Иногда мы в общественных местах видим плачущих людей. Как правило, мы проходим мимо, отводим взгляд, делаем вид, что ничего не замечаем. Но порой даже несколько добрых слов, сказанных чужим человеком, могут оказаться очень нужными и своевременными.
* * *
Девочка лет пятнадцати плакала в вагоне метро.
Дело было зимой, утром, в выходной, вагон был полупустой. Девочка заплакала не сразу, как зашла – сначала сдерживалась, но потом всё-таки разревелась, старалась делать это тихо, прятала лицо за рукавом; кто-то мягко коснулся её руки, кто-то уступил место, и девочка продолжала плакать уже сидя, скорчившись. Пассажиры деликатно отворачивались. Когда поезд останавливался на станции, девочка ещё больше скрючивалась, видимо, не желая шокировать заходящих, но в тоннеле снова начинала рыдать. Пачка бумажных платков худела на глазах.
Девушка в вязаной шапке лет двадцати пяти довольно долго рассматривала её из другого конца вагона, затем подошла ближе. Девочка, увидев, что кто-то пристально на неё смотрит, отвернулась к стенке, но девушка не смутилась, продолжала стоять почти над ней. Тогда девочка встала и подошла к двери, отвернулась от вагона и прижалась к двери лбом. Девушка встала за спиной - девочка сразу это почувствовала. Поезд подъезжал к станции, и девушка крепко взяла под руку девочку и потянула её за собой:
- Пойдём.
Это было такое надёжное и хорошее «пойдём», что девочка послушно вышла из вагона на чужой станции и пошла куда-то за незнакомой девушкой, уверенно тянувшей её к выходу. На ходу плакать было сложнее. Девочка подняла выше шарф, закрыв пол-лица – шапки она, как многие девочки пятнадцати лет, не носила. Девушка шла немного впереди, не отпуская её руку, и закрывала собой от столкновений с прохожими и от любопытных взглядов.
На улице девушка сказала всё тем же прекрасно твёрдым голосом:
- Сейчас сядем и где-нибудь поговорим. – И спросила у себя: - Где бы? Чтобы спокойно и в тишине?
Размышляя на ходу, она всё тянула и тянула за собой девочку, втащила её на буксире в продуктовый магазин (та к тому времени уже немного успокоилась), поставила около касс и строго сказала:
- Жди.
Девочка послушно остановилась возле камеры хранения, и стояла там, рассматривая свисающие из дверец номерки от ключей.
Через полминуты девушка вернулась с фляжкой коньяку, показала её девочке. Та высунула нос из шарфа и покачала головой:
- Я не буду.
- Ну и ладно, - сказала девушка и добавила: - И это правильно.
Потом она потащила дальше куда-то свою новую знакомую, и они оказались в каком-то большом дворе старого дома – и очень удачно, как раз в тот момент, когда они проходили мимо подъезда, оттуда вышел мужчина в шапке-ушанке, и девушка закричала ему:
- Ой, подождите, подождите! – и мужчина подождал, придержал дверь, они зашли в подъезд. В лифте девушка нажала на последний этаж – так они оказались на серенькой лестничной площадке девятого этажа, у грязного окна с чахлым кактусом на подоконнике; зато в подъезде было тепло и хорошо, уютно гудела лампа над головой, можно было разговаривать.
Девушка достала фляжку и показала девочке, но та снова отрицательно покачала головой. Девушка пожала плечами, убрала бутылку в карман и скомандовала:
- Рассказывай.
И девочка, которая вроде успокоилась, снова начала рыдать, но при этом рассказывала, и пока она говорила, голос у неё становился всё увереннее, видно было, что ей уже лучше.
Девушка про себя боялась, что кто-то умер и она не справится, но нет, обычная история: он, она, они... Девочка говорила и говорила, и разводила длинными красивыми руками, девушка кивала и поддакивала.
- ...и всё, - закончила девочка, опять собираясь разреветься.
Но старшая прижала палец к губам, и девочка только всхлипнула. На этаже открылась дверь, девушка бодро поздоровалась:
- Здрасьте!
Женщина посмотрела подозрительно – но на подоконнике сидели две приличного вида девочки, разговаривали, не курили, и что-то буркнула. Девочки послушали, как она доехала на лифте до первого этажа.
И старшая заговорила. Она говорила простые и банальные вещи, такие, которые женщины из столетия в столетие говорят друг другу в таких ситуациях: всё будет хорошо, ты обязательно встретишь того самого, эта боль пройдёт, - но младшая слушала с таким видом, будто это было откровение свыше, буквально впитывала каждое слово, даже вся подалась вперёд. Девушка увлеклась, говорила громко, приводила примеры, тоже махала руками и вскакивала с подоконника. Когда девочка пыталась что-то возразить, старшая твёрдо не задумываясь отвечала, и девочке становилось ясно: да, именно так и будет, и никак иначе, и всё обязательно будет хорошо. Они обе согрелись, старшая сняла шапку, оказавшись рыжей, младшая расстегнулась. То ли день за окном распогодился, то ли что, но зимнее московское небо уже не было таким серым, и окно было не таким уж и грязным, батареи уютно булькали, и девушка была убедительной, внимательной и спокойной. Она никуда не спешила, и они говорили и говорили, много о чём говорили, спорили и даже смеялись...
Через два часа они спустились вниз, вышли из подъезда, немного потоптались у дверей и разошлись в разные стороны: девочка к метро, девушка куда-то дальше по улице. Попрощавшись с девушкой, девочка пошла, не оборачиваясь, быстрой уверенной походкой – по ней никто бы и не сказал, что два часа назад она рыдала в три ручья. Девушка некоторое время смотрела ей в спину. Она не попала на важное мероприятие и знала, что вечером у неё из-за этого будет неприятный разговор. Она натянула пониже шапку на растрепавшиеся волосы: на улице было морозно.
Ей было 25, и она умела утешать.
У неё были рыжие волосы.
Её звали Оля.
Это всё, что пятнадцатилетняя девочка запомнила о ней на всю жизнь, хотя больше никогда её не видела.
Просто иногда, когда рядом нет близких, а тебе плохо, очень важно, чтобы кто-то чужой взял тебя за руку и вывел из вагона метро – особенно если тебе пятнадцать лет.