Владимир Гориккер: Очевидки режиссериккера. Часть 18. Голгофа для юбиляра

Голгофа для юбиляра

Не люблю юбилеи! Говорят, говорят... Одни панегирики. А как же иначе? Это же не отчетно-выборное собрание, а юбилей «нашего замечательного, неповторимого, единственного.

Некоторым это нравится: когда еще услышишь в свой адрес такие прекрасные речи? Однако не секрет, что юбилей для многих — это очень волнительное действо. Иногда даже приводит юбиляра в полуобморочное состояние. Поднялось давление, сердцебиение, а потом, после всего, и госпиталь. Хорошо, если все-таки выпишут живым. Нет, не люблю юбилеи!

А тут подскочил собственный. Вот те на! И не заметил, а оказывается, круглая дата. Твердо решил: юбилея никакого не надо! Жил до этого спокойно, так и буду продолжать.

Не тут-то было. Друзья, коллеги, поклонники стали уговаривать. Я им свое, а они: «Да вам-то ничего не надо делать. Все устроим без вас. Вам только сидеть да слушать. И принимать подарки».

Я им: «Ни за что!»

А они свое. А потом выработали стратегию уговоров. Вы, говорят, вообще почти не будете участвовать. Сначала покажем о вас фильм, снятый для канала «Культура»*, а потом какую-нибудь вашу картину (я же кинорежиссер). А в маленьком перерыве между фильмами выйдете на сцену. Всего на несколько минут.

В общем, уговорили. Тем более что устроителей торжественного вечера я искренне уважаю и прислушиваюсь к их советам.

И вот наступил этот недолгожданный, проклятущий день. Так и знал: давление подскочило, сердце выскакивает...

— Господи, зачем же я согласился?

Там, в Доме кино, уже идет первый фильм. А я еще дома, пытаюсь снизить давление в надежде выкарабкаться. Наконец в полуобморочном состоянии доползаю до машины. На последних кадрах фильма в темном зале усаживают в кресло в первом ряду.

Фильм закончен. Свет в зале, и на сцену выходят создатели картины. Замечательные люди и одареннейшие мастера телекомпании «АБ-ТВ». «Хотя бы подольше задержались на сцене…»

Но нет, приглашают меня. Призвал внутренне все, что смог, выпрямился и довольно бодро вскарабкался на сцену. Смотрю — зрителей полный зал. Аплодируют. Наконец, наступила пауза, теперь я должен придумать, что сказать. Надо не допустить, чтобы все пошло как обычно: выспренние речи, панегирики, всякая чушь. И тут совершенно неожиданно (даже для самого себя) я бросил в микрофон:

— Мне кажется, вы меня с кем-то перепутали!

Смех. Аплодисменты. Но совсем по другому поводу: зал понял, что юбиляр не совсем забронзовел, и еще, что он предлагает перевести все с официоза в другую плоскость. Теперь надо постараться закрепить этот настрой зала.

— Попробуем провести вечер отдыха! Побольше смешных историй, шуток, реприз. Согласны?

Зал хором:

— Согласны!

— Тогда разрешите, начну в этом ключе. Говорить длинно не придется. Ведь только что вы посмотрели фильм, где я по сути все рассказал, что хотел. Правда, если откровенно, не совсем все. Потому что минут десять в нем заняли фрагменты из фильмов, которые я поставил, а еще минут пять уделили нашему коту. Это удивительное создание. Необыкновенно любопытный. Всю съемку, а она происходила у меня на даче, он ходил за нами. Мы к колодцу — котяра рядом. Мы на чердак — он прытко скачет по ступеням лестницы. Мы на террасе — он тут как тут. Пристроился поудобнее на подоконнике и не спускает глаз с рассказчика. Словно понимает. А оператор, Сергей Стариков, где-то даже предпочел снимать его, а не меня.

Ну вот, сейчас постараюсь восполнить украденное у меня котом время.

Меня иногда спрашивают о возрасте. Как, мол, себя чувствует и ведет человек, дожив до такого... Расскажу не о себе, а о замечательной плеяде стариков Малого театра. 

Молодые старики

— Когда я был молодым (не смейтесь, пожалуйста, уверяю вас, было такое время), я учился в театральном училище имени Щепкина. Ныне, если вы спросите студента этого училища, где он учится, получите ответ: «В Щепке». Знатоки театра понимают, а вот остальные теряются в догадках. Один однажды предположил:

— Это училище, кажется, при Малом театре.

Он хоть и называется «Малый», но не меньше чем «Большой». А что такое щепка? Это маленькая часть большого дерева.

А вот мы, когда были молодыми и учились в этом самом училище, не только знали, но и с огромным почитанием и гордостью говорили: «Училище имени Щепкина». И гордились, что училище носит название великого русского актера. Кстати, на стене в вестибюле училища было начертано его напутствие: «Священнодействуй или убирайся вон!» Вот так. То ли забыли, то ли пренебрегли...

А другое училище имени Щукина, тоже выдающегося актера уже советского театра, ныне обозвали «Щука»...

К счастью, повезло училищу Художественного театра. Его величают так же, как театр. Правда, не потрафило самому театру. В сокращенном варианте его названия исчезла буква «А» (что означало «Академический») и, вместо благозвучного и мелодичного МХАТ, образовалось топорное, очень далекое от искусства МХТ. Посудите сами: РЖД... ЖКХ... МРТ... ПВА... И хотя великий Художественный — не железные дороги, не коммунальные услуги, не медицинское исследование и не клей, он оказался в аббревиатуре в том же ряду. А заодно и Театральное училище театра... МХТ

Но вернемся к тем годам, о которых я вспомнил.

Тогда в Малом театре служила целая плеяда удивительных стариков: Е. Турчанинова, В. Рыжова, А. Яблочкина, А. Остужев, П. Садовский. Всем им было за восемьдесят, но они продолжали выходить на подмостки театра, играя так, словно сбрасывали с плеч груз возраста. А Яблочкина выделялась еще и тем, что, кроме работы в театре, руководила Всероссийским театральным обществом (ныне Союз театральных деятелей). И вела дела с завидным успехом.

Как-то она вышла из подъезда и направилась к ожидавшему ее автомобилю. Не успела открыть дверцу, как к ней подбежал какой-то молодой человек. Услужливо помог сесть в машину, закрыть дверцу. Осыпал при этом своего кумира нескончаемыми комплиментами:

— Дорогая Александра Александровна! Как я счастлив вас увидеть! А вы так хорошо выглядите! Такая молодая! Такая красивая!..

Яблочкина грустно улыбнулась:

— Ну, что вы, молодой человек. Что значит «молодая, хорошо выгляжу»? Ведь мне не двадцать... И не тридцать... И даже не сорок...

И не пятьдесят...

И не шестьдесят

...

И не семьдесят… И ( улыбнулась, но усмешка, скорее, была саркастической, как трагическая маска в древнегреческом

театре)

…

и не восемьдесят

...

И даже не...

Неожиданно ее прервал шофер:

— Александра Алексанна! Поедем! А то опоздаем на репетицию!

Реакция зала была такой, на которую я рассчитывал. Почувствовав, однако, что мое время выступления истекло, я передал микрофон другим.

Юбилей же, вопреки моим опасениям, прошел исключительно удачно. И теперь я не так категоричен, и на вопрос, как вы относитесь к собственному юбилею, отвечаю:

— Все зависит от того, кто его организует. А мне исключительно повезло!

Как я вам завидую!

Как вы поняли, мое выступление на юбилейном вечере может иметь продолжение. Что я и сделаю сейчас. Итак, продолжаю о Яблочкиной.

Стало известно, что Александра Александровна приедет на встречу с нами, студентами. И вот настал этот торжественный день. Легендарная актриса Малого театра Яблочкина входит, садится в кресло и долгим взглядом окидывает аудиторию.

— Боже, какие все молодые! Даже совсем юные! Девушки такие красивые, мальчики мужественные... Ну просто загляденье! Я вам признаюсь, смотрю на вас, вспоминаю себя в этих стенах, когда тоже начинала. И очень вам завидую!

Снова и снова вглядывается в сидящих перед ней:

— Как я вам завидую! Ну, начнем, пожалуй. Скажите, пожалуйста, вы посещаете спектакли Малого театра?

Кто-то из числа студентов:

— А как же. Нам каждый день дают два-три пропуска.

— С указанием мест?

— Нет, дают входные. А там уж как повезет. Но в основном устраиваемся на галерке. Или на ярусах, на ступеньках.

— А вот у нас, в наше время для училища выделили постоянную ложу. Теперь эта ложа — директорская. Мы в ней и сидели.

Опять окидывает взглядом аудиторию.

— Как я вам завидую! А, посещая театр, конечно, меняете экипировку? Я имею в виду на вечернюю, парадную.

— Что вы, Александра Александровна. В чем ходим, в том и в театр.

— А у нас юношам сшили смокинги, а барышням — вечерние платья. И знаете, это все очень хорошо выглядело. И подчеркивало уважение к театру. Согласны?

— Конечно, конечно. Но у большинства студентов другой одежды нет. Какие смокинги, вечерние платья? Годы-то какие?

Это был 1946-й, по сути, прошел всего год после войны.

— Понимаю, понимаю. Да, это очень прискорбно. И все-таки я вам завидую! А сколько у вас студентов учится?

— На четырех курсах около ста.

— А нас, когда я училась, было всего двенадцать человек. И пока мы не закончили учебу, никого в училище не принимали.

Опять пауза и долгий взгляд на аудиторию.

— Как я вам завидую! А стипендию, или как там у вас называется, получаете?

— А как же.

— Сколько, если не секрет?

— По двадцать восемь рублей. А отличники — тридцать два.

В стране средняя зарплата была сто двадцать.

— А нам выплачивали из фонда, который основали знаменитые актеры: Федотова, Ермолова, Садовская. Платили золотыми. Боже, как я вам завидую! А вот еще вопрос: когда студенты заканчивают учебу, куда их приглашают на работу?

— Иногда, если повезет, в Малый. Не больше одного-двух... Но это довольно редко. Кто не устроился в Москве, уезжает в провинцию. Конечно, если там примут.

— А вот у нас, когда мы окончили курс учебы, из двенадцати человек восемь пригласили в Малый театр, а четырех в императорский Александринский в Петербурге...

Как я вам завидую!..

В заключение, по нашей просьбе, Яблочкина исполнила отрывок из давнего-давнего, еще ее молодости, спектакля «Евгений Онегин». Письмо Татьяны. Прочитала трогательно и очень проникновенно. Но все-таки не покидало какое-то странное ощущение...Очевидно,из-за возрастного несоответствия героини пушкинского шедевра и исполнительницы.

Балалаечник

Вечер с выдающейся актрисой закончился под шквал аплодисментов. Мы вызвались проводить Александру Александровну до театра. Благо он в двух шагах от училища. Вся кавалькада выкатилась на Неглинную и была похожа на демонстрацию. Наконец мы завернули за угол и оказались около актерского подъезда. Неожиданно Яблочкина произнесла:

— Вы, наверное, подумали тайком: «Что это Яблочкина вздумала читать “Письмо Татьяны”! В таком-то возрасте!» Я права?

Я покраснел до ушей. А она продолжала:

— Это простительно, когда такая обстановка — просто вечер воспоминаний. Естественно, в театре я, как вы знаете, играю очень пожилых... А уж роли молодых героев — почти ваши сверстники.

— А можно вас спросить? — Голос принадлежал молодой студентке. — Я очень люблю оперу. И слушала вот в этом театре, — показала на Большой, — несколько спектаклей. И во всех ролях молодых героев — пожилые певцы. Почему?

Яблочкина рассмеялась:

— Вот вы даже сказали «слушала», а не «смотрела». К сожалению, так сложилось. Артисты стареют, а ролей пожилого возраста, в отличие от пьес в драматическом театре, считаное количество. Можно посчитать по пальцам. К примеру, Иван Сусанин, Борис Годунов, Пимен, Гремин, Риголетто, Аманасро — это отец Аиды... И еще совсем немного. Подавляющее же число оперных персонажей – молодые герои. Как же быть артистам, еще хорошо звучащим? Вот и поют до старости лет Онегина, Ленского, Татьяну, Сюзанну, Джильду, Розину, которым по роли столько же лет, сколько вам. А зритель терпит. Это же опера! Условность! Но певцов я не виню. Даже сочувствую. Они же вынуждены выходить на пенсию наравне со всеми гражданами. Не то что в балете. Там тебе исполнилось 35 лет, пожалуйста, оформляй пенсию и уходи. Было бы так и для певцов, тогда никакой беды: ушел из театра, пой себе на здоровье в концертах, на радио, записывайся на пластинки...

Яблочкина, словно помолодевшая на два десятка лет, говорит с необыкновенным задором.

— Вот мы, в нашем Театральном обществе, пытаемся переломить ситуацию. Но как убедить чиновников в Комитете по делам искусств? (

тогда еще не было министерства.

—

Авт

.). Один из них, довольно большой начальник, заявил: «Петь — не танцевать. Петь я тоже умею. Не верите? Пожалуйста». И во все горло:

«Из-за острова на стрежень,////На простор речной волны,////Выплывают расписные,////Стеньки Разина челны...»

Яблочкина совершенно перевоплотилась, и мы увидели героя ее рассказа. Вот уж действительно — актриса от Бога! Между тем она продолжала:

— Пропев, а вернее, проорав известную народную песню, он заявил: «А вы, знаю, думаете о таких, как я: “Кто там заседает в Комитете?” — гордо встряхнул длинной шевелюрой. — Убедились? К вашему сведению, я окончил музыкальный техникум». — «Какой факультет?» — «По классу щипковых». — «А инструмент?» — «Балалайка! Вот... доверили курировать оперные театры!»

Чарли Чаплин по системе Станиславского

Я, конечно, немного был не точен, говоря о посещении студентами театра. Пропусков действительно давали маловато, но зато почти ежевечерне полтора-два десятка студентов были заняты в массовых сценах. Или даже в крошечных эпизодах, оказавшись на первом плане рядом с корифеями. Мне, например, поручили «роль» Рынды в спектакле «Иван Грозный». Рынды, а их было четверо, — это такая декоративная стража царя. А когда царь принимал гостей или держал речь, стояли по бокам от трона. Одежда рынд — белые кафтаны, сапожки и высокая меховая шапка. А в руках — топорики. Наш педагог в училище по литературе Сидорин написал стишки:

А там стоит с топориком?

Студент наш Вова Гориккер.

Однажды я бежал с этим самым топориком с одной стороны сцены на другую. Под сценой был сделан для этого специальный подземный переход. А навстречу — знаменитая и тоже легендарная Варвара Николаевна Рыжова. Она играла роли бытовых старух и делала это совершенно неподражаемо. Говорили, что Рыжова унаследовала школу Ольги Осиповны Садовской. Тогда для многих было загадкой, как той удается так жизненно и достоверно создавать роли своих персонажей. Она же на вопрос о своем секрете, отвечала, имея в виду общение с партнерами: «Они мне петельку, а я им — крючочек». По сути, в этой сакраментальной фразе было одно из краеугольных положений системы Станиславского.

Варвара Рыжова следовала заветам своей великой предшественницы.

Так вот, поравнявшись со мной в этом подземном коридоре, она меня остановила и обняла, приговаривая:

— Господи! Такой замечательный, такой талантливый... Дай я тебя поцелую.

Она привстала на цыпочки и чмокнула меня в лоб. И еще, и еще...

— Ну, иди, иди. Успехов тебе и удач, как всегда!

Я вырвался из объятий и бегом бросился бежать, чтобы не опоздать на выход, да еще стереть с лица следы помады. На бегу обернувшись, увидел Рыжову, которая спрашивала встречного, показывая пальцем в мою сторону: «Послушай, Боречка, вот тот... это кто?»

Мы были заняты и в других постановках. Одна запомнилась на всю жизнь. Шел спектакль «Нашествие» Леонида Леонова. Несколько студентов, в том числе и я, изображали немецких солдат. Под командованием офицера входили в комнату, где происходила оченьнапряженная сцена.Мы останавливались, разворачивались лицом к залу, снимали винтовки с плеча, с грохотом ударяя прикладами об пол. Всю сцену стояли шеренгой у стены, а перед нами разыгрывался один из кульминационных эпизодов спектакля. В нем участвовали не просто известные, а знаменитые актеры: Вера Пашенная, Семен Межинский, Николай Соловьев.

Я подошел к решению своего персонажа очень творчески, как учил Станиславский. Продумал биографию своего «героя», задачу и сверхзадачу, с которой я прихожу сюда, и, конечно, грим. Приклеил усики, как у фюрера, полагая, что многие ему там подражали. Потом стал работать над бровями. В зеркале, однако, стал больше похож на Чарли Чаплина в фильме «Диктатор». Тогда решил несколько изменить направление своих поисков и брови нарисовал дугой, стал учиться ходить, растопырив ступни. Ну, Чарли Чаплин и только. Тем более что ростом я не вышел.

И вот мы на сцене. Я — последний в шеренге. Удовлетворен, что подготовился к роли со всей серьезностью, а не выступаю в роли рядового статиста.

И вдруг!.. Кто-то из главных персонажей, повернувшись, обратил на меня внимание. На секунду замер… Почувствовав, что мои усилия в решении образа не напрасны, я еще больше возгордился. А тот, между репликами по пьесе, шепнул другому актеру. И теперь уже на меня смотрит не один, а двое, потом трое, потом все. Вижу — произвел впечатление. А их начинает душить смех. А сцена-то трагическая. В общем, как-то подошло дело к команде солдатам покинуть помещение.

Оказавшись в гримуборной, снимаю грим и чувствую, что на плечо ложится тяжелая рука. Оборачиваюсь — Семен Борисович Межинский, знаменитый актер, которого знала вся страна еще и по фильмам «Евгения Гранде» и «Профессор Мамлок». Межинский:

— Ты кто?

— Студент.

— На каком курсе?

— Первом.

— Второго не будет. За такие выкрутасы знаешь, что полагается?

— А я думал...

— Думал не тем местом.

В общем, поговорили. Все, к счастью, обошлось. Тот же Межинский помог и выручил меня из беды. А впоследствии, когда я уже стал на ноги, мы много лет дружили, я даже задумывал фильм с его участием. Но он ушел из жизни, и я потерял очень хорошего старшего товарища.

Первая среди равных

Самой удивительной, трогательной и мудрой была Евдокия Дмитриевна Турчанинова. Так же, как ее сверстницы, выходила на подмостки театра и поражала зрителей неуемной энергией и мастерством. Обаяние было безгранично, и я не переставал каждый раз, увидев ее, восхищаться. А еще мне необыкновенно повезло. Случилось совершенно невероятное. На госэкзамене по мастерству актера (а мы показывались в ролях, и на мою долю выпало целых семь в разных пьесах) Турчанинова была председателем комиссии. Для меня это осталось загадкой, но ей понравились мои работы, и она всерьез занялась моим устройством. Причем в Малый театр. Мне это казалось непонятным и странным. Тем более существовавшие в те времена амплуа сказались на мне, поскольку посчитали, что я острокомедийный, характерный актер. А театр нуждался в герое. Другого роста и с другой физиономией. Кроме того, я предпочел бы работать в Театре имени Вахтангова, как мне казалось, я бы лучше вписался в его художественное направление. Достаточно вспомнить «Принцессу Турандот» и «Сирано де Бержерака». Но дело вообще было в другом. Я увлекся режиссурой и на последнем курсе помогал своим мастерам в постановке дипломных спектаклей. В конечном итоге твердо решил посвятить себя этой профессии и поступил в ГИТИС, на режиссерский. Но Турчанинова не изменила своего отношения ко мне и продолжала очень трогательно следить за моими делами. Так постепенно отношения переросли в дружбу. Мы перезванивались, я навещал ее, а она постоянно интересовалась, как идет обучение, и теперь уже рассуждала, что будет рада видеть меня в качестве не только актера, но и режиссера Малого театра. Я внутренне посмеивался, удивляясь необыкновенной наивности и чистоте этой удивительной женщины.

Однажды я навестил ее в санатории. Целая группа выдающихся старейшин театра отдыхала в санатории в Архангельском. Они органично вписывались в окружающую роскошь знаменитого «маленького Версаля» под Москвой, будто гости самого графа Юсупова.

Мы с Евдокией Дмитриевной шли по аллее дивного парка. И вдруг она схватила меня за руку и потащила куда-то в заросли.

— Скорее присядьте, чтобы она нас не увидела!

— Кто?

— Да Яблочкина. Разве не видели, она шла нам навстречу.

— Ну и что?

— Как что? Если бы встретились, заговорила бы. Не отпустила бы до ужина.

— Неужели!

— Уверяю... И знаете почему? Она ведь председатель ВТО. А там сплошные заседания. И говорят, говорят... Привыкла, наверное.

Турчанинова задумалась:

— А, может быть, это просто старческое...

И это говорила фактически сверстница Яблочкиной.

— Впрочем, — лукаво посмотрела на меня, подмигнула, — мы все, старики, впадаем в детство. Вы, Володя, обрывайте меня, если болтлива...

Теперь, через столько лет, я стал замечать за собой те же причуды. Поэтому, чтобы не надоесть, заканчиваю свой рассказ на этой ноте. 

Продолжение следует.

* В апреле этого года, на Всероссийском фестивале телевизионных фильмов «Герой нашего времени», телефильм «Владимир Гориккер. Редкий жанр» (режиссер Т. Малахова, оператор С. Стариков, продюсер Я. Каллер) удостоен Первой премии.