Париж начала XX века… Это что-то особенное, необъяснимое, не поддающееся прочтению и осязанию. Ну помилуйте, как можно осязать воздух, как можно рассказать ощущение, как можно рассказать любовь? Гийом, Аполлинер, Пискассо, Сальмон, Макс Жакоб, Маноло, Поль Фор, Модильяни… — все они пытались это сделать: рассказать Париж начала века. Красками, глиной, словом. Рассказать Любовь с большой буквы.
«Меня ошеломляли пивные, рестораны, кафе, кареты и вечное лихорадочное оживление Парижа. У меня было ещё очень мало знакомых. Когда я усаживался в каком-нибудь кафе или баре и смотрел на женщин, они мне внушали скорее удивление и восхищение, чем желание, — и я не смел к ним подойти», — описывал своё первое свидание с Парижем «певец Монмартра» Франсис Карко.
Монмартр, бульвар Клиши, бульвар Сен-Мишель со множеством литературных мест. (Что в Питере только в зачатке — в виде замкнутых кружков «избранных».)
В парижские уютные кафе ходят для того, чтобы встретить приятелей, посудачить о политике, поспорить, посмеяться. Насладиться чьей-нибудь «французской странностью».
Так, в кафе «Вашете» на бульваре Сен-Мишель работал официант по имени Клод. Он прославился тем, что показывал свежеиспеченным посетителям продавленный диван и говорил: «Здесь сидел господин Верлен». — Тут же повествуя про него какую-нибудь байку.
Завсегдатаи забегали сюда именно за тем, чтобы вкусить очередной экспромт про Верлена. Которые халдей, скорее всего, просто выдумывал. Но выдумывал великолепно! Раз за разом присовокупляя к биографии поэта новые превосходные, — но, увы, несуществующие страницы.
А если вы прямо сейчас заглянете в «Клозери де Лиля», — то увидите Поля Фора. Непременно что-то пишущего, сняв и положив рядом сомбреро. Чёрные масляные волосы как всегда причёсаны в пробор. Галстук, заколотый блестящей булавкой, скрывает, очевидно, плохое бельё (до белья ли ему?).
Вдруг вынув листки из кармана, он их цепко просматривает, синхронно стреляя взглядом в пространство заведения, на нарядных гостей. Глаза у него не то чтобы старые, усталые, — а как-то преждевременно стосковавшиеся, что ли. Такие бывают у грудных детей и собак. Да… забыл добавить, что это кафе — его. Он тут хозяин и владелец.
По вторникам здесь собирается богема — многочисленные сочинители, художники. Спорят о пользе или вреде «научной» поэзии, изобретённой Рене Гилем. Восхищаются фантазией Сен-Поль-Ру. Ругают издателя «Меркюр де Франс».
Безмерно пьют, полемизируют, дурачатся напропалую!
Поль Фор, расхаживая от возбуждения вперёд-назад, несметно выплёскивает истории. Тут же громко хохочет, без удержи вливая в себя стакан за стаканом. Непосредственный как дитя, обнимается со всеми по очереди.
Надо слышать, как этот «король поэтов» импровизирует после полуночи в своём королевстве. Выдавая стих за стихом, балладу за балладой. Коих — о боже! — он никогда не записывал. Надо слышать, чтобы понять: — что такое богатство можно тратить без счёту. Не боясь (ведь впереди — вся жизнь!), — что богатство оскудеет. Что Любви хватит на всех.
«Париж живёт женщиной… Париж живёт женщиной… Париж живёт женщиной…» — в прострации повторяет А. Толстой в конце 1908-го. Вынужденный покинуть этот уголок земного рая, который через два года станет второй Венецией из-за мощнейшего наводнения. Где он (в свои тридцать!) числится «молодым автором». И куда он, конечно, ещё не раз вернётся.
Толстого никто не знает. Его не знает Франция увертюры XX столетия. И у него всё-всё, абсолютно всё ещё впереди — разочарование, падения, счастье, слава, прозрение, взлёт… Сталин.