Письмо Жерару Депардье
MON CHER GERARD,
К сожалению, это все, что я могу написать по-французски без ошибки. А ведь чтобы говорить с вами и быть понятым, знание французского языка – первейшее и главное условие. В вашем случае язык – не просто инструмент общения, но «почва и судьба», как сказал великий русский поэт. Вы вросли в почву французской культуры, французской истории, французского миропорядка. Собственно, вы сами – один из самых ярких, узнаваемых образов Франции. Можно не знать, какие роли сыграли, в каких фильмах снялись, но нельзя не знать вашего имени, особенно если живешь в России.
Наверное, вы последний из уходящей расы «священных чудовищ». В вашей воображаемой родословной наверняка найдется место и Коклену, и Тальма, и Леметру. Несмотря на свое театроведческое прошлое, я с трудом представляю, как они выглядели, но когда думаю о них, то слышу ваш голос. Только однажды я видел вас на сцене. Это было несколько лет назад на Зальцбургском фестивале, где вы читали любовные письма Берлиоза, а в перерывах между ними Риккардо Мути дирижировал римским оркестром, исполнявшим «Фантастическую симфонию». Разумеется, считалось, что вы читаете в паузах между частями, чтобы дать отдохнуть оркестру. Музыканты тихо шуршали у вас за спиной, но, кажется, вы этого не замечали. Вы были поглощены историей безумной любви, которая разворачивалась на страницах берлиозовских писем. Это свойство больших артистов: проживать чужую историю как свою собственную. И все как в первый раз. Вы не стали учить письма наизусть. Я знаю, что вы вообще никогда не учите своих ролей. Вы просто выходите на сцену или встаете перед камерой и начинаете жить жизнью своего персонажа. Ваши слова могут совпадать или не совпадать с текстом роли. Это неважно! Вас подхватывает неведомая волна, вы летите кубарем через все авторитеты и мемориальные плиты, через все табу и запреты. Никто и ничто не может вас остановить. Ни онемевшие партнеры, которые едва поспевают за вашими импровизациями, ни режиссеры с их истеричными приказами и жалкими мольбами, ни угрозы рассвирепевших продюсеров. Какую бы роль вы ни играли, вы рветесь к бездне. Впрочем, каждый раз вас что-то удерживает на краю, чтобы не сорваться окончательно и рухнуть туда. Что именно? Профессия? Все-таки вы великий профи. Условия контракта? Все знают, что вы не любите платить неустойки. Впрочем, кто любит? Простонародное упорство прирожденного трудяги, виноградаря и пахаря, привычно тянущих свою лямку от зари до зари. Это ведь только на взгляд читателей бульварных газеток вы наглый скандалист, кроющий почем зря своего президента и не желающий платить налоги. А вы просто знаете цену каждому заработанному сантиму и каждой своей рубашке, сброшенной в гримерке, мокрой, как после июльского дождя.
В этом году вы будете праздновать юбилей: пятьдесят лет в профессии. Поначалу в вашем репертуаре были одни бандиты. Брутальная внешность, свернутый в драке нос и жизненный опыт располагали к таким ролям. В Советском Союзе мы их почти не знали. Только один раз вы промелькнули в криминальной драме «Двое в городе», где экран был поделен между двумя тогдашними суверенами французского кино, месье Жаном Габеном и месье Аленом Делоном. Рядом с ними никому места не оставалось. Но вы прорвали оборону французского истеблишмента. Об этих победах мы узнавали из переводных рецензий, печатавшихся в специальных киножурналах, и из отчетов тех немногих кинокритиков, которым разрешено было выезжать на западные фестивали. Мы так и не увидели тогда ни «Вальсирующих», ни «Последнюю женщину», ни фильмов Маргерит Дюрас. Не услышали, как вы подпеваете великой Барбаре в спектакле «Лили Пассьон». Мы только знали, что в европейском кино появился какой-то потрясающий молодой актер, от которого все сошли с ума. Новый… а далее следовал стандартный набор великих имен: Марлон Брандо, Джеймс Дин, Жан Габен… Чудо естественности, животный магнетизм, вулканический темперамент. Ну зачем мне сейчас перечислять словосочетания, которые вы и так знаете наизусть! Ясное дело, что в парфюмерном воздухе европейского кино семидесятых, где еще недавно царили герои «новой волны», запахло настоящим самцом. Пришел хозяин. И им были вы! Дикий парень с сальными патлами, в кожаной куртке, купленной на распродаже, а может, украденной там. Сегодня ваши первые фильмы смотришь со смешанным и странным чувством, как будто перечитываешь запоздалые письма, пришедшие с театра военных действий. «Троянская война окончена. Кто победил, не помню…» А фильмы, вот они. Трогательные, смешные, грустные, страшные. Бедные трофеи нашей безвозвратно промелькнувшей юности. И все еще живы, и все жаждут славы и любви. И Патрик Девер, и Миу-Миу, и вы, мой дорогой Жерар…
До сих пор помню чувство ярости и позора, испытанное мною на просмотре вашего фильма «Барокко». Во время Московского кинофестиваля его должны были показать на специальном сеансе для начальства. В маленький просмотровый зал Дома кино набилось много постороннего народу. И уже погасили огни, и на экране пошли первые титры: Изабель Аджани, Жерар Депардье, Андре Тешине… И тут вдруг снова дали свет, и какая-то сволочь с бейджиком на пузе объявила, что сеанс не начнется, пока зал не покинут те, у кого нет специального пригласительного. Протестовать было бессмысленно. Оставалось только встать и, по возможности гордо, выйти. Что я и сделал, ведь у меня не было билета.
Но у вас-то он был. Вам повезло сразу, без обычных проволочек, без унизительных кастингов и томительных ожиданий у телефона. Вы сразу получили то, что хотели, – великие роли, отличные гонорары, прекрасную семью, Элизабет… Рядом с великим мужчиной всегда надо искать великую женщину. А Элизабет, ваша жена и мать ваших старших детей, она, конечно, великая. Вы и сами это признали в своих «Украденных письмах» – вашей первой книге, которую я иногда перечитываю, удивляясь и упиваясь прекрасной, чувственной и горькой прозой. Элизабет… Хрупкое, немногословное существо, застенчиво прячущееся в вашей гигантской тени. Только дым ее сигареты напоминал о том, что она где-то близко, где-то совсем рядом. Однажды я встретил вас обоих в холле отеля Majestic в Каннах: на меня двигался огромный человек-гора, облаченный во что-то джинсовое, а рядом семенила маленькая женщина с умным лицом, насмешливо и гордо поглядывающая по сторонам. В этот момент она была похожа на укротительницу, ведущую за собой слона на веревочке. Собственно, она ею и была все годы вашего брака. Потом веревочка порвалась, укротительница, похоже, устала, а слон теперь гуляет сам по себе.
Судьба время от времени сводила меня с актрисами, с которыми вы снимались или были, по слухам, близки. В Россию они приезжали, как правило, представлять свои новые фильмы, разрезать атласные ленточки на открытии разных бутиков или представлять свое вино или оливковое масло из своих имений. Кароль Буке, Фанни Ардан, Изабель Аджани... Я спрашивал у них о вас. Наверное, так провинциальные родственники интересуются у заезжих столичных штучек: «Ну, как там мой-то? Здоров?»
Но как только они слышали ваше имя, их напряженные лица преображались и что-то неуловимо материнское проскальзывало в их улыбке. О, Жерар! И взгляд, устремленный к небу, и скорбный жест молитвенно сложенных рук. В этот момент они напоминали мне не столько абатесс из Обазина, сколько матерей второгодников в приемной у директора школы, продолжающих надеяться на чудо, но при этом уже не очень-то верящих, что оно возможно.
Я знаю, что сейчас вы пытаетесь наверстать упущенное. И двое подростков, о существовании которых я узнал из вашего интервью для «Сноба», наверное, компенсация за те муки, которые вам довелось пережить с Гийомом. Все так! Но, если честно, страницы, посвященные вашему старшему сыну, я не смог читать. Мне показалось, что в какой-то момент у меня остановится сердце. Как оно у вас еще бьется? Как вообще можно было все это пережить? И неужели это и есть расплата за великую судьбу и великий успех?
А может быть, тут другое? В какой-то момент вы растерялись. Не стало великого кино, умерли великие режиссеры, которые знали, что вы должны играть. Вам стало тесно и неинтересно в профессии. Вы продолжали свои вдохновенные импровизации на автопилоте, не слишком выкладываясь и не очень-то вникая в смысл предложенных ролей. Сегодня Бальзак, завтра Обеликс, послезавтра Видок. Да какая, в сущности, разница? Все равно вы на голову выше всех. Талантливее, грандиознее. Это другим надо долго перевоплощаться, зубрить слова, входить в образ, а вы без всего этого можете легко обойтись. Один дубль, другой для подстраховки, и се ту. Мерси всем! О, сегодня еще столько дел! Виноградники, рестораны, поставки туда, поставки сюда, недвижимость там, недвижимость здесь. Вас много, даже слишком. Вашими уцененными комедиями завалены супермаркеты, вашим вином затоварены продуктовые магазины. Вы постоянно опаздываете на своем пижонском скутере. Вы на нем просто не помещаетесь. Голиаф на колесиках. Вы не знаете, что будет с вами завтра. Вы потерялись среди этих бесконечных полок с коммерческой продукцией, помеченной вашим именем. А рядом нет ни Франсуа Трюффо, ни Натали Саррот, ни Элизабет, кто бы мог взять вас за руку и вывести из этого душного лабиринта. Да вы, быть может, уже бы никому и не подчинились. А что? Все нормально. Когда нет любви и не для чего жить, надо зарабатывать деньги. Какие еще варианты?
Вы клянете власть, которая душит вас налогами, вы проклинаете судьбу, которая отобрала у вас сына. Вы бежите из Франции, которая высокомерно отвернулась от вас, чтобы не видеть, как вы некрасиво стареете, как задыхаетесь от лишнего веса, как забываете слова роли во время спектакля. Мне кажется, я даже знаю, почему вы выбрали Россию. Здесь вас любят, здесь никто не знает про ваши обиды и драмы, здесь все еще помнят, какой вы великий, и легко простят любые загулы и безумства. Но вы любите тепло, а тут полгода зима. Вы обожаете французскую кухню, а тут импортные продукты под санкциями и запретами. Вам все еще хочется играть главные роли, а в России вы обречены на одну-единственную роль – личного друга В. В. Путина. И не стоит обольщаться, она не главная. Роль в президентской свите не для вас, Жерар. Вы слишком велики для нее. И вы это знаете. И все это знают. Даже Путин.
Спасение пришло оттуда, откуда его никто не ждал. Вы стали писателем. Вы написали прекрасную книгу. Лучшая терапия на свете – это слово. Французский язык вас не подвел. Вы снова почувствовали себя Сирано, объясняющимся в любви за косноязычного Кристиана. Но теперь вы объяснялись только за себя самого. За все свои грехи, за безумства юности, за ошибки и заблуждения. И за бедного вашего мальчика, за Гийома, вы тоже объяснились. Нашли единственные слова, бередящие душу. Мы снова услышали ваш голос. Великолепный голос трагического артиста, способного озвучить самую большую печаль и самую большую любовь. И так же, как когда-то на «Лили Пассьон» вы кричали Барбаре: Chantez, сhantez pour moi! («Пойте, пойте для меня!»), – я обращаюсь к вам с похожей просьбой. Может быть, не так громко, но не менее страстно: Ecrivez pour nous, сher Gerard! Пишите, пишите, пишите для нас, дорогой Жерар.
И будьте счастливы.
Ваш СНС
Читать также: