«Я люблю лес, и мне очень страшно на Лиговском проспекте». Шоша Менаховская про «конъюнктуру», альбом «керамика» и волшебство

Ты можешь назвать главный музыкальный альбом в твоей жизни?

Мне тяжело что-то на первое место поставить. Я назову три. Во-первых, это The Microphones — The Glow Pt. 2. С этим альбомом я познакомилась году в 2018–2019, но точно не помню, как. Либо я увидела его в каких-то музыкальных пабликах «ВКонтакте», либо мне его кто-то посоветовал. Но я точно видела обложку.

В 2019 году я слушала его каждый день. Он стал для меня суперважным. Если я правильно помню, он в 2001 году записан, то есть задолго до того, как я его послушала. Я начала погружаться в лор Фила Элверума (основатель The Microphones — Прим. ред.): узнала, например, что у него жена умерла от рака, и следующий альбом он написал на ее инструментах. Чем больше я узнавала его как личность, тем ближе мне становилось то, о чем он поет. Мне очень нравится этот его «поток сознания».

Я вообще люблю такое, и у него часто песни строятся именно так: «Я шел туда-то, когда я был молодой, еще 10 лет назад, а теперь я один и буду собирать мою дочь в школу, а ты умерла» — и так далее. Мне нравится, когда образы цепляются один за другим. Это если говорить про тексты: много абстракций и много «потока сознания».

А если про музыку?

Если про музыку, тогда в целом был популярен такой лоу-фай, случился его ревайвл. И мне очень нравится, какие там перегрузы. Я потом еще узнавала, как именно они были сделаны, каким способом этот эффект был достигнут. Там какая-то крутая аналоговая штука использовалась, и я сама такое тоже очень люблю.

На этом альбоме очень крутой контраст тихих и громких, перегруженных частей. И мне очень нравится, что там много music concrete — то есть звуков окружающей среды, и особенно много звуков парохода. Я слушала этот альбом еще когда жила с родителями, училась в университете и до утра делала всякую домашку. А у них квартира как раз рядом с портом — и я те же самые звуки под утро слышала из окна.

Я так люблю этот альбом, что я его больше не слушаю, потому что он мне причиняет очень сильную боль. Но альбом суперский. Еще, наверное, упомяну Music for Airports Брайана Ино — очень люблю эмбиент. Я кучу раз слушала этот альбом, и каждый раз находила в нем что-то новое. Ну, и он, конечно, сам по себе знаковый. Еще буквально два слова скажу про Neutral Milk Hotel — это база абсолютная. Тоже лоу-фай, тоже абстракция, акустические инструменты, крутые аранжировки. Это прямо целый мир.

Я смотрел твое видео про их альбом In the Aeroplane Over the Sea. Интересно было обнаружить, что «барабанная голова» из «последнее, что я увидела» — это такая отсылка к обложке этого альбома, сам я ее не считал. Меня сначала подкупил этот момент, а потом я узнал, что ты шаришь за «нижний интернет» — и вот мы здесь. Странный вопрос, но ты Пророка Санбоя никогда не слушала?

Не просто слушала — мы делали кавер на его песню «Что такое денди?». На нас тогда обозлилась вся фанбаза Пророка Санбоя, и он сам писал нам угрозы в так называемом «ВКонтакте». Так что я очень хорошо знакома с этим персонажем.

Я считаю, что он — легенда. Даже если опустить все приколы, я очень рада, что у него сейчас действительно есть какая-то музыкальная карьера, что он выступает с концертами. Я не знаю, сколько ему лет, но он же всю жизнь занимался творчеством — и все-таки получил признание, хотя и через прикол. И ведь он действительно делает классные вещи, он крутой шоумен и все такое. Поэтому я за него очень рада. 

Полностью согласен. Ты в каком-то из интервью говорила, что у тебя в детстве случилось религиозное переживание от прослушивания Let It Be. Это как?

Мне исполнилось шесть лет, и мне на день рождения подарили синтезатор. Там была возможность слушать демо каких-то песен, которые ты потом мог по подсвечивающимся клавишам сыграть. Я нажимала всякие рандомные кнопки, там было много музык, которые мне нравились. Но однажды я нажала какую-то цифру — и заиграла просто потрясающая музыка, которая тебя в какой-то свой мир засасывает.

Я послушала эту мелодию, и у меня от нее появилось чувство такого сильного единения с музыкой, какое я всего несколько раз в жизни испытывала после этого. Я из еврейской семьи, и у меня тогда было ощущение, что есть я и есть много-много поколений таких же людей до меня, все мое генеалогическое дерево, все еврейские люди мира, которые в этот момент со мной соединились. Это было такое вселенское единение, и при этом очень глубокое погружение в музыку. Я была в восторге.

Я подошла к маме, напела ей песню, и она сказала: «А, ну это же Let It Be». А моя мама всю жизнь любила The Beatles. И я с того момента тоже полюбила.

Ты училась в еврейской гимназии для девочек и, насколько я понимаю, росла в относительно закрытой среде — можешь рассказать, что это за опыт?

Мой опыт был такой: вот у нас есть улица, которая ведет к школе, и на всей этой улице, в каждом втором доме живут мои друзья. Мы все жили очень близко друг к другу, наши родители все были друг с другом знакомы. Я знала всех братьев и сестер каждой моей одноклассницы, а она знала всех моих братьев и сестер.

В школе были очень маленькие классы. Я училась в самом большом — нас было 11 человек. И это был самый большой класс за всю историю школы. Поэтому, да, было ощущение, что вы не только одноклассницы, вы подруги, вы постоянно друг у друга дома тусуетесь. Ваши родители тоже постоянно находятся друг у друга дома, потому что они друзья — и это было классно, потому что всегда была взаимопомощь.

И при этом ты все время немножечко на виду. Какие-то твои поступки обязательно оцениваются. Притом что в Петербурге очень творческая, очень «интеллектуальская» община. Большинство родителей моих одноклассниц были какими-то крутыми художниками или искусствоведами. То есть они изначально вышли из академической среды, и потом уже, в начале 2000-х, стали более религиозными.

Так что это не была, знаешь, такая закрытая, религиозная-религиозная среда, где мы ни о чем ничего не знали. Мы каждую неделю всем классом ходили в Эрмитаж, и вообще в «большой мир» были погружены. Но не до конца. Когда я начала ходить в художку, я не очень могла найти общий язык с девочками, которые там учились — там тоже были только девочки. Они говорили о чем-то, а я просто не знала, что это. 

Например?

У меня всегда была тяга к музыке, я в детстве музыкой занималась, и дома ее слушала, но музыки было очень ограниченное количество. Я слушала то, что у моей мамы добавлено «ВКонтакте», слушала то, что у нас на кассетах было — очень много The Beatles, «Кино», «Аквариума».У нас была целая куча кассет с музыкой, аудиосказками и музыкальный центр. Моей любимой кассетой была «Воробьиная оратория» Курехина, вот ее я все свое детство слушала. Еще был прекрасный диск «Колбасный цех 4» — какая-то рейв-электроника. И все. Это был весь мой набор.

То есть, условно, песню Animal ДжаZ «Джинсы порезаны, лето, три полоски на кедах…» — я услышала в первый раз в 18 лет. И она мне очень сильно понравилась, но мы ничего такого не слушали, у нас в машине радио с популярными песнями не играло. Я все время искала, где эту «другую» музыку можно найти, но я просто не понимала, что мне гуглить, что искать. Я не знала никаких названий песен, групп.

Я помню, как я обратилась к моим подругам в художественной школе. Я говорю: «Что вы слушаете? Дайте мне это послушать». И одна девочка говорит: «Ну, вот есть группа “Король и Шут”, например, она очень крутая». Я тогда подумала: «Хорошо, я тебе верю. Ты самая крутая рокерская девочка в художественной школе. Дай послушать». Она мне включает — и, ну, может быть, это нужно впитать, но я как-то не впитала. Я даже по приколу такое не могу слушать, мне не нравится. Еще она мне включала 30 Seconds to Mars — их я тоже услышала впервые в жизни и мне тоже не понравилось.

Из того, что девочки показали, мне очень понравились My Chemical Romance — вот это было круто. А мои одноклассницы вообще не слушали музыку, им было неинтересно. И вот в этом плане я ощущала небольшую замкнутость. Не знала, где музыку найти. 

Как началась «конъюнктура»? Паблик «ВКонтакте» существует с 2017 года, первый альбом вышел в 2019. Что-то еще же происходило между этим?

Да, паблик существует с 2017 года, но я тогда просто выкладывала туда песни, записанные на диктофон. Я сразу понимала, что надо выступать — тогда это был единственный способ, чтобы о тебе узнали. Плюс, это позволяло интегрироваться в музыкальное комьюнити. И я искала людей, с которыми я могла бы это делать. Сначала я нашла двух своих одноклассниц. Они очень быстро слились — мы сыграли один концерт и все. И дальше я уже познакомилась с другими чуваками, с которыми мы продолжили делать музыку. Потом состав менялся еще раз 15 или 16.

Получается, «конъюнктура» — это ты?

Это моя группа, для которой я пишу все — музыку, тексты, аранжировки. Потом я приношу все это нынешнему составу, и мы уже вместе их дорабатываем. Они предлагают всякие решения, чтобы эти песни возможно было сыграть на концерте. Мне почему-то это очень важно: чтобы песня существовала в реальном мире. Потому что в компе можно написать сколько угодно дорожек, а в реальности она не сработает.

Когда группа формировалась, я познакомилась с Ильей Сахаровым, нашим барабанщиком — и это было, наверное, главное музыкальное событие, которое со мной произошло. С того момента барабанщик у нас не менялся, и я надеюсь, что не поменяется уже никогда, что мы с Ильей никогда не разойдемся. Мы вместе делаем очень много всего, поэтому я бы сказала, что «конъюнктура» — это я и Илья.

Илья менеджерит группу, все время меня подталкивает писать песни. Короче, играет очень большую роль в «конъюнктуре». Остальные музыканты приходят, остаются на какое-то время и уходят. Так случается не по каким-то негативным причинам: кто-то не видит здесь быстрого роста или, например, хочет переехать в другой город. Эти изменения довольно плавно происходят, и я уже намного спокойнее к ним отношусь.

Ты сказала про способность Ильи «менеджерить» — а тебе приходится насильно себя вытягивать в общение с людьми? Я даже расширю этот вопрос: у тебя ведь тоже все интересное в жизни происходит через насилие над собой?

Да, конечно. Все, что я делаю, я делаю через бесконечную жестокость к себе. Даже то, что мы с тобой сейчас общаемся. Перед релизом альбома я общалась еще с парой человек — и это было ужасно. Не в моменте — я просто испытываю запредельный уровень стресса. Я понимаю, что это «надо» сделать. И это интересно. Но страшно.

Ты отдельно пишешь музыку и тексты?

Я пишу отдельно музыку и отдельно тексты, потому что я их и чувствую совсем отдельно. Мне больше нравится писать музыку. Тексты мне скорее «надо» писать, но они все равно где-то витают. Я бы лучше писала только музыку, но я просто не хочу «заказывать» тексты у кого-то. Я помню свой самый первый текст — это было, наверное, лет в 10, когда я поняла, что я буду заниматься музыкой. Я довольно хорошо его помню, но не хочу цитировать. Не то чтобы он дурацкий. Он был неплохой. Просто он тоже был с религиозным подтекстом. И тоже довольно крутым, кстати. 

Остается поверить на слово. Ты говорила, что тебе важна преемственность по отношению к литературе, к поэзии. Это какие-то конкретные авторы?

Мне просто важно, чтобы текст песни не был говном. Чтобы это была не бессмыслица. Я не имею в виду абсурд, какой он бывает у Велимира Хлебникова или там у Хармса. Или у Введенского, которого я много читала. Такое мне как раз очень нравится. Мне нравится абсурд, нравится абстракция, нравится, как я уже говорила, поток сознания.

Меня очень отталкивают современные поп-хиты, в которых есть современный сленг или приколы, мемы какие-то. То есть это существует, окей. Но я про другое. И в этом смысле есть преемственность к поэзии Введенского, Хлебникова, Рождественского.

Рождественский в этом ряду — это интересно.

Ну, я все собираю из разных кусочков. Например, у моей мамы был сборник песен БГ*, который я в детстве читала как стихи. Я очень многого не понимала, и меня это очаровывало. Например: «Ну-ка мечи стаканы на стол». Какие еще мечи? Типа, оружие буквально? Это через запятую идет со стаканами — или что? Или, например, я не понимала песню, где «три сестры, три сестры черно-бело-рыжей масти» че-то там «разорвут тебя на части». И я думала: «Вау! Очень круто». Хотя ничего не понятно.

Из этой же серии я очень много слушала «Кино» в детстве, и моей любимой песней была «Алюминиевые огурцы». Потому что, ну, что за бред, что там происходит?

Из своих текстов тебе какой кажется самым удачным?

Мне кажется, «горный серпантин» — это квинтэссенция всего, что я перечислила, потому что там есть поток сознания, есть абстракция и есть очень конкретные вещи. Вот это крутой текст. Кроме него, наверное, ничего так не выделю, как поэзию. 

Вернемся к альбомам. «страшно» — это первая запись «Конъюнктуры»?

Нет, первого альбома уже нигде нет. Я не очень хочу о нем рассказывать. Представь: тебе 16 лет, ты не умеешь играть толком на электрогитаре, только узнал, что такое FL Studio и гитарные педали с эффектами. Это была проба пера во всех смыслах. Я даже не буду говорить, как этот альбом называется, чтобы никто не узнал и не искал.

Это была первая попытка записать музыку с людьми, и сейчас она мне не нравится. Это не то, с чем я бы хотела ассоциироваться. И «страшно», вот эта EP, которая вышла через полгода после самого первого альбома — это тоже какая-то каша была. Там сколько, три песни? Это была наша попытка поэкспериментировать, поиграть с чем-то и показать людям, типа: «вот, смотрите, какой мы прикол сделали». И вдруг песня «колесо» оттуда стала очень популярной. Ну, «очень популярной», в кавычках.

Мы сейчас ее не играем на концертах, потому что это акустическая песня. Она написана для трех человек, а нас на сцене пять. Да и мне просто не хочется туда возвращаться. Мне интереснее другая музыка. Я радуюсь тому, какую музыку я делаю сейчас, а тогда мне было очень мало лет, и это были какие-то неловкие попытки.

«страшно» очень кустарно создавалась, по кусочкам. Я приезжала домой к Илье и говорила: «Вот такая песня есть, давай ее запишем на zoom-рекордер». «А как мы запишем вокал? Ну, не знаю. Одолжим микрофон в библиотеке, на него запишу дома». То есть там столько лажи с технической стороны, что мне даже не хочется про это думать. Вообще обо всем, что сделано до «пепла», я предпочитаю не думать. 

А с «печальными тропиками» что не так?

Они тоже не очень. Очень сыро сделано, как-то по-детски. Как будто рисуешь вслепую. Я ровно этим тогда и занималась. Я чувствовала, что хочу какого-то эффекта добиться своей музыкой. У меня в голове звучала эта музыка, но как мне ее выразить — я не знала. Как людям объяснить, чего я хочу — я не знала. Как найти человека, который это грамотно запишет — я не знала. Но я все равно это делала, потому что у меня был импульс, я очень хотела.

Когда мы записали «печальные тропики», у меня было ужасное состояние. Мне было так плохо. Незадолго до выхода альбома я ходила в наушниках и постоянно его слушала. Только его. Слушала и думала: «Крутой альбом, супер. Выпускаем!». Потом сразу еще раз слушала — и просто начинала рыдать. «Ну, что это? Почему так ужасно?». Слушала в третий раз: «Да ничего, нормально. Вроде бы даже прикольно».

Может быть, он не настолько ужасный, как я думаю. Потому что люди мне все еще время от времени пишут: «Привет, послушал “пепел” — ну, неплохо, да. Но “печальные тропики” — вот это реальная музыка». Мне так не кажется, но окей.

Очень сложно, когда хвалят то, что сам для себя уже закрыл. Сразу возникает вопрос: «Это с тобой что-то не так или со мной?».

Да, 100%. Я ровно так же себя чувствую. У меня разница между альбомами примерно два года, и ровно столько времени уходит, чтобы эти крохи из себя выжать. Возможно, через два года я буду думать, что «пепел» — это просто кошмар. Пока нет.

Это еще и взросление. С собой прошлым соприкасаться неприятно, потому что ты прошлый всегда точно хуже. Это как старые сообщения «ВКонтакте» читать.

Про сообщения «ВКонтакте» — это ровно то же самое, да. Я иногда так делала, и мне так тяжело было. Почему я так разговаривала? Почему таким языком? Почему я так реагировала на вещи? Я настолько не хочу в себя старую погружаться. Это кошмар.

А ты тоже в школьные годы так «холодно» общалась?

Да, абсолютно безэмоционально. Мне писали: «Шоша, привет! Я в Питере. Мы с тобой не виделись два года. Может, ты хочешь встретиться?». Я отвечала: «Привет, ок». То есть мозга не было совершенно. И с другой стороны, я думаю, блин, может, тогда это была настоящая я? А все мои восклицательные знаки в сообщениях сейчас — это я уже просто адаптировалась к тому, как быть приятной? Я много об этом размышляла.

Часто так бывает, когда ко мне подходит кто-нибудь после концерта, говорит что-то, я реагирую, а потом отворачиваюсь и думаю: «Кто это сейчас говорил за меня? Кто это был?» И погружаться в старые альбомы — абсолютно то же самое, что разговаривать с собой, только младше и без развитой лобной доли. Кому надо этим заниматься?

Когда нет ни технических возможностей, ни умений, остается чистый импульс, о котором ты говорила. И получается очень личное знакомство с энергетикой артиста, ничем не оттененной. К тому же, слушатель на все смотрит по-другому: он же как бы «закапывается» вглубь твоей музыки и постепенно для себя открывает что-то давнее как очень ценное. «Что было, когда ничего не было».

Я тоже стараюсь с этой стороны смотреть, но я сама никогда в жизни этого не почувствую. Для меня это были последовательные шаги — «раз», «два» и «три». Мне все время кажется, что кто-нибудь послушает «керамику» и подумает: «Неплохо. Интересно, что у них еще было». Найдет «печальные тропики» и скажет…

«Она на самом деле кринжуха!»

Да-да-да. «Эта кринжуха нас обманула!». Но, если думать о позитивной стороне тех альбомов, мне кажется, это было чистое творчество. Когда у тебя есть желание, но нет умений, нет ресурсов, и ты все равно делаешь, потому что не можешь не делать. Это как наскальные рисунки: «Давайте измельчим камень, смешаем его с водой, окунем туда руку и оставим след на стене пещеры». И что-то получилось. Что-то получилось несмотря на то, что никто ничего не умел. Вот это, мне кажется, самое ценное.

Немножко помучаю тебя вопросами про «пепел». В песне «последнее, что я увидела» образ куклы — это оммаж? Очень в духе Siouxsie and the Banshees.

В этом случае под «куклой» я имела в виду труп, потому что это песня про моего друга, который очень рано умер. Это мои впечатления от кремации. И от смерти вообще — когда человек, который неделю назад еще был живой, сейчас выглядит, как восковая кукла. А все, что дальше, это как бы мое представление о загробной жизни. «Барабанная голова женщины с обложки», «жестяная банка» и «порошка упаковка» — я перечисляю предметы, которые были связаны с этим человеком.

«Барабанная голова» — потому что мы вместе впервые послушали альбом Neutral Milk Hotel. А «порошка упаковка» — потому что он был фронтменом группы «стиральная машина», и стиральный порошок все время фигурировал, как локальный прикол. «Жестяные банки» из-под разных газировок он коллекционировал. Ну, ты понял. Я так и пишу песни: есть какая-то боль или проблема, и вокруг нее таким мозаичным способом собираются какие-то кусочки. В «последнее, что я увидела» это кусочки нашей дружбы и того, что произошло потом. Эту песню я написала очень быстро. 

У тебя часто встречаются примерно одни и те же образы: «глаза», «слезы», яркий свет. Еще, наверное, «волосы» и «руки». Почему такой набор?

Знаешь, я очень люблю придумывать шутки. Ты, наверное, тоже любишь. И я заметила, что самые смешные шутки придумываются, когда ты уже почти спишь, говоришь полный бред — и всем очень смешно. Вот я люблю это пограничное состояние, когда ты просто даешь накопившимся словам выйти. Они могут очень далеко друг от друга находиться по смыслу, но их все равно что-то связывает.

Когда альбом только вышел, я в комментариях прочитала, что это «альбом с самым большим количеством упоминаний глаз». Я думаю: «Да нет. Чего ты выдумал?». Пошла переслушивать. И поняла: мне нужно перепроверять все, что я пишу. Действительно, очень много «глаз», очень много «слез». Но я же не песни пишу — я альбом пишу, и это все более-менее в один период происходит. Поэтому все, что меня как-то волнует, из одной песни кочует в другую. Я не вижу в этом проблемы.

А это и не проблема. Это твой код, который альбом и собирает воедино. Тебе еще, как мне показалось, свойственно такое «округление». Когда «бэд трип» превращается в «плохое путешествие» — вроде бы одно и то же, но совсем нет.

Если я чувствую, что получается слишком «в лоб», я стараюсь сделать не настолько «в лоб». С «плохим путешествием» так и получилось. Я не очень люблю придумывать название для песен, да и для альбомов. Но мы как-то шли с другом, и он мне сказал: «Было бы круто эту песню назвать bad trip». Я подумала: «Как бы да, но что-то не то». И я назвала ее «плохое путешествие»: во-первых, потому что там про путешествие, а во-вторых, потому что там правда похожая атмосфера. Люблю, когда «на грани».

На «пепле» был еще трек «стивен, ты действительно нечто» — отсылающий, как я понимаю, и к Моррисси, и к песне The Associates. Моррисси для тебя важен?

Слава богу, что это понятно! Обычно эту отсылку не считывают. Моррисси — не самая главная для меня фигура, но очень важная. Хотя в последнее время он меня скорее как-то отталкивает. Особенно когда натыкаешься на свежие ролики с его выступлений и думаешь: «Лучше бы я этого не видел».

Тебе не нравится, когда дедушка снимает рубашку?

Да, мне не очень нравится на это смотреть. Хотя, например, песню Barbarism Begins at Home я слушаю на повторе, когда у меня случаются панические атаки. Я просто ее включаю и надеюсь, что это прекратится в ближайший час. И помогает.

Но я The Smiths больше оцениваю, конечно, с музыкальной стороны, а не с текстовой, хотя и там очень много всего прекрасного. Я именно слушаю музыку. И в этом смысле это очень важная для меня группа. Мне показалось, что будет смешно назвать песню так. Не знаю, в курсе ли ты, но это же кавер.

На песню sexhater, название которой я забыл, да.

Да, и в демке она вообще называлась «Песня о мужской любви к Моррисси». Это был такой прикол. Нам с Тимофеем она очень нравилась, я приехала в Москву, мы записали вокал. И он сказал: «Знаешь, не буду ее выпускать. Забирай себе». Ну, хорошо, спасибо большое. Как раз не хватало на альбом одной песни.

Мы добрались до «керамики». Расскажешь про обложку? Кто ее сделал?

У меня есть приятельница, Карина Островская. И мне очень нравятся ее работы, они тоже «на грани». Ты вроде бы понимаешь, что изображено, а вроде бы и нет. Мы сейчас очень долго обсуждали, что мне нравится, когда что-то сказано не напрямую, а через какой-то визуальный образ, который передает тебе эмоцию. Вот у нее все работы такие. Для синглов обложки тоже делала она.

Я ей рассказывала, про что песни, какое примерно настроение у альбома. Какие цвета я хочу. Мне очень хотелось, чтобы обложка была объемная и существовала в материальном мире, не была плоской. Мы начали разгонять, — она придумала этот замок, я предложила добавить в него природу. Так появилось окошко с дорожкой куда-то, разные артефакты, камушки. Там нарисованы мои детские игрушки, фотки которых я присылала Карине. Мы обе не понимали, что делаем, но что-то сделали.

Это снова была работа с бессознательным. И я в восторге — очень крутая обложка. В ней есть и нежность какая-то, и хрупкость, и самодельность, и какая-то наивность детская. Она получилась воздушной и сказочной. Мне чего-то такого и хотелось.

Ты упомянула свои детские игрушки, — я видел, что ты их тоже рисовала и выкладывала в своем канале. Ты как вообще к своему детству относишься?

Я очень хорошо отношусь. У меня есть тоска по детству. Я, наверное, сейчас прохожу этот период, когда я понимаю, что оно заканчивается. Мне грустно об этом думать. Я давно уже самостоятельно живу и все такое, но все равно. Знаешь, как будто есть какая-то очень теплая картинка, от которой тебя отрезают. Точнее, есть что-то, что отрезает эту картинку от моей нынешней жизни. И я туда иногда возвращаюсь, думаю о каких-то моих игрушках, друзьях и детских приключениях. Это важный момент.

А ты что-то конкретное вспоминаешь?

Например, как мне было пять-шесть лет. У нас в родительской квартире до ремонта была такая огромная гостиная, совмещенная со спальней. Там было целых два окна. Я помню, что это весна, и комната залита светом. Мы с братом там на детском велосипеде катаемся вокруг стола. Вот такое вспоминается, просто домашние вещи. Но у меня тогда была связь с каким-то магическим миром. Все было волшебное.

Ты согласна, что по мере взросления лучше получается формулировать свои эмоции, но мир вокруг с каждым днем становится все менее заметным?

Да, абсолютно. Ты больше знаешь, лучше умеешь выражать какие-то эмоции. Больше понимаешь, что вообще происходит, но при этом не чувствуешь уже такую связь с миром. Происходит диссоциация. И что-то не то случается со временем. Оно начинает очень быстро идти. Ты чувствуешь, как его ход меняется с каждым месяцем.

Все мои друзья говорят о том, как с 2017-го до 2019-го прошло как будто 10 лет. А с 2019-го до 2025-го — как по щелчку, мгновенно. И это очень страшно. Меня это очень пугает, по крайней мере. Возможно, это от насыщенной жизни. А с другой стороны, событий много, но у меня больше нет школы, нет университета, какого-то внешнего каркаса, структуры. Раньше ты вставал во столько-то, в школу шел во столько-то. Может, поэтому вся жизнь за пределами школы или университета и казалась такой удивительной.

И для меня важно напоминать себе, что мир может быть таким: детским, волшебным. Но я не про какую-то магию говорю. Просто строишь дом из Lego — волшебство. Придумываешь историю — волшебство. Придумываешь песню — волшебство. И когда я сейчас рисую, вышиваю что-нибудь, когда музыку пишу, хотя с ней немного иначе, я снова чувствую этот детский азарт от исследования мира, окружающей реальности.

«конъюнктура» — очень петербургская группа. Твой Петербург — какой?

Я люблю места, где Петербург не похож на город. Я вообще ненавижу асфальт и провода, машины. Все, что город делает городом, мне не нравится. А все, что делает город похожим на райский сад, я очень люблю. При этом у меня смешанные чувства, потому что я в центре всю жизнь прожила с родителями. А потом мне пришлось переехать далеко, но я все равно регулярно приезжаю в центр. И каждый раз думаю: «Ну что за трэш. Здесь же просто невозможно находиться». Зимой ты просто ходишь по какому-то катку. Вокруг все солевые, все пьяные. Что это за Готэм-сити?

Мне это очень не нравится. И когда мне приходится на какой-нибудь Лиговский проспект выходить, я думаю: «Боже». У меня пару лет назад тоже случилась большая беда с дереализацией очень жесткой. И вот, мне кажется, что каждый раз, когда я оказываюсь на Лиговском проспекте, я как будто ее специально вызываю: «Я не здесь. Меня здесь нет». Потому что мне громко, мне шумно, мне грязно. Мне страшно. 

А вот Юсуповский парк — да. Сосновка — круто. Даже Новая Голландия мне нравится, хотя она напоминает мне ту серию «Южного парка», где их город джентрифицировался. Я просто видела Новую Голландию, когда она была впервые облагорожена в 2011 году. И это было какое-то суперхипповое, чудесное место с рампами для скейтеров, хиппи, хипстерами. Вот это было круто. А сейчас — ну, ладно.

Интервью с андеграундным музыкантом: «Я люблю лес, и мне страшно на Лиговском проспекте».

Да-да-да. Ну, это ровно так. Я люблю лес, и мне очень страшно на Лиговском проспекте.

Это тоже старость. Ты просто уже сам не способен инициировать тусовку. Не конкретную, физическую, а тусовку как эмоциональное состояние. Не идет.

Да, и мне от этого страшно. С одной стороны, мне дома очень комфортно, я готова с мужем каждый день проводить, мне никогда не становится скучно. Если бы были деньги на ежедневную доставку еды, я бы из дома не выходила. Особенно зимой.

Я сейчас в этом состоянии — это ловушка.

Вот да. У меня был такой период на пару месяцев, а потом я поняла, что это идеальная тюрьма. Настолько комфортно, все прекрасно. Мне еще комфортно каждый день есть одно и то же, потому что в падлу придумывать что-то новое. И я так много месяцев подряд могу существовать. А потом ты понимаешь, что этот комфорт, который ты так долго себе выстраивала, тебя разрушает изнутри. Потому что в этом нет жизни, нет импульса жить. Когда становится очень удобно, жизнь начинает рушиться. И вот я всегда в жизни тоже стараюсь находиться на грани, чтобы не становилось слишком удобно. Когда настолько комфортно, никаким творчеством не займешься.

Существует обязательная доза дискомфорта.

Да-да-да, это правда. Я сейчас, наверное, прозвучу не очень прогрессивно, но я думаю, что люди слишком жалеют себя. Возможно, это просто на меня так работает. Я уверена, что есть люди, которые прекрасно с собой сосуществуют, но у меня все получается только из-под палки, только с жестокостью к себе, исключительно так.

Иначе я просто ничего не буду делать. Ничего — в смысле вообще ничего. Мне нужна какая-то внешняя дисциплина. Я мечтаю, что ко мне придет какой-нибудь человек и скажет: «У тебя четыре обязательных занятия в неделю. Ходи туда, или все будет очень плохо». Вот я хочу такую жизнь, больше похожую на кружки после школы.

Мне тоже очень нужна дисциплина. Хотя я всегда думал, что я битник. Но встреча с кем-то реально «свободным» меня обычно повергает в шок какой-то.

То же самое. У тебя же есть, наверное, друзья, которые были нормальными, и вдруг что-то случилось, и их жизнь пошла под откос? Я на такое всегда смотрю и думаю: «Ну, а как ты живешь? А где ты живешь? Откуда у тебя деньги? Как тебе это удается?».

Я тоже читаю Патти Смит какую-нибудь и думаю: «Это просто я. Это просто тупо я». А потом я понимаю, что это вообще не я. У меня была более-менее нормальная жизнь. Но с другой стороны, мне иногда кажется, что я что-то упускаю. Что нужно в какое-то дерьмо погрузиться — и тогда все попрет. И музыка будет хорошая, и тексты. Но это, знаешь, тоже выдумка, типа нужны какие-то определенные условия для творчества. Я думаю: «Да, нужно изолироваться, уехать куда-то — и я напишу альбом». Это не так.

Закончим про «керамику». Каким получился альбом, на твой взгляд?

Я думала, что получится отстой, что я вообще чего-то другого хотела. Потом я думала: «Ну, ладно, я так долго его уже делаю. Надо его выпустить. Понятно, что не такой уже крутой, как “пепел”, но в целом пойдет». Мы его выпустили — и сейчас я понимаю, что процесс был очень крутым. Я очень с приятными чувствами вспоминаю, как мы его записывали. Получилась мозаика, получился классный пазл из всего, что мне нравилось за последние два года. Мне нравится, что этот альбом — как портал в другой мир, куда ты погружаешься на полчаса. Это история, замкнутая в самой себе.

Мы уже играли этот альбом в туре, потому что хотелось людям, к которым мы еще не скоро приедем, показать все, что скоро выйдет. На всяких фестивалях тоже по чуть-чуть играли эти песни. И я подумала, что будет скучно на презентации альбома просто выйти и сыграть их, как обычно. Мы решили, что часть песен аранжируем с камерным оркестром. Думаю, на это стоит посмотреть — будет интересный лайв. 

Последний вопрос. Есть ли у тебя какое-то главное воспоминание или впечатление, событие из жизни, через которое ты синхронизируешься с собой? Какой-то момент, который ярко показывает, каким ты видишь мир.

Есть одно такое событие, к которому я часто возвращаюсь. Оно мистическое немножко. Мне было, наверное, года три: мы с мамой поехали на какой-то субботник — убирать, не помню, детский лагерь за городом. Кажется, это было на стыке весны и лета, потому что родители убирали листья, которые с осени пролежали там всю зиму.

Мы доехали до туда на электричке. Я там особо ничем не занималась, просто была рядом со всеми — или только с мамой. Мама дала мне вареное яйцо, чтобы я его съела. И как-то так получилось странно. Она дает мне это яйцо, я делаю два шага в сторону — и оказываюсь в каком-то замкнутом мире. И я не понимаю, как оттуда выйти.

Там, значит, такая речка течет, коричневая, с железной водой. Я стою, у меня в руках яйцо, а надо мной деревья образуют купол, и они такие желто-зеленые. Там все было залито золотом и мерцало. Каким-то образом в это замкнутое пространство проникал солнечный свет. И я не понимаю, что мне делать, потому что я не знаю, как я туда попала. Я буквально зашла за какой-то дом — и все, я там. А как выйти — непонятно.

И знаешь, я стою с этим яйцом. Я думаю: «Так, у меня есть яйцо. Я смогу продержаться какое-то время и выжить». Я вижу вереницу муравьев и говорю: «Блин, помогите мне, пожалуйста. Как отсюда выбраться? Вы, наверное, знаете?». Они мне не отвечают. Я говорю: «Пожалуйста, березы, помогите мне отсюда выйти». Они мне не отвечают. У реки прошу, типа: «Пж, я не хочу здесь находиться». Она молчит.

Но все вокруг живое. Все дышащее, магическое. И только когда я у всех попросила помощи, у всех деревьев, рек и муравьев, я сделала два шага обратно — и выбралась оттуда. Когда я вспоминаю об этом, я думаю, что это был мой мир. Я вот такая.

Беседовал Егор Спесивцев

*Минюст РФ признал Бориса Гребенщикова иностранным агентом