С