Довлатов в «Компромиссах» назвал одним из главных свойств редакционной атмосферы лихорадочное бесплодие. Иногда я вспоминаю это словосочетание, когда думаю об особенностях нашей работы. К счастью, в последние годы всё реже.
Однажды у меня было интервью с российской кинозвездой для красивого журнала. Звезду звали, скажем, Андреем, был он молод, популярен, имел подходящую для звезды приятную наружность и задумчивую томность во взгляде. Мы долго говорили обо всём подряд, я внимала, он вещал, в общем, обычное такое интервью ни о чём.
Текст я написала легко и быстро, правда, при расшифровке выяснилось, что мой герой – не Цицерон (иногда в разговоре это не очень заметно, потому что мимика и жесты дополняют мысль, да и сосредотачиваешься больше на том, чтобы улавливать смысл и поддерживать беседу и делать плавные переходы), но это даже интереснее – вооружаешься чем-то вроде журналистского фотошопа, и получается то, что должно получиться: красивое фото, живой разговор с приятным собеседником, подкупающая искренность, в общем, женщинам должно было понравиться. В тексте не было политики или каких-то сенсаций и откровений – довольно блёклый разговор, из которого я выжала всё, что могла.
После этого началась эпопея под названием «Осада звезды». Две недели я писала и звонила ему чуть ли не ежедневно с просьбой прочитать и одобрить текст, но у него не было времени. За неделю до сдачи номера на ушах уже стояли все. Андрей по-прежнему то «был занят», то «уже почти прочитал», то «вот прямо сажусь». Наконец я объявила, что если текст не будет завтра прочитан (уже свёрстанный и стоящий на полосе – дополнительная головная боль для всех, когда надо будет вносить правки), он уйдёт в печать как есть. Вечером позвонил Андрей и сказал, что он прочитал, в целом всё нормально. Я выдохнула, на следующий день со спокойной душой доделала все дела по сдаче номера и улетела в Германию отмечать свой день рождения. Впереди были выходные, ночные каналы Амстердама, восемь пирогов с одной свечкой и заслуженное утреннее dolce far niente*. В самолёте я довольно долго не могла поверить в то, что мы всё-таки сдали номер, интервью ушло и можно просто бездумно смотреть на облака, не беспокоясь ни о каких андреях, сроках и сдачах, и меня продолжало дёргать, как от судорог.
В Дюссельдорфе я запрыгнула в электричку, потом перепрыгнула в ещё одну... Это была на редкость снежная неделя, поезда ходили с перебоями, но мне пока везло, вагон был полупустой, и после бессонных ночей я удобно устроилась спать, положив голову на стол. Тут же, естественно, зазвонил телефон.
Когда я увидела имя звонящего, меня кольнуло нехорошее предчувствие, но сама обстановка вокруг меня делала всё, что происходило в Москве, неважным и немного нереальным.
Звонил Андрей.
- Привет, - начал он бодро, - я перечитал текст.
- Ооо, - протянула я и не без издёвки поинтересовалась: - И как?
- Это хороший текст, ты написала всё правильно, я именно так всё и говорил, - сказал Андрей, и я выдохнула:
- Ну и слава богу...
- Только я перечитал, подумал... Ты знаешь, я сказал всё не то, и сейчас я так уже не считаю.
- Что? – тупо удивилась я.
- Я был неправ. Надо всё переписать. Нам надо ещё раз поговорить. Я могу встретиться на следующей неделе.
- Андрей, дорогой, - задушевно сказала я, глядя на аккуратный европейский пейзаж, заваленный совершенно российским снегом: оттого, что ничего нельзя изменить, на душе было спокойно и легко, - какая следующая неделя? Тираж уже уехал в Финляндию, я уехала в Голландию, в данный момент сижу в электричке где-то между Дюссельдорформ и Амстердамом и размышляю о различиях немецкого и голландского пива, я же всё объяснила...
В трубке образовалась пауза, а потом раздался настоящий визг:
- Я не разрешаю! Не разрешаю! Публиковать!
Не зря меня дёргало в самолёте. Интуиция вообще редко обманывает.
- Что там не так? – пыталась понять я, но он меня не слышал:
- Если это интервью выйдет в таком виде, я подам в суд!
В голове и так уже звенели похоронные колокола, но от слова «суд» они вышли на крещендо.
- Но мы ничего... ничего не можем сделать... я же писала, звонила, говорила, когда у нас сроки... номер уже сдан...
В трубке был визг и крик, потом тишина.
До сих пор не очень понимаю, что это было.
Посмотрев несколько секунд на разом погасшие краски зимней голландской глубинки, я деревянными пальцами набрала номер редактора. Лучше уж было пережить все ужасы одновременно. Это был единственный случай, когда моя интеллигентнейшая и не любящая грубости редактор заматерилась. Досталось и Андрею, и мне – за то, что нашла с кем делать интервью.
От дикого стресса я плохо помню, чем всё кончилось. Вроде вытащили интервью из макета, который действительно уже был в финской типографии, и на его место пихнули что-то другое, а интервью я потом, спустя две недели, делала заново, так и не поняв, что существенно нового сказал наш герой. В этот раз он прочитал текст быстро, исчёркал его вдоль и поперёк неожиданно кучерявым девичьим почерком, доведя до полной нечитаемости то, от чего и так уже несло мертвечиной, но я равнодушно и скрупулёзно внесла всё, кроме орфографических ошибок. Выглядело это скучно, уныло; по тексту было очевидно, что журналисту совершенно не интересен его герой, а герой то ли не имеет сколько-нибудь любопытных мыслей, то ли не умеет их изглать. При очередной сто двадцать пятой читке, когда текст стилем и живостью уже напоминал Устав строевой службы, Андрей сказал, что он полностью доволен (по его лицу было видно, что это действительно так), и – на этот раз я перестраховалась и поехала к нему с текстом лично – размашисто расписался на полстраницы. Я хотела ему сказать, что это невозможно читать, но отчего-то постеснялась.
Когда меня спрашивают про мой персональный журналистский кошмар, то это первое, что я вспоминаю: я в немецкой электричке, номер сдан и уехал в Финляндию, а в трубке этот вопль:
- Не разрешаю!
И это опустошающее удивление, потому что ничтожный повод совершенно не соответствует количеству затраченных сил и нервов.
А за окном Брейгель сменяется Вермеером, мелькают те же игрушечные голландские мельницы и дома, которые им позировали несколько веков назад, и всей этой пряничной чужой зиме нет никакого дела до капризных российских кинозвёзд.
* сладкое ничегонеделанье