Юлия Козлова: Трешечка за миллиард
Конечно, сам Франсуа-Мари Банье считает себя несправедливо обвиненным. Он не скрывает, что не ожидал такого сурового приговора. В своем последнем слове он заявил: «Я готов принять и худшие испытания, даже отправиться на каторгу (судья слегка откорректировал крик души маэстро: «Каторги давно не существует, месье». – Прим. авт.), но мне жаль Лилиан. Она-то точно не заслужила всех тех мерзостей, которые прозвучали в зале суда!»
Все началось еще в 2007 году, когда дочь владелицы концерна L’Oréal Франсуаза Бетанкур-Мейер подала иск на Франсуа-Мари Банье. Она обвинила его в том, что тот обманным путем не только выудил у ее матери крупные суммы денег, но и заполучил дорогостоящие подарки и денежные пожертвования на общую сумму более одного миллиарда евро. По ее словам, Банье также планировал получить «титул» приемного сына и свою долю в наследстве. История мгновенно попала в прессу, разразился грандиозный скандал. Главный его виновник раздавал направо и налево интервью, в которых жаловался на порочную власть, корыстную дочь и публично называл себя «невинно оклеветанным другом Лилиан». Но время шло, полиция рыла землю, обнаруживались новые факты. Следствие затягивалось (к нему позднее подключился отдел по борьбе с финансовыми преступлениями французской национальной полиции) и в итоге превратилось в одну из самых громких историй в уголовной практике Пятой республики. Официальное обвинение звучало так: «эксплуатация физической и психологической слабости индивида для извлечения личной выгоды». А фигурировавшие в деле денежные суммы действительно потрясали воображение.
…Они познакомились в 1987 году, когда журнал Egoïste поручил Франсуа-Мари Банье сделать портрет босса L’Oréal. Между художником и моделью тотчас же возникла нежная симпатия, или, как говорят французы, amitié amoureuse. Они крепко подружились и стали буквально неразлучны. Банье принялся регулярно наведываться в гости к госпоже Бетанкур, позволял себе давать ей указания, что ей следует носить, какие книги прочесть и на каких выставках побывать. Очень быстро он превратился в ее личного гуру. Очарованная миллиардерша души не чаяла в своем новом друге. Накупила ему страховых полисов на сумму восемьдесят два миллиона евро, постоянно дарила разные произведения искусства (только в 2006 году, по данным следствия, Лилиан потратила на презенты Банье семь миллионов долларов). Приобретала для него дома, квартиры, просто вручала в конвертах крупные суммы (на швейцарских счетах Банье следователи нашли незадекларированные пятнадцать с половиной миллионов евро). Итог подобной благосклонности эксперты оценили в четыреста миллионов евро. С 1994 года частная фирма Банье ежегодно получала от L’Oréal триста пять тысяч евро на свое развитие и процветание. К тому же Бетанкур решила вдруг изменить свое завещание, согласно которому Банье должно было отойти восемь процентов ее личного состояния, то есть около 1,25 миллиарда евро. На самом деле сегодня это уже устаревшие данные, так как к моменту завершения суда в Бордо, согласно данным журнала Forbes, состояние Бетанкур составило уже тридцать шесть миллиардов евро, обеспечившее ей девятое место в списке богатейших людей планеты.
Мадам так часто меняла свое завещание, что в какой-то момент Банье даже значился в тексте документа как единственный наследник (она планировала его усыновить!). Своих кровных родственников – дочь и двух внуков – миллиардерша тоже не собиралась обижать: им полагались оставшиеся девяносто два процента. Под пристальное внимание следователей попал также молодой приятель Банье, его помощник и секретарь Мартин д’Оржеваль, тоже получавший от Лилиан очень дорогие подарки. Следом за Банье осудили и Мартина. Его приговорили к восемнадцати месяцам исправительных работ. Кроме того, он должен выплатить сто пятьдесят тысяч евро штрафа и возместить убытки семье Бетанкур в размере двух миллионов евро.
Следствие установило, что благодаря щедрости мадам Банье приобрел семь квартир в доме в престижном парижском квартале Сен-Сюльпис, где когда-то занимал всего одну. На допросе он уверял, что Лилиан сама настояла на этом «расширении». Однажды, придя к нему в гости, она посетовала на неудобное маленькое пространство, в котором ничего толком не разместишь. Ни мастерскую, ни архив. Так, благодаря ее настояниям, владения Банье раскинулись широко-широко. Он оборудовал в соседних квартирах фотоархив, оснастив его по последнему слову техники специальными шкафами для хранения негативов с суперсложной системой температурных датчиков. Следователи нашли чеки и на «мелкий» ремонт дома (сто пятьдесят тысяч евро). На оставшиеся от ремонтов и покупки недвижимости деньги он установил во дворе бассейн с подогревом, всюду расставил камеры наблюдения, вырыл тайные подземные проходы-коридоры в библиотеку, кухню, во двор. «Обустройство и расширение дома» получило новое благородное название – как оказалось, Лилиан настаивала на открытии… музея Банье! Музея его фотоискусства.
Причем сама Бетанкур на допросе 13 мая 2008 года так и не вспомнила, для чего предназначались все эти выплаты. Банье же прокомментировал ее «забывчивость» так: «Эта женщина сущая скромница, разве она могла бы открыто признаться всем в своей благотворительности?»
Под какие филантропические цели были выписаны еще тридцать четыре миллиона евро на имена двух любовников Банье – Мартина д’Оржеваля и актера Паскаля Греггори – для следствия так и осталось загадкой.
Тут стоит оговориться: прислуга мадам Бетанкур подтвердила, что именно в те годы (1997–2008) душевное здоровье хозяйки заметно ухудшилось. Они наблюдали ее частые потери сознания – пусть краткосрочные, порой даже едва уловимые, некоторую рассеянность, забывчивость. Журналисты узнали, что на допросе мадам в ответ на четкие вопросы о тратах и подарках произносила такие фразы: «Я не знаю точных сумм, не спрашивайте», «Это ничто по сравнению с тем, сколько у меня денег», «Я ему никогда не отказывала».
Во время следствия всплыло также имя бывшего министра финансов Эрика Верта, доверенного лица Николя Саркози, у которого также имелся доступ к деньгам Лилиан. Следователи даже вызывали Саркози на допрос, продолжавшийся, по слухам, четыре часа, – они пытались установить, не финансировала ли мадам предвыборную кампанию. Но в этом вопросе так ничего не удалось доказать, и дело было спешно закрыто.
На суде, когда Банье давали слово, он вел себя нарочито развязно, шокировал публику дорогими костюмами и эпатирующим красноречием. Вот несколько разрозненных цитат:
«Да, Лилиан постоянно делала мне подарки. Ну и что? Если я отказывался, она обижалась! А я не хотел ее обижать! И потом, деньги для Лилиан ничего не значили, она играла ими, как другие играют в фантики. Она так развлекалась! Она делала, что хотела, – и ни о какой манипуляции с моей стороны не может быть и речи. Лилиан всегда была в здравом уме и твердой памяти, не делайте из нее дурочку! Зачем вы обвиняете меня в том, что я дергал за веревочки, а она была моей марионеткой? Она всегда вела себя как свободная женщина! Мне отвратительно, что на этом процессе ее рисуют немощной и глупой, бегающей за мной со своими банковскими купюрами. Я был ее другом, ее свободой, ее независимостью. И потом, почему обо мне тут говорят как о трутне, как о паразите? Я работаю всю жизнь с семнадцати лет. Между прочим, свой первый роман я написал в двадцать два года. Сам Луи Арагон потом говорил, что в моей прозе чувствуется стиль Стендаля! Мои литературные опыты отмечали Франсуа Мориак и Поль Моран! Я работал и дружил с великими людьми. Я делал по три тысячи снимков в месяц и сам зарабатывал хорошие деньги. Если меня и можно в чем-то обвинить, то лишь в том, что у меня поганый характер. И это правда! Но кто из нас идеален? К слову сказать, я несколько лет стойко держал оборону, отказываясь от денег и подношений Лилиан. Но она была так настойчива! Сколько раз я повторял ей: “Мне не нужны твои деньги!” Но она и слышать этого не хотела. Привыкла сама принимать решения».
«Что касается завещания, то Лилиан сама попросила меня помочь ей как-то разобраться во всех этих процентах. Конечно, я был озадачен. Мне вовсе не хотелось скакать пинг-понговым мячиком между матерью, дочерью и ее двумя внуками. Я считал это мерзопакостным делом и полнейшей глупостью!»
«Многие признания и показания, прозвучавшие на суде, лживы. Я никогда не покупал себе виллу в Сен-Тропе, и никакой Ferrari мне не нужен – у меня есть мой любимый мопед. У меня всегда были богатые покровители и друзья: Клод Помпиду и ее благотворительный фонд, Фонд Жака Ширака, покойные Мстислав Ростропович и Филипп Нуаре, продюсер и актер Жак Перрен, бывшие сотрудники L’Oréal Франсуа Далль и Линдсей Оуэн-Джонс! Я дарил им свои идеи. Неужели это ничего не стоит?»
«И я не понимаю, почему такое возмущение в обществе по поводу трат Лилиан? Это же были ее личные деньги, не имевшие отношения ни к состоянию дочери, ни к капиталу фирмы. И она могла с ними делать что хотела!»
Во время процесса суд выслушал многих свидетелей. Любопытны показания бывшей горничной Бетанкур – Доминик Гаспар, служившей мадам на протяжении восемнадцати лет. Она подробно описала обстановку, царившую за дверьми частного особняка на рю Делабордер в парижском районе Нейи. После смерти мужа мадам Бетанкур, по мнению Гаспар, слегка тронулась рассудком. Она продолжала верить в то, что супруг жив, и часто удивляла слуг такими словами: «Предупредите мужа, что я спускаюсь к обеду!» Прежде все делалось по часам, но с появлением месье Банье время будто остановилось. К тому же Лилиан оказывала фотографу особую честь – принимала исключительно в своей спальне. Что они там делали – так и останется для всех загадкой. «Я никогда не подслушивала и не стояла близко к дверям, не дожидалась его ухода, но я слышала, как они там вдвоем смеялись, развлекались. Месье Банье указывал Лилиан, кого выгнать из дома, кого принять на работу. Он тщательно проверял список ее дел, встреч, давал советы, куда пойти, куда нет.
Когда Франсуаза задумала провести обследование матери на вменяемость, Банье отговорил Лилиан, сказав: “Если вы согласитесь, все подумают, что вы действительно сошли с ума!” Банье искусственно создал пустоту вокруг хозяйки, восстановил против дочери и внука Жан-Виктора, который так любил навещать бабушку субботними вечерами. Банье сумел убедить Лилиан, что у юноши корыстные намерения. И да, я слышала собственными ушами, как он предлагал Лилиан подумать о его усыновлении. Мы все в доме видели, что мадам ведет себя странно, что она не в себе. Ах, если бы мы приняли тогда незамедлительные меры, может быть, этого процесса и не было бы!»
«Меры» приняла дочь. Поначалу Лилиан отказывалась проходить специальное обследование. И лишь в 2011 году стараниями Франсуазы мать оказалась у специалистов, которые выявили у дамы болезнь Альцгеймера и официально передали под опеку внуку. Впрочем, у судьи Жан-Мишеля Жантийя появились неопровержимые доказательства, что мадам Бетанкур страдает душевным расстройством уже с сентября 2006 года. И он считает, что все действия, которые она предпринимала после этой даты, можно считать вне закона.
«Интересно, как почтенный суд может выслушивать подобные заявления, – заступался за свою великовозрастную подругу Банье. – Если бы Лилиан была не в себе, как она могла бы продолжать возглавлять концерн L’Oréal?»
Итак, ситуация очевидна: коварный Банье охмурил слабоумную старушку, вытянув из нее кучу денег. Есть заключение врачей о ее слабоумии, есть доказательства финансистов и следователей, в руках которых имеются чеки и счета. Негодяй получил по заслугам, но при этом продолжает кричать о своей невиновности. А как же иначе? Теперь он в тюрьме. Говорят, что в свободное от принудительных работ время начал писать роман. Читать дальше >>
Монологи накануне ареста
За пару лет до этого скандала я познакомилась с Банье лично. Договорилась об интервью у него дома через его помощника, того самого Мартина. Странный молодой человек, похожий на большого пупса из магазина детских игрушек, встретил меня на пороге просторных апартаментов и провел в кабинет мэтра. Сам Банье появился спустя час. Даже не извинившись, он плюхнулся в кресло напротив и стал отвечать откровенными гадостями на любой, даже самый невинный мой вопрос. Вот когда я поняла, почему журналисты терпеть его не могут. Интервью он почти не дает, не потому, что не хочет, а просто потому, что к нему опасаются близко приближаться. Со мной такое было впервые. Я даже сама себе удивилась, почему сразу не встала и не ушла. Неужели любопытство пересиливало отвращение? В конце концов мое смирение подействовало. Банье смягчился. Мы проговорили часа два и расстались вполне дружески. Сегодня, когда я перечитываю расшифровку того интервью, многое видится совсем в другом свете. Оказывается, с младых лет Банье очень любил водить дружбу с пожилыми влиятельными людьми, называться их сыном, милым другом, спасителем (в зависимости от обстоятельств). История, правда, умалчивает о презентах, которые он получал от своих «подопечных».
Модный фотограф и писатель, Банье был дружен с Луи Арагоном, Сальвадором Дали, Лилей Брик, Владимиром Горовицем, Жаклин Пикассо – всех не перечислить! Он был крестным отцом дочери Джонни Деппа и Ванессы Паради Лили-Роуз, ловил в свой объектив Сэмюэла Беккета, Федерико Феллини, Дэвида Линча, принца Чарльза и президента Миттерана. Ужинал с Сартром, возил на своем мотороллере Рудольфа Нуреева. Я не скрывала, что хотела понять, почему судьба одаривала его такими невероятными знакомствами. Может, у него есть секрет?
«Нет, секрета у меня никакого никогда не было. Это чистое везение. Счастливые случаи – только и всего. А еще ранний успех. Мой первый роман, проба пера, так сказать, имел огромный резонанс в Париже. Я мгновенно стал модным персонажем, меня всюду приглашали. Оказавшись среди звезд, я не растерялся, а принялся активно с ними общаться. На равных. Без панибратства, но и без комплексов. Знаете, почему меня любили? Потому что я никогда не цеплялся за людей, никогда ни к кому не прибивался и всегда говорил правду. Я абсолютно независим. А все потому, что был закален тяжелым детством, полным унижений, страхов, обид. Сумел выжить в своем маленьком аду, а после ада все уже кажется таким мелким и нестрашным. Это и помогало мне в общении со “священными чудовищами” – у меня было противоядие против всех. Мой отец был родом из Венгрии. Его настоящая фамилия Banya. Он еврей, но во время войны крестился из страха перед нацистскими лагерями. До тридцати лет я даже не знал, что я полукровка. Почему-то отец вбил мне в голову, что главным нашим врагом был некий “СССР”, который я представлял себе как гигантский тюремный бункер, населенный шпионами. Отец ненавидел русских, по вине которых, как он считал, страдала его родина. Бил он меня нещадно за любую, самую ничтожную провинность. А матери было наплевать. Она, кстати, была потрясающая красавица. Но ко мне никаких материнских чувств не испытывала. И к моим братьям тоже. Я потом даже написал пьесу I Never Loved You, которую посвятил ей. Я выживал на улице. Рядом с посторонними людьми пытался найти “потерянную семью”. Дружил со всеми подряд – от антиквара и булочника до бродячего старьевщика и продавца книг. Моим первым близким другом стала пожилая дама мадам Гидеморэ. Она испытывала ко мне нежные чувства, возможно, потому, что в последний день войны потеряла сына. Я любил ходить к ней в гости. В прошлом она была кокоткой. Жила весело, задорно, а когда погиб сын, сломалась. Я был ее единственным светом в окошке».
Судя по всему, эта самая мадам Гидеморэ стала первой в списке престарелых подруг Банье – он считал, что она походила на них всех разом. Например, подружившись с Лилей Брик, Банье отметил, что у обеих женщин были пронзительные глаза, буквально испепелявшие собеседника. Магнетические глаза. Правда, Лиля была во сто крат умнее и образованнее его «детской придуманной мамы» мадам Гидеморэ. С Лилей Банье познакомился в Париже, куда она приехала на открытие выставки, посвященной Маяковскому. Это была «дружба с первого взгляда». Молодой человек стал регулярно наведываться к Лиле в Москву. Как конкретно протекали эти отношения, делала ли она молодому другу дорогие подарки – неизвестно. Во всяком случае, сам Банье об этом умалчивает. Судя по всему, главная фам фаталь советской литературы серьезно увлеклась обходительным и симпатичным французом.
«Открою вам очень интимный секрет: Лиля специально дождалась встречи со мной и лишь после этого приняла смертельную дозу снотворного. В Москве, едва переступив порог ее квартиры, я всегда попадал в магический круг – атмосферу пронзительных женских глаз, кипящего самовара, бесконечных разговоров. Она рассказывала мне о Родченко, Пудовкине так, как будто они сидели рядом с нами и тоже пили чай. И Маяковский был тут же с ними. Она не хотела уходить из жизни, не попрощавшись со мной. Для меня этот факт невероятно важен и дорог. Наш последний разговор состоялся за четыре дня до ее самоубийства на даче в Переделкине».
С другой любимой женщиной Маяковского Татьяной Яковлевой он познакомился тоже через Лилю, когда был в Нью-Йорке. А та, в свою очередь, свела его с Ричардом Аведоном и разными влиятельными людьми из журнального концерна Condé Nast. Так он попал в закрытый мир избранных, стал получать дорогостоящие заказы. Но идею «успеха по знакомству» Банье отрицает, доказывая мне, что всего добился исключительно благодаря таланту и усердию. Что он был рожден фотографом, но мир узнал об этом с опозданием.
«Свои первые фотографии я сделал в шестнадцать лет на свадьбе брата. Тогда главным посылом для меня было не желание запечатлеть счастливое мгновение, а как бы заглянуть внутрь этих радостных душ. Я блуждал среди приглашенных, на меня никто не обращал внимания, и я ловил в объективы глаза тещи, изображающей приторную любезность, или кузину, отбросившую смущение и жадно накинувшуюся на угощение, – каждый гость пришел сюда за своим. И меня потрясли эти открытия – получалось, мой фотоаппарат был проводником в иной мир, параллельный, мир подлинной сути вещей, чувств и эмоций. Когда напечатал снимки, нашел тому множество подтверждений – мне удалось запечатлеть скрытые чувства людей, их сущность. Магия фотообъектива была налицо. Так я и решил стать фотографом, снимать души. Фотография стала для меня беспощадным рентгеном, от нее не ускользало ничего. Совершенно естественно оказавшись в обществе “высшей лиги”, я потянулся за своим фотообъективом – для меня развернулось широкое поле деятельности по изучению характеров. Каждый, кто попадал на мои фотографии, становился подопытным кроликом. Танцующий в пустом зале Марчелло Мастроянни, скучающий на светском рауте Шон Пенн или забывшийся в тревожном сне Ив Сен-Лоран, похожий на мертвеца. А, например, Сэмюэл Беккет внутренне был такой же, как герои его пьес. Грустный, не верящий ни во что, понимающий бесцельность жизни. В течение одиннадцати лет я снимал его портреты. Мы стали друзьями. Я знал, что он живет со своей женой в Париже, в квартире, окна которой выходили на стену тюрьмы Санте. Он рассказывал мне о своей жизни, о том, как мечтал в детстве стать летающим змеем, поэтому часто прыгал с одного дерева на другое, пытаясь имитировать полет. Его прозу никто не хотел печатать, его пьесы отвергали серьезные театры, а в его талант верила только жена – у них была уникальная любовь. Когда Сюзанна умерла, он пережил ее всего лишь на неполные пять месяцев. Тотчас же съехал из их “тюремной квартиры” в дом для престарелых. В том приюте никто из стариков никогда не читал “В ожидании Годо” и не слышал, кто такой Беккет. Никто не догадывался, что ежедневно убогий кров с ними делит нобелевский лауреат. Старики завидовали его красивой куртке и дивному виду из окна комнаты. Да-да, на этот раз Беккету повезло – его окна выходили в роскошный сад. Постояльцы думали, что этот мрачный и унылый старик в прошлом работал в цирке, был клоуном. Почему? Не знаю…»
Став популярным и даже знаменитым (в 1972 году британская газета The Sunday Times Magazine назвала его golden boy of Paris), Банье легко проникал всюду. Захотел познакомиться с Дали, тотчас же получил от художника приглашение навестить его в отеле «Мюрис», где тот обитал с женой. Тесно подружилась с Банье и великая итальянская кинодива Сильвана Мангано, героиня фильмов Висконти, Пазолини, де Сика. Она тогда пережила страшную драму – потеряла сына одного возраста с Банье. И наверняка она узнавала в своем молодом поклоннике его черты. Они постоянно встречались, но об отношениях с ней Банье говорил неохотно. Лишь подчеркивал, что все время снимал «самую красивую женщину на Земле». За маской совершенства прятались одиночество, страдания и боль.
Близко подружился Банье и с Рудольфом Нуреевым, Ивом Сен-Лораном, Луи Арагоном, Владимиром Горовицем. Великого пианиста Банье называл своим отцом. Как ему удалось приблизиться к абсолютно закрытому и нелюдимому музыканту – загадка. Горовиц ни с кем не общался и никого к себе не допускал, кроме своей жены Ванды. Банье познакомился с ним в период очередной депрессии – Горовиц уже двенадцать лет не подходил к роялю. С ним и прежде такое случалось, он вдруг пропадал на два года, пять, десять лет. Переставал играть и выступать. Но вот встреча с молодым французом по какой-то необъяснимой причине круто изменила его судьбу. Благодаря тесному общению с Банье Горовиц обрел веру в себя – и больше никогда никуда «не исчезал» и даже почувствовал второе творческое дыхание.
Получается, Франсуа-Мари Банье обладает каким-то гипнотическим обаянием. Причем чаще всего под него попадали люди в возрасте, зачастую оказавшиеся на пороге смерти или недавно похоронившие своих самых близких и дорогих людей. И почему-то именно в этом человеке с дурной репутацией и плохим характером они находили то, в чем больше всего нуждались. Сам же Банье не скрывает, что получал от этих союзов многое: новые связи, деньги, семейный уют.
Банье рассказал мне, как ему удалось «найти ключик к Горовицу» (уверена, что к каждой своей «жертве» он подбирал свой ключ):
«Однажды я сделал Володе признание, после которого мы сблизились. Я сказал ему, что как-то в детстве решил свести счеты с жизнью, но мою руку остановила… музыка, которую я случайно услышал по радио именно в этот страшный момент! Я был потрясен, обожжен, ошарашен! Я остановился и дослушал ее до конца, и когда ведущий объявил, что прозвучала в эфире соната Листа в исполнении Владимира Горовица, понял, что этот пианист и есть мой спаситель. Он дал мне надежду. Новую веру в будущее. Потом купил его пластинку и дал себе слово отыскать этого человека, чтобы сказать ему простое спасибо. Ту пластинку я ставил всегда, когда мне становилось плохо. И все дурное мгновенно растворялось, как дым. Кого бы он ни играл, Бетховена, Шуберта, все это у меня называлось “Горовицем”. А сколько раз он играл лично для меня! Когда он умер, я думал – не переживу. Мне даже Ванда сделала замечание: “Ты оплакиваешь Володю горше, чем я. Будто отца провожаешь”. Так она впервые озвучила мои тайные чувства. Да, действительно, Володя был мне как отец. После смерти он вернулся ко мне в образе невидимого спутника. Теперь он со мной, как прохожие на улице, как соседи, как деревья, цветы, трава, дыхание. Удивительное превращение человеческого духа! Он стал моей бессмертной повседневностью!»
Услышав такие признания, я позволила себе высказать мнение: как же ему удается многократно переживать потери? Как он справлялся с утратами? Ведь это такое серьезное испытание. Даже смерть одного друга – это страдания на многие годы. Банье посмотрел на меня своими колючими глазками и зло прошептал: «Как справлялся, как справлялся? Справлялся! Одни умирали, другие оставались, приходили новые. Со мной всегда кто-то был».
…Сегодня страсти отгремели. Фотограф, писатель, интеллектуал Банье в тюрьме. Громкая история, которая опозорила его на весь мир, наконец-то закончилась. Журналисты разом потеряли к нему интерес. Никто даже не попытался разобраться в простом вопросе: а почему такая ситуация стала возможной? И кто в конечном итоге от этого приговора выиграл? Мадам Бетанкур, для которой Банье был единственным близким другом? Нет! Ее участь незавидна: все, что ей теперь позволено, – это тихо угасать под круглосуточным присмотром своих родственников и слуг. Ее дочь Франсуаза Бетанкур-Мейер? Не думаю. У нее столько денег, что траты матери никак не смогли отразиться на семейном капитале и судьбе компании L’Оréal. К тому же сомнительно, что Банье сможет когда-нибудь вернуть долг, даже если будет трудиться на исправительных работах до последнего вздоха.
Французский писатель Анри Труайя, живший долго и написавший огромное количество биографий, эссе, рассказов и повестей, свой последний роман посвятил очень интимной теме – теме Старости и Одиночества. В книге рассказывается о бабушке, у которой были родственники, соседи, дочь, но она проводила дни в воспоминаниях о былых счастливых моментах. Однажды к ней случайно забрела потерявшаяся где-то кошка, которую она тотчас же приютила, накормила и горячо полюбила. Чужой зверек мгновенно вернул старушке и смысл жизни, и улыбку, и надежды. Больше всех негодовала дочка – она требовала развесить в квартале объявления, вернуть животное законным хозяевам, стыдила эгоистичную мать. В конечном итоге объявления были расклеены по району, и очень скоро за кошкой пришли. Вроде как хороший конец истории. Жизнь бабушки потекла как прежде. С той лишь разницей, что она больше не смеялась, не сидела у окна, не бежала по магазинам в поисках чего-то вкусненького к обеду. Ей стало все равно, какая погода. А потом она заболела и умерла.
…Старость – тяжелое испытание. Многим это не по плечу. Неслучайно одинокие старики, которых очаровывал в разные годы Франсуа-Мари Банье, так отчаянно бросались с ним дружить, баловать его, помогать и покровительствовать. Может, им хотелось нравиться, быть услышанными, приносить пользу? Хотелось жить? И за это запоздалое счастье они порой готовы были платить миллионы, как Лилиан Бетанкур. Наверное, они обретали в лице Банье того самого «личного ручного друга», о котором читали когда-то в детских сказках. А он находил в них свои потерянные или несостоявшиеся любви – отца, мать, семью. И вот за все это теперь такая расплата – «трешечка», как принято говорить в нашем Отечестве.Ɔ.