В комментариях к видеозаписи моего выступления по «Пифагорейской Вселенной» Владимир Невейкин поделился вопросом:
"Даже если допустить (поверим в доказательства "от противного"), что мы (вся Вселенная вместе с нами) являемся творческим Актом некой высшей сущности, Великого Архитектора, то тут же возникает вопрос о происхождении самого Великого Архитектора. Или его создал еще один, более Величественный Архитектор в рамках других еще более уникальных "тонких настроек"? Не похоже ли это на ту же "мультиверсию", но, не параллельную, а, скажем, "эшелонированную" вглубь, где за каждым Богом конкретного мира находится еще один, два, три Бога по возрастающей. Или при "обнаружении своего Бога" процесс познания мира на этом прекращается?"
Было бы неверным сказать, что этого вопроса мы совсем не касались. Именно о нем шла речь, когда ставилась проблема терминуса (terminus), окончания объяснений, почему законы природы таковы, каковы они есть. Напомню, что мы не делим тут законы на уже найденные и неизвестные, но берем все законы единым блоком. Что может быть, а что не может быть терминусом их объяснения? Только некая тотальность, абсолют, о котором уже нельзя спросить, почему он такой, а не другой. Ничто ограниченное и специальное, никакой конкретный закон, например, не может быть финалом объяснений. Именно в силу своей специфики, конкретный принцип потребует ответа на вопрос, почему именно такой, а не иной закон оказался в структуре мироздания. Если же у закона нет никакой конкретики, то из него ничего и не следует, он есть пустое тождество, тавтология. На роль терминуса можно предложить чистую случайность, логически это представляется допустимым. Когда мы говорим, что нечто произошло случайно, то указываем, что дальше спрашивать бессмысленно: просто так получилось, да и все.
Мы показали, что законы природы слишком хороши, чтобы их объяснение случаем было разумным, даже в предположении бесконечного числа вселенных со всевозможными законами природы, как предложил Макс Тегмарк. Законы не просто тонко настроены, но двояко–тонко: на жизнь мыслящих существ, и на свое познание этими существами, то есть нами. Ни та, ни другая настройка несовместима с гипотезой о том, что вселенная является случайным представителем мультиверса Тегмарка. Доказательства приведены в нашей «Загадке Антропного Принципа» и залинкованных к ней статьях «Пифагорейской Вселенной». Ну, а раз полная случайность, как исток полного набора законов, известных и неизвестных, исключена, то стало быть, они выбраны целесообразно, и даже весьма точно, чтобы оказаться дважды-тонко настроенными. Целесообразность, однако же, имплицирует ум. Таким образом, мы заключаем, что источником законов является Ум.
Ум в качестве терминуса может быть только абсолютным, умностью самой по себе. Он не может быть умом ограниченным, пусть даже и весьма мощным—всякое ограничение ума сразу бы поставило вопрос: почему это ограничение таково, а не какое-то иное? Означает ли это, что мы тем самым доказали, что вселенная не могла быть создана неким могущественным демоном, ограниченный ум которого оказался достаточно силен для такой задачи? Нет, никоим образом. Такой демон исключается приведенным рассуждением лишь как финальное объяснение, терминус, вселенной; но как ее непосредственная причина он этим рассуждением не исключен. Иными словами, приведенным доказательством ни гностицизм, ни представления типа демона Декарта, Матрицы и подобные им никоим образом не опровергаются. Опровергается лишь то, что названо нами хаосогенезом: учение о тотальной случайности как последнем истоке мироздания.
Напомнив наши выводы, я возвращаюсь непосредственно к вопросу Невейкина. Вот как я на него ответил:
"Владимир, спасибо Вам за хороший вопрос по теме. Его часто задают, и, попадая в эту бесконечность, заключают об абсурдности всей картины. Самый короткий ответ на эту проблему состоит в том, что бесконечность Создателей иллюзорна, вся эта кажущаяся бесконечность есть один и тот же Создатель, финальная причина миров и самого себя, causa sui. Быть причиной самого себя есть качество творческого ума, не только божественного, но до определенной степени и человеческого: человечества в целом, цивилизации, культуры, личности. Английское выражение self-made man отражает определенную истину о творческом, предприимчивом человеке. Каждая трудная умственная задача, которую Вам и мне приходилось решать хоть в детстве, хоть вчера, возвышала наш ум, была этапом самосозидания. С Божьей помощью, разумеется, но и наше личное участие было важным. Сочетание Ума и случая как двух истоков вселенной также приведенным рассуждением не исключена. Более того, есть серьезные основания полагать, что так оно на самом деле и есть. Мир есть дитя двух родителей, как писал Плотин—Бога и Ничто."
Таким образом, картина бесконечности создающих один другого создателей не вполне иллюзорна, в ней есть определенная истина: творчество есть процесс самосозидания ума. Но ведь Творец вечен. Мыслимо ли всю вечность творить новое? Разве не кончится когда-то запас новизны, не оказывается ли вечный Творец в ситуации неминуемого вечного возвращения? Или это не так, и бесконечности творческих задач достаточно даже для вечности?
Тот же вопрос возникает и в отношении отдельной души. Если душа не пропадает, не растворяется ни в Боге, ни в Ничто, если она не обречена ходить по кругам, то и ей должно быть открыто бесконечное пространство совершенствования, вечного приближения к Творцу, вечного возвышения от слабостей и заблуждений к силе и истине. Бытие в таком случае должно быть наполнено душами, чей возраст и творческая мощь сколь угодно велики. Многие из них, надо полагать, в силах создавать вселенные. Не создана ли наша вселенная одной из таких могучих душ? Не могло ли так оказаться, что эта душа, в силу своего несовершенства, сотворила наш мир не лучшим образом и не с самыми лучшими намерениями? Разве не должны мы заключить именно таким образом перед лицом не столько даже человеческих злодейств, сколько природных катастроф, губящих всех подряд без разбору? Или же, перед лицом безмерной мудрости и красоты творения, следует согласиться с Лейбницем, что Творец создал лучший из возможных миров?
Как подойти ко всем этим вопросам? Есть ли для их разрешения хоть какое-то разумное средство? Не оставить ли их лучше, не забыть ли, как безнадежно-недоступные, лишь попусту пугающие своими безднами? Разве могут быть у человечества какие-то хоть мало-мальски надежные данные для хоть сколько-нибудь определенных и достоверных ответов на них?
Как это ни странно покажется, но данные такие имеются. Речь тут не о личных видениях, но о том, что принято считать открытым постижению всякого мыслящего человека: об истории учений, религий, в их связи с историей цивилизаций. В силу важности вечных вопросов, они никогда не оставались без ответов. По этой же причине границы доминировавших ответов определяли границы цивилизаций. Иными словами, каждую цивилизацию можно рассматривать как плод определенных ответов на основные вопросы бытия. Так что, у философии есть свои опытные данные, по которым можно и должно судить об истине тех или иных учений—«по плодам их узнаете их».
В качестве примера философских плодов я укажу на тот, о котором уже неоднократно и подробно говорил—на фундаментальную науку, плод пифагорейско-платонической картины мира. Ни среди античных математиков, ни среди отцов науки Нового Времени, ни среди творцов Научной Революции прошлого века не было никого, кто, скажем, разделял бы гностические убеждения о сотворении мира не слишком умелым или не слишком благим божеством, или хотя бы допускал такую возможность. Все они, так или иначе, разделяли платоновский идеализм с верховенством Блага в его античной, христианской, спинозистской или деистической форме. И это отнюдь не случайно: гностицизм несовместим с ценностью фундаментальной науки. Ценности не навязаны природой, они не изобретаются и не приписываются свободными волевыми актами. Ценности открываются через созерцание картин мира, они задаются метафизикой, как бы излучаяясь ею. Вера в неловкого и недоброго автора вселенной делает всякую идею о познании ее глубинного устройства нелепой и ненужной. Фундаментальная наука была и остается совместимой лишь с одним, пифагорейско-платоническим представлением о мире, где она мыслится высоким причастием всеблагому всемогущему божеству. Тот факт, что ныне этот тезис многим покажется странным, говорит лишь об одном: древо фундаментальной науки в значительной степени утратило связь со своим корнем. В таком состоянии деревья долго не живут.