Когда мы с мамой уже уехали из Сургута, но еще не переехали в Геленджик, некоторое время мы жили во Владикавказе у маминых родителей – бабушки Тамары и дедушки Сережи. Дедушка интересовался политикой, читал «Правду» и «Известия» от первой до последней страницы и не пропускал ни одного выпуска новостей по телевизору. За отсутствием более интересного собеседника дедушка обсуждал хитросплетения международной политики со мной.
Мне было года четыре, я была тихой девочкой-ботаном в толстых очках, дедушку я безумно любила и могда говорить с ним хоть о Кампучии, хоть о Боливии.
Дедушка Сережа был сапожником, что отчасти объясняет (но не извиняет) мой изысканный лексикон. У него было 5-6 классов образования - его выгнали из школы за то, что они с друзьями шутки ради привели на сцену ослика во время школьной театральной постановки. Это были 1930-ые, директор школы юмора не оценил, и вся компания шутников, включая дедушку, получила «волчий билет» (или ослиный?).
Прадедушка Нерсес вздохнул и отдал сына «в ремесло». Тот выучился на сапожника и зарабатывал этим на жизнь, хотя был талантливым музыкантом-самоучкой и играл на струнном национальном инструменте под названием «тар». Без дедушки не обходилась ни одна армянская свадьба во Владикавказе.
В 41-ом дедушка ушел на фронт, несколько раз был тяжело ранен, прошел всю войну и не любил о ней вспоминать.
Бабушка и дедушка поженились сразу после войны. У них было пять дочерей: сначала трое девочек-погодков, а потом родились двойняшки - моя мама и ее сестра. Как всякий армянский мужчина, дедушка мечтал о сыне. Ему не нужно было пятеро детей, он просто хотел сына.
Последняя пара дочерей вогнала его в глубокую депрессию – согласно семейной легенде, он был в такой печали, что даже не хотел ехать за бабушкой в роддом.
По иронии судьбы, у всех дедушкиных дочерей родились мальчики – у кого двое, у кого трое. Я была единственной девочкой из десяти внуков.
У дедушки была младшая сестра, Седа. Она была красавицей и умницей, преподавала английский язык в школе и в начале 50-ых должна была выйти замуж. Накануне свадьбы ее сбила машина. После этого дедушка больше никогда не пел и не играл на таре.
В честью дедушкиной сестры назвали тетю Седу, мамину сестру-близняшку.
В нескольких шагах от дедушкиного дома, под старым раскидистым кленом находилась его сапожная мастерская, которую он называл «будкой». Там пахло сапожным клеем и дедушкиными папиросами «Беломорканал», лежала толстая стопка газет, которые он читал в перерывах между починкой обуви, туда к нему заходили в гости друзья, и с утра до вечера работал транзистор – производственная гимнастика, радиопостановка «Вишневый сад», передача «Рабочий полдень», и на десерт - концерт классической музыки, перемежающиеся выпусками новостей: вести с полей, пятилетку за три года, беспокоит нас Гондурас.
Прослушав очередной выпуск новостей, дедушка смешно пересказывал их мне в собственной интерпретации, недобро отзываясь о Рейгане и с ностальгией вспоминая Кеннеди и Де Голля.
У нас с дедушкой была любимая игра: он называл страну, а я должна была назвать столицу. И наоборот: он называл город, а я должна была сказать, в какой стране этот город находится. Дедушка, быший школьный хулиган и двоечник, знал, наверное, больше ста мировых столиц, включая совершенно непроизносимые Уагадугу, Парамарибо и Антананариву.
Мама рассказывала, что однажды к дедушке в гости пришли «пикейные жилеты» - армянский бомонд Владикавказа, и когда кто-то из них спросил меня, как дела, я хмуро ответила: «У меня-то нормально, а вы слышали, что в Польше происходит?!».
Жилеты просто покатились со смеху как от неожиданности этого заявления, так и от серьезного тона, которым оно было сделано, а я исподлобья смотрела на них, не понимая причины их веселья.
Когда дедушка был занят и не приходил домой на обед, бабушка отправляла меня к нему с бутылкой ледяной, самой вкусной в мире владикавказской воды и бутербродом, завернутым в пергамент. Это была любимая дедушкина еда – ароматный воздушный грузинский лаваш с хрустящей корочкой (пури) и соленый домашний сыр. Или тоненький армянский лаваш, в который завернут сыр и тархун (или петрушка), этот древний армянский wrap называется бртуч.
Те немногие армянские слова, которые я знаю (хлеб, сыр, вода), и которым научила своих детей – они у меня от дедушки.
Потом мы уехали в Геленджик, и дедушку я видела только во время летних каникул. Телефона у нас тогда не было, но я писала ему длинные письма и рисовала картинки с подписями (как я упала с горки, как я нашла котенка, как мы плавали на самодельном плоту в котловане).
Несмотря на явные таланты на поприще международной политики, с эпистолярным жанром дедушка не дружил, и на мои письма всегда отвечала бабушка.
Однажды он приехал к нам в Геленджик, и какое же это было счастье! Мы ездили в Новороссийск, на Малую землю - во время Великой Отечественной дедушка воевал там в одно время с Брежневым.
В 1985 году у дедушки случился инфаркт, он лежал в реанимации, потом в общей палате. Мы примчались во Владикавказ и каждый день навещали его.
Дедушка очень любил Горбачева и, едва придя в себя, начал жаловаться на отсутствие телевизора и сетовал на то, что пропустил столько интересных пленарных заседаний ЦК КПСС. Он приколол к стене вырезанную из газеты фотографию Горбачева.
Мой дедушка, в душе так и оставшийся школьным хулиганом и нонконформистом, надеялся, что этот энергичный человек с южным говорком даст фору правителям-мастодонтам – говорящим головам из телевизора «Горизонт».
Годом позже дедушки не стало - сердце не выдержало второй инфаркт. Плюс возраст, плюс старые раны. Это было самое начало перестройки, и он так и не узнал, «что же было с Родиной и с нами», но я уверена, что окончательное падение режима и обретенная свобода ему бы понравились. Хотя старикам в постперестоечные годы пришлось тяжелее всех...
Когда он умер, мне было девять лет. У нас дома не было телефона, мамина сестра из Владикавказа позвонила соседке тете Оле, чтобы сообщить ужасные новости.
Я шла домой с прогулки, а тетиолин сын Сашка с непостижимой детской жестокостью, глядя мне в лицо, выпалил: «А у тебя дедушка умер!»
- Что?! Неправда! Ты всё врешь!!! – закричала я, опрометью бросившись домой. На диване сидела заплаканная мама, ее утешала сердобольная тетя Оля.
- Мама, мамочка, Сашка мне наврал? Дедушка просто в больнице и скоро выздоровеет?
- Нет, деточка. Сашка не врет. Твой дедушка умер, - ответила мне за маму тетя Оля.
Мне казалось, что от горя у меня остановится сердце. Я плакала весь вечер и ночь, заснула ненадолго, проснулась, вспомнила и снова начала плакать. Мы опять примчались во Владикавказ, дедушка в своем парадном костюме лежал в большой комнате, которую бабушка называла старинным словом «зала». Мне казалось, что это не он, и все это не на самом деле, потом смотрела на плачущую маму, ее сестер и бабушку, толпы соседей и друзей в черном, и понимала: на самом.
Я больше никогда не увижу, как он ест свой հաց ու պանիր - хлеб с сыром, не услышу его смех, мы не будем снова играть в города и страны...
И только запах «Беломора» от его вещей еще какое-то время напоминал мне о нем.
На похороны пришло несколько сотен человек, гроб от дома до кладбища несли на руках. Дедушкины друзья-музыканты играли на дудуке.
Когда я слушаю дядю Дживана, я вспоминаю тот яркий апрельский день, на который я смотрела из-за толстых стекол очков распухшими от слез глазами.
Мы, внуки, несли венки перед гробом, и я сказала любимому брату Сереже: «Мне кажется, что я никогда больше не смогу смеяться».
...Через несколько лет бабушкину скромную хрущевку-полуторку ограбили - ничего ценного, кроме дедушкиных медалей и старенького радио, там не было, но воры не отличались высокими моральными принципами и унесли и медали, и радио.
Бабушка пережила его на 9 лет и умерла в 1995-ом. Она работала бухгалтером в аптеке, пока были силы - нищенской пенсии не хватало даже на самое необходимое, а принимать помощь от детей и внуков она не хотела из гордости – ей было необходимо чувствовать себя независимой.
Я все еще помню дедушкин голос – звучный, с хрипотцой, такой родной. Все, что у меня от него осталось - эти воспоминания, несколько черно-белых фотографий, любовь к географии, изысканный лексикон и степень магистра международных отношений как память о нем и наших с ним политических дебатах.
___
Мой телеграм-канал