Ренат Беккин. Ленинградское детство. Рассказы. Стеклограф, М. 2023. — 226 стр.
*
«И так как все мы люди, то должны мы — извините! — что-то есть…». Строка из «Песни единого фронта» композитора Эйслера на стихи Брехта
*
Отвлёкшись в преамбуле
Между прочим, есть такая тема…
Заметил некую тенденцию у авторов в периодике тридцати—сорока лет. Ребят, в принципе, ещё довольно молодых.
Тема же — в виде сакраментального желания собрать воедино предыдущий жизненный опыт так, словно тот повлияет на что-то важное в будущем. Что-то ответственное и нужное. Дескать, они, «изрядно пожившие» (кто ж против), говорят и городу и миру истины, ранее не сформулированные, не сказанные. Концептуально не сфокусированные тем образом, коим идёт фиксация у них самих.
Это не то чтобы ошибка, не допущение. Это…
Учитывая, мол, в данном случае речь идёт о мемуаристике в обрамлении художественного вымысла, — видим вполне оправданное желание отрефлексировать своё (немаленькое) прошлое бытие. Встроив его в тотальный социальный контекст, — как им кажется(!). В «большие пожары» истории, её перипетии. Которых, согласимся, в 90-х было немало. В двухтысячных ещё больше. Ныне — и вовсе апокалиптически много. Не счесть!
И если личностное восприятие действительности, — детское, юношеское: —стороннему наблюдателю не столь интересно (смотря на то, что последний из ровесников-погодков). То метафорически удавшиеся умозаключения любопытны и более опытной, продвинутой публике. И возрастной тоже: ведь через восприятие писательских рецепций читающий человек погружается в воспоминания сугубо личные. Особенно ежели писатель профессионально ориентирован на историю, экономику, этнографию (автор — исламовед). В чём Ренат Беккин как раз одновременно и хорош, и осведомлён научно-практически.
Но приступим…
С места в карьер
Р. Беккин чрезвычайно амбициозен, целенаправлен, причём с младых ногтей. Что въяве чувствуется из главы о ТВ-программе «Умники и умницы», в которой юный Ренат принимал участие.
Автор крайне честен. Напрямки рубит с плеча правду-матку. О чём иной летописец постеснялся бы повествовать, но…
В том-то и дело: именно зеркалящей открытостью и цепляет представленное на суд зрителя произведение.
*
Ах, Ренатик, наш Ренатик,
Ты у нас почти лунатик.
В интернате не ночуешь,
Каждый день домой кочуешь.
Школьная частушка про будущего автора книги
*
Конечно, насчёт ребячьих баек, также регестов о великой Стране «незнайковской» малышни, юности-отрочества — наш (советский, российский) человек «развращён» в кавычках в первую очередь необъятными литературными Вселенными Толстого, Носова, Драгунских (старшего и младшего), Бианки, Сотника, нынешнего Нечипоренко, многих других блестящих русских писателей. Тем не менее глобальных «толстовских» обобщений Ренат отнюдь не избежал: и это здорово! Не подвёл классиков, уж точно.
Наряду с повествованием о «тяжёлом» советском детстве, Ренат затрагивает события глобального масштаба, повлиявшие на ход мировой истории. Уж истории Советского Союза — совершенно точно.
*
Летим над морем: красота,
Две тыщи метров высота.
Двенадцать тонн опасный груз,
А мы летим бомбить Союз.
(Из дворовой баллады о скандале со сбитым над Свердловском самолётом-разведчиком U-2 и пленением пилота Фрэнсиса Пауэрса 1 мая 1960 г.)
*
Пусть и в своей манере, стилистике. Манере чуть более индивидуалистски-мемуарной. Чуть менее — развлекательно-обаятельной, чем у вышеназванных «больших» авторов. Притом с огромной любовью и… юмором. Да-да, непосредственно юмором — вплоть до политической сатиры. Навроде того, как пионер пострадал по криминальной «политической статье»: гоняясь за одноклассниками в костюме милиционера. Что придаёт фабуле лёгкости, незатейливости.
Теперь — критика
Сначала по пунктам, как обычно. Без рассусоливаний.
Недостатки
(Неявные, скрытые…)
1) Думаю, не стоило автору анонсировать произведение как «современная русская проза». Это должен делать читатель, рецензент.
2) Далее. Давайте причислим явно ощущающиеся в книге элементы самолюбования — собственно к самокритичности. Пусть то будет самокритика — не самолюбование.
3) Есть редакторско-издательские недочёты: связанные в основном с пунктуацией и обилием повторов.
Например (выделено жирным: местоимения и местоименные прилагательные):
Я не знал, что говорить, и обрывал этот неприятный разговор. Потом я стал давать всем универсальный ответ, который позволял мне оставить в дураках любопытных. Когда меня в очередной раз спрашивали, моя ли это бабушка, я отвечал: «Моя, но не бабушка, а дедушка». Не помню, сам ли я придумал такую штуку или где-то подслушал, но действовало это безотказно. Любопытный или любопытная начинали смеяться и о своём вопросе забывали, избавляя меня от необходимости объяснять, что это за старушка в вязаном голубом берете и коричневом плаще время от времени забирает меня из садика.
Увы, местоименное перенасыщение пронизывает весь тест, и с этим мало что можно поделать. Только если корректорски перелицовывать всё от корки до корки:
Не знаю, откуда взялось у меня это странное восхищение Лениным, но то, что оно было, — неоспоримый факт. В семье мне точно никто этого не внушал, да и в саду, пожалуй, тоже. Возможно, всё дело в том, что у меня не было своего персонального дедушки. Мама говорила, что оба моих деда погибли в самом начале войны. Я много раз представлял их рядом, двух моих дедушек, Файзрахмана и Алима, отстреливающихся от немцев и погибающих в неравной схватке. Я и вообразить себе тогда не мог, что мои дедушки никогда не встречались друг с другом, а второй дедушка вообще не погиб в войну. Он, скорее всего, жил в своём родном городе Гори в Грузинской ССР и знать не знал, что у него в Ленинграде имеется замечательный во всех отношениях внук.
Но я отвлёкся. Разговор сейчас не о дедушках, а о бабушках. Тоже, к сожалению, не родных, но от того не менее дорогих моему сердцу. Я остановился на том, как Елена Михайловна забирала меня из садика и приводила домой. Когда я играл, она читала «Правду» или «Известия», которые мы тогда выписывали. Иногда мы с ней просто болтали. Вернее, я что-то рассказывал, а Елена Михайловна слушала меня внимательно с серьёзным лицом, словно я был лектором общества «Знание». Помню, однажды я решил рассказать ей о Геракле. Мама читала мне книгу Льва Успенского “Двенадцать подвигов Геракла”».
Бесспорно, чисто редакторская вина.
Другая бабушка — Клавдия Степановна — жила на первом этаже. Когда моя подлинная бабушка Файза умирала в больнице и мама находилась при ней, меня оставляли во дворе под присмотром Клавдии Степановны. Она поила меня ягодным киселем и кормила супом. У неё имелся сын — дядя Володя. Он тоже был не очень веселый, как племянник Елены Михайловны Борис, и тоже любил выпить, но я не боялся его, — возможно потому, что у него не было большой чёрной бороды.
Специально дал выше несколько отрывков, дабы замечание не казалось безосновательным.
Эти строки, разумеется, больше пишу для автора. Потому что, учитывая нынешний корректорский дефицит, требуется максимум внимания уделять проверке текста. Собственноручной правке.
Пошли дальше…
Плюсы
- Бьющая наповал (в хорошем смысле слова) откровенность. Как опи́сался-обкакался в детсаду и т.д. — надо ли сие читателю? С другой стороны — почему бы и нет?
- Национальное (фамильно-татарское) окаймление мизансцен. Ярко. Живо.
- Стилистика изложения — хороша без комментариев. Жирный плюс. (Если б не «местоименный перебор».)
Раним утром, в один из последних дней в августе 1995-го года, я вышел из плацкартного вагона на Ленинградском вокзале в Москве. За моей спиной были шестьсот пятьдесят километров и счастливое ленинградское детство. Меня ждала новая, взрослая жизнь в почти незнакомом городе, в районе с таким нестоличным названием: Черёмушки.
Глянем же и на удачные фразы. Величаемые (в шутку) «гениальностями».
Зачем я дал ей слово? Лучше бы меня выпороли, и я бы смог с лёгким сердцем затаскивать девчонок в туалет.
*
«Ушу — за яйца укушу», — говорили у нас об этом боевом искусстве.
*
Именно тогда настигла меня нехорошая мысль: если даже герои Советского Союза могут быть ябедами, то где же тогда искать добрых людей?
*
Я застал лишь небольшой кусочек советского периода нашей истории, и потому могу судить о Советском Союзе, каким я запомнил его с середины 1980-х. Кусочек этот был не самый плохой.
*
«Перестройка это тебе не пальцем в жопе ковыряться»…
*
Наша парадная была Советским Союзом в миниатюре.
*
Когда я нажимал на курок, из круглого магазина раздавался сухой скрипучий звук, напоминавший кашель деда Яши, не расстававшегося с «Беломором».
*
Существовало с незапамятных времён такое поверье: убил ворону — съешь её.
*
Бидструп рисует женщин лучше, чем Эдик.
*
В тот же день я решил, что когда стану большим, тоже буду гулять по кладбищу и петь песни, чтобы мёртвые люди уютно себя чувствовали на небесах и не упали от огорчения на землю.
*
Я не любил хлеб, но уважал его, как уважает внук старого ворчливого деда — ветерана войны.
Заключение. Вопросы критика самому себе
Обрамлённые в историческо-политический контекст, с каждой новой страницей воспоминания Рената становятся всё интересней.
Тут и связь протагонистов (куда деваться) с органами. И шпионские страсти, и любовь к животным. Письма к Рейгану. Внуки прославленных мореплавателей. Приключения «потомков Штирлицев» и дикая «морожено-пломбирная» мания. И мошенничество с трёхкопеечными монетами, — превращёнными в двадцатки (о чём я, кстати, не ведал).
Как и в прошлый раз, мы отправились к киоску с мороженым втроём. Уже когда мы были совсем рядом, я попросил Кирилла заменить меня, но тот похлопал меня по плечу и повторил свою мантру: не ссы. Внутри меня всё дрожало, когда я опускал свою поделку или, вернее, подделку на прилавок. Я боялся, что монета перевернётся или мороженщик заподозрит неладное. Вот он берёт её и, не глядя, бросает в лоток с другими монетами. Вдруг она сейчас перевернется?! Может, и в самом деле перевернулась, но я этого уже не вижу. Я осторожно вынимаю вафельный стаканчик из ладони продавца и бегу, как факельщик в ночи. Мухин и Яйцо едва поспевают за мной.
Отдышавшись, я начинаю грызть свою добычу. Во рту у меня какая-то горечь, наверное, это от волнения выделился желудочный сок. Так мне гастроэнтеролог Горбунова в детской поликлинике говорила, что, когда переживаешь, во рту становится кисло. Мороженое кажется мне горьким, как кусок льда, политый прокисшими щами с фрикадельками из нашей школьной столовой.
Больше фокусами с монетами я не интересовался.
Азартная игра «Ножечки» с талейрановским завоеванием земель, и потешные человечки из проволоки. «Морской бой» и «кис-кис-мяу» — с поцелуями дружескими и не очень. Гениальные учителя, и не совсем «гениальные». Самиздат — предтеча грядущего «взрослого» писательства…
Семейные фотографии в тексте мнемонически утверждают — книга сугубо биографична. Книга — чисто для себя. Соткана из личных реминисценций, аллюзий-казусов, неудач и побед. С глубокого «бессознательного» — и до… юности неглубокой, относительно недавней. Хотя любой чей-нибудь допубертат — практически «вчерашний». Даже и для стариков-рецензентов типа меня.
Вопрос: надо ли то читателю? — у каждого приключались всякие приятности-неприятности в детстве, отрочестве. Стоило их публиковать?
Вопрос, конечно, интересный…
Ну хорошо — я такой бездушный, холодный, что никогда бы не сотворил подобного.
«Но — допустим, Ренат элементарно темпераментнее, с непохожим (на мой) взрывным “чингисхановским” характером, — не подумал, тов. Зловредный Критик? — саркастически спрашиваю себя: — Если эти воспоминания не дают ему спокойно спать, жить, ходить на работу. Излив надоедливо свербящее прошлое на бумаге, он просто ментально успокоился. “Встал на место” — изрекают психологи. Шагая дальше: в планах, замыслах, творчестве. Нет?»
Да, вероятно, — отвечаю сам себе. Но… Важнейшее к финалу.
Вот оно, важнейшее:
Вдруг у кого из читателей, может статься, — вовсе не было семьи в детстве (что случается нередко). Не было родителей, у кого — бабушки. Дедушки. Ему наверняка придутся по душе рассказы пусть и о чужих, но таких близких автору, — а в подоплёке и публике! — происшествиях, событиях-эксцессах.
Он прочитает и порадуется — за себя, и за тебя. За меня. Всех нас. Советских. Российских. Русских.
