Недавно в Нью-Йорк приезжали мои московские друзья, которые за десять дней в нашем прекрасном городе успели посмотреть, как им казалось, все. Они побывали на трех смотровых площадках, на Эллис-Айленде, на Брайтон Бич. В Центральном парке они постояли около часиков на воротах зоопарка, поели пастрами у Каца, схватили за причиндалы быка на Уолл стрит, покатались по Манхэттену на двухэтажном автобусе для туристов. Все это было похоже на марафон, и каждый день в фейсбуке появлялось большое количество их фотографий. Меня их перемещения выводили из себя, даже оскорбляли. Разумеется, я молчала: каждый волен смотреть то, что он хочет, и не слушать ничьи советы. Но меня так и подмывало позвонить им и крикнуть в трубку: “То, что вы смотрите, это не Нью-Йорк! Комплекс элитного жилья Хадсон Ярдс – это не Нью-Йорк, и Рокфеллер Центр – это не Нью-Йорк! И Таймс Сквер, куда настоящие нью-йоркцы заходят только по той причине, что там сосредоточены театры, но вообще-то в гробу ее видали – тоже не Нью-Йорк!”
Мои друзья вернулись в Москву счастливыми, так как им удалось выполнить намеченное. А я решила для себя сформулировать, что же такое Нью-Йорк.
Для меня он состоит из того, что здесь называют термином neighborhoods. Русское слово “районы” не совсем передает смысл: надо было бы перевести как “соседства”. Несмотря на то, что большинство нью-йоркцев снимают квартиры, а не владеют ими, отношения со своими “соседствами” у людей очень близкие, это часть их идентичности. И дело не в престижности того или иного района, а в том, что у каждого из них есть свое лицо и свой характер. Ровно по этой причине по Нью-Йорку не стоит бегать с сумасшедшей скоростью, фоткаясь для соцсетей. Лучше неторопливо гулять, разглядывая подробности, сидеть в кафешках и ресторанчиках или даже стоять с куском пиццы за доллар на бумажной тарелке и наблюдать за местными: за тем, как они разговаривают, как ведут себя, как одеты. Где же еще это делать, если не в Нью-Йорке? В ютубе есть куча подборок под названием Only in New York, и там запечатлены персонажи, которые в любом другом городе мира произвели бы фурор, а здесь на них никто не обращает внимания, потому что и не к такому привыкли. Человек в костюме пришельца красит ногти прямо в вагоне метро и поет арию поставленным голосом? Подумаешь, ерунда какая.
Тут, наверное, стоит признаться, что в любом месте, куда я приезжаю на несколько дней, я веду себя точно так же. Я не бегу смотреть на памятники, статуи и стелы, зато много гуляю и сижу в забегаловках, разглядывая людей и прислушиваясь к их разговорам. Да, я люблю музеи, но и музеям всегда предпочту вот это фланирование. Мы с мужем как-то поехали в Амстердам и даже не заглянули в Рейксмузеум или в музей Ван Гога. Потому что времени было немного, и нам гораздо важнее было бродить вдоль каналов, есть на ходу селедку на мягких булочках и впитывать атмосферу города.
Но я отвлеклась. Расскажу про районы Нью-Йорка, которые я люблю больше всего или по какой-то причине считаю важными.
Начну с Гринвич-Виллидж, где находится Нью-Йоркский университет, в котором я когда-то училась. В течение почти всего двадцатого века Гринвич-Виллидж считался богемным и радикальным, а обуржуазился только в последнее время. В начале девяностых, когда я была студенткой, творческая жизнь там все еще бурлила, и местом притяжения считалась площадь Вашингтон-сквер, вокруг которой и сейчас расположены университетские здания. На переменках я сидела на скамейке, поедала купленный ланч и читала. Тут же, на скамьях и газонах, готовились к занятиям и общались другие студенты, играли музыканты, репетировали актеры, рисовали художники, режиссеры из NYU Film School снимали кино и иногда привлекали прохожих в массовку. Среди толпы сновали наркоторговцы, предлагавшие товар словами “Smoke, smoke”. А еще на площади тусовался бездомный, который любил заговаривать с кем попало и вести философские беседы. Мы подружились и на протяжении нескольких лет моей учебы как минимум раз в неделю вели долгие разговоры. От него я узнала важнейшие вещи. Скажем, он объяснил мне, вчерашней советской школьнице, разницу между этничностью и национальностью. В моем российском паспорте в графе “национальность” было написано “русская”, у многих моих друзей в ней же стояло “еврей”, и поэтому у меня в голове все было перепутано. Этот человек учил меня критически мыслить, рекомендовал книжки и фильмы. Кем он был и почему оказался на улице, я так и не узнала: сам он не говорил, а я не решалась спросить.
Сейчас Гринвич-Виллидж изменился: драгдилеров больше нет, зато есть рояль под знаменитой триумфальной аркой из белого мрамора, возведенной в честь столетия инаугурации Джорджа Вашингтона; есть театры Off-Broadway, а также известные на весь мир джаз- и гей-клубы. Самые вкусные и дешевые гамбургеры в городе подают в историческом гей-баре Julius. А лучший ресторан Нью-Йорка – Via Carota – расположен на Гроув-стрит. Это я сейчас открыла секрет, вообще-то: ресторанные критики водят туда друзей, но стараются громко об этом не говорить, потому что туда и так не попасть. На улице Макдугал вы увидите кучу забегаловок, где можно попробовать практически любую кухню мира, и кафе Реджио, которое обожал Бродский: там вполне сносные канолли и еще очень страшный туалет – кажется, сохранившийся с тех самых времен. А если дойти до берега Гудзона, можно или прогуляться вдоль чудесного парка с видом на реку и небоскребы Нью Джерси, или обосноваться на пирсе 46, устроить пикник и поглазеть на десятки людей, занимающихся физкультурой на газоне.
Чуть южнее Гринвич-Виллидж находится район Сохо. Это не родственник лондонского Сохо, чье название происходит откуда-то из семнадцатого века. В данном случае SoHo – это “South of Houston Street”, “к югу от улицы Хаустон”. Произносится именно так, а не “Хьюстон”, как город в Техасе, хотя пишется одинаково; нью-йоркцы сразу отличат приезжего по тому, как он произнесет название этой улицы. Когда-то в Сохо были одни лишь склады и фабрики, но в шестидесятые годы прошлого века район обжили художники, привлеченные дешевизной. Фабрики переоборудовали под мастерские и галереи, и постепенно район становился все более красивым и дорогим. На стыке веков туда пришли транснациональные корпорации и заполнили Сохо дорогими брендовыми бутиками, взвинтив цены на недвижимость до такой степени, что теперь нужно быть знаменитостью, чтобы купить там квартиру. Правда, пандемия заставила многие из этих бутиков закрыться, и целые кварталы сейчас заброшены. Но очарование Сохо не растерялось: там сохранились выложенные брусчаткой улочки с модными кафешками, барами и магазинами, где можно купить уникальные духи, украшения или шляпы. На Спринг-стрит находится пекарня Dominique Ansel, где изобрели кронат – гибрид пончика и круассана, и за ним вот уже несколько лет стоят гигантские очереди. Я кронат до сих пор не попробовала, но зато ела знаменитый торт из бананов и рикотты во французском ресторане Balthazar – и он, доложу я вам, абсолютно божественный.
А еще Сохо назвают “чугунным районом” – в этом качестве он получил статус национальной исторической достопримечательности. Дело в том, что там сохранились дома с чугунными каркасами и украшениями на фасадах, хотя почти все подобные здания в других районах снесли сразу после второй мировой. Есть целые путеводители, посвященные только этим чугунным домам, и из них можно узнать, например, что в здании под номером 76 по Грин-стрит когда-то находился один из лучших публичных домов Нью-Йорка. Потом это строение соединили с соседним, и теперь невероятно красивое здание цвета яичного желтка в стиле французского ренессанса называют “Королем Грин-стрит”.
Недавно, прогуливаясь по Сохо, мы с мужем обнаружили на тротуаре антикварный стол дивной красоты: с изящными гнутыми ногами в виде птичьих лап, вцепившихся когтями в шары. Тем самым мы приобщились к популярному нью-йоркскому спорту – подбиранию на улице нужных вещей. Вообще-то, стоит вам только поставить какой-то предмет на тротуар с целью дальнейшей утилизации, по закону он сразу же переходит в собственность города, и всякому, кто этот предмет решит унести домой, полагается штраф. Однако жители нашего прекрасного города на этот закон не обращают внимания и тащат к себе домой все, что им нравится. Когда ты впервые приходишь в гости к друзьям, тебе тут же начинают рассказывать о том, где они подобрали вот этот комод в стиле midcentury modern или вот тот венский стул. Разумеется, некоторые подобранные на улице вещи требуют дальнейшей работы. Наша первая находка оказалась в довольно печальном состоянии, так что теперь мой муж увлекся реставрацией мебели: он часами смотрит ролики на ютубе и накупил столько инструментов и лаков, что, кажется, за эти деньги мы могли бы купить точно такой же стол, только отреставрированный.
В востоку от Сохо находится Нижний Ист-Сайд, где традиционно селились иммигранты из рабочего класса. Именно этот нейборхуд показывают в самом начале фильма “Однажды в Америке”: живущие в еврейском гетто Нудлс и Макс совершают здесь свои первые преступления. В Музее доходных домов на Орчард-стрит можно посмотреть, в каких жутких условиях приходилось тогда существовать людям: в крошечных комнатушках без окон жили семьями по двадцать человек, в них же готовили; до 1901 года в таких домах часто не было электричества, газа, канализации и водопровода, а также вентиляции и пожарных лестниц. Тем не менее, Нижний Ист-Сайд долгое время был хабом, где селились недавние иммигранты из самых разных стран. Во второй половине двадцатого века администрация города начала предпринимать усилия по развитию района, и вскоре джентрификация достигла таких темпов, что нейборхуд пришлось внести в список наследия, находящегося под угрозой исчезновения. Поэтому сейчас исторические синагоги и еврейские деликатесные лавки, которым больше ста лет, соседствуют здесь с Новым музеем современного искусства, дорогими отелями и кинотеатром “Метрограф”, куда я настоятельно рекомендую сходить. Это крошечное пространство с собственным рестораном, баром и книжным магазином воссоздает гламурную атмосферу кинотеатров двадцатых годов; в двух его залах показывают артхаусные и архивные фильмы и устраивают дискуссии кинокритиков и режиссеров со зрителями. Чувственное удовольствие от посещения этого места гарантировано – и, если повезет, интеллектуальное тоже. Я, например, смотрела там фильм Ноа Баумбаха, которого очень люблю, и после показа он говорил о кино и отвечал на вопросы.
С севера к Нижнему Ист-Сайду примыкает район Ист-Виллидж, где традиционно селились иммигранты из Восточной Европы. К середине двадцатого века сформировались польский и украинский анклавы (последний еще называют Маленькой Украиной): здесь много православных церквей и культурных институций – например, самый большой в США музей, посвященный украинскому искусству, а также ресторанов украинской кухни. Самый известный из них открылся в 1954 году. Правда, тогда он был просто лавкой, торгующей прессой и сэндвичами. Однако через шесть лет Veselka превратилась в кафе, и вскоре живущие поблизости музыканты и художники-неформалы начали использовать его как место встреч, а затем стали упоминать его в песнях и постепенно закрепили за ним культовый статус. Без кафе Veselka теперь сложно представить Нью-Йорк: в любви к нему признаются знаменистости вроде Джулианны Мур и Дебры Мессинг, и в любое время дня и ночи (кафе открыто 24 часа в сутки) в нем полно народу, и кто-нибудь обязательно заказывает вареники. Говорят, что каждый день здесь вручную лепят по три тысячи вареников и еженедельно варят пять тысяч галлонов борща.
Я не знаю, жива ли еще контр-культура – наверное, об этом надо спросить тех, кто помоложе. Но в начале девяностых, во время моей учебы в NYU, улица Сент-Маркс-плейс в Ист-Виллидже была очень колоритной: здесь в больших количествах тусовались панки, и все заведения – тату-салоны, бары и магазины – ориентировались именно на эту публику. Я страшно любила зайти в бутик Trash and Vaudeville и попялиться на шипастые сапоги до промежности, кожаные плащи с немыслимыми аппликациями и штаны из драной сетки; иногда я даже что-то покупала – например, розовое меховое платье. В этом магазине когда-то одевались музыканты из Ramones (именно здесь придумали черные скинни-джинсы) и The Clash, а также Брюс Спрингстин и Дебби Харри. В 2016 году бутик переехал на соседнюю улицу, так как Сент-Маркс изменился: теперь здесь сплошные хипстерские едальни и караоке-бары. Но я слышала, что панков еще можно увидеть в музыкальных клубах вроде Double Dow Saloon, тоже в Ист-Виллидже.
А сейчас я неожиданно перемещусь в Бруклин, потому что этот текст не может быть бесконечным, и пусть уж лучше в него не поместится Верхний Вест-Сайд и Трайбека, чем, например, Дамбо. Dumbo – это тоже аббревиатура, и расшифровывается она как Down Under the Manhattan Bridge Overpass. У этого названия интересная история: в 1978 году его придумали местные в надежде на то, что оно отпугнет девелоперов – ведь на английском dumb означает “тупой”, и ассоциации возникают не слишком приятные. Когда-то этот крошечный район был индустриальным (среди прочего, здесь изобрели картонную коробку!), но начал превращаться в жилой как раз в семидесятых, когда художники стали арендовать бывшие фабричные и складские помещения и превращать их в мастерские. Мы все знаем, что случилось дальше: в двадцатом веке джентрификация шла по одному и тому же сценарию. Художники осваивали трущобы или промзону, район становился модным, там появлялись дорогие дома и магазины, и следующему поколению творческих и бедных приходилось искать что-то еще... В общем, сомнительное название никого не отпугнуло, и сейчас жилье в Дамбо стоит совершенно адских денег. Если их нет, можно просто позавтракать в гениальном кафе Butler (не знаю, что они кладут в тост с грибами, но он наркотический) или съесть лобстер ролл в палатке Luke’s Lobster, а также прокатиться на Jane’s Carousel, восстановленной карусели 1922 года.
Но главное здесь – это совершенно захватывающие виды. На знаменитом постере фильма “Однажды в Америке”, который я уже упоминала, размещен снимок, сделанный в Дамбо (начинающие гангстеры отправились туда проворачивать свои темные делишки): опоры Манхэттенского моста виднеются между двумя зданиями из красного кирпича. Этот кадр сделан на Вашингтон-стрит, и в дневное время это место никогда не пустует: чтобы сфотографироваться, вам придется потолкаться локтями с инстаграм-блогерами, которые устраивают тут полноценные фотосессии. Но зачем вам фото, которое есть у всех? Лучше пройдите к берегу, полюбуйтесь Манхэттенским и Бруклинским мостами и панорамой города, а затем отправляйтесь на юг вдоль Ист-Ривер, гулять по сумасшедше красивому парку. В самом начале его, на огромном газоне Харборвью, летними вечерами показывают кино: натягивают экран и после захода солнца включают проектор. Ты сидишь на своем одеялке среди разных приятных людей – тут и кучки подростков, и романтические парочки, и пенсионеры, и компании с детьми и собаками, – смотришь какой-нибудь старый фильм, от которого наворачиваются слезы, взглядываешь на ночное небо и манхэттенский скайлайн, и единственная мысль, которая приходит тебе в голову, это: “Какая хорошая штука – жизнь”. Серьезно, не вру. Причем за такое удовольствие даже не берут денег!
Этот газон (его название переводится как “вид на гавань”) – лишь малая часть парка Бруклин Бридж: по его извилистым дорожкам можно гулять, пока не заболят ноги. Еще в восьмидесятых годах прошлого века здесь находились склады и доки, но затем грузовые операции прекратились, и возникла идея разбить на опустевших площадях парк. Первую его часть открыли весной 2010 года; целиком проект был закончен в 2015-м. Это пространство – одно из моих самых любимых мест в городе. Здесь чего только нет: теннисные корты, футбольные, воллейбольные и детские площадки, места, отведенные для рыбаков и бердвотчеров, дорожки для бегунов и велосипедистов. У пирса номер 6 стоит шхуна 1924 года постройки, на борту которой открыли устричный бар; у первого пирса воссоздали экосистему прибрежного солончака – раньше они покрывали все побережье, а теперь их почти не найти. Лужайки здесь засадили разнообразными травами и кустарниками, растущими только в Северной Америке, а в оформлении парка использовали деревянные и стальные конструкции бывших складов и доков. Удивительно, но здесь ты чувствуешь себя так, будто находишься не в одном из крупнейших мегаполисов мира, а в тишайшем уголочке земли.
Но, разумеется, бывают и исключения: однажды я побывала в парке в тот момент, когда там находилось несколько сотен тысяч людей. Момент был, можно сказать, историческим: 4 июля 2019 года салют в честь Дня независимости США впервые решили запустить с Бруклинского моста и четырех пришвартованных рядом барж – и пообещали грандиозное шоу. Чтобы увидеть его, мы с мужем пришли к одному из пирсов часа за три, и там уже было многолюдно. К началу шоу толпа стала такой плотной, что мы практически касались друг друга. Фейерверки оказались невероятными – насколько, что через несколько минут мой мозг вообще перестал воспринимать красоту. Но еще больше меня поразило поведение окружавших меня людей: за те несколько часов, что мы находились в непосредственной близости и даже тесноте, я не наблюдала ни одной потасовки или перепалки. Когда салют закончился, началась медленная эвакуация многотысячной толпы из парка, и никто не пытался растолкать или обогнать соседей, хотя многие были явно выпимши. Точно так же, сколько раз я ни бывала в американских барах, мне не приходилось видеть мордобоя. Напиваясь до чертиков и едва держась на ногах, американцы продолжают быть крайне обходительными. Они даже умудряются передавать друг другу напитки у тебя над головой и не проливать ни капли.
Я не хочу сказать, что в США нет грубости и насилия – конечно же, есть. Тут вообще люди вооружены до зубов и любят пускать свои пистолеты в ход, а Нью-Йорк славится тем, что прохожий может тебя обругать ни за что. Но все это я знаю из прессы, а своими глазами вижу другое – и чувствую себя здесь в безопасности. Если вам кажется, что возникла угрожающая жизни ситуация, то, скорее всего, вы ошибаетесь. К примеру, недавно мы сидели с друзьями в одном из парков Манхэттена и вздрогнули, когда у нас за спиной раздались истошные крики. Решив, что кто-то затеял драку, мы в страхе заозирались, но оказалось, что рядом просто расположилась театральная труппа, и начался спектакль.
А сейчас я расскажу о той местности, куда мы с мужем переехали весной. Теперь мы живем в Бруклине на границе районов Виндзор Террас и Кенсингтон. Виндзор Террас – это респектабельный кусочек земли между Проспект парком и кладбищем Грин-Вуд, где живут (это выяснилось уже после нашего переезда) представители творческих профессий – например, сразу несколько моих преподавателей и выпускников моей магистерской программы. А кладбище Грин-Вуд – одно из наших любимейших мест в Нью-Йорке, и мы ездили туда гулять даже тогда, когда добираться приходилось два часа на машине. Теперь же оно у нас почти на заднем дворе: всего десять минут пешком.
Кладбище, основанное в 1838 году и получившее недавно статус национального исторического памятника, занимает гигантскую площадь. Здесь есть холмы с панорамными видами города, озера с лебедями и черепахами, фонтаны, склепы и мавзолеи 19 века, целая система дорожек и невероятное количество старинных деревьев, часть из которых старше самого кладбища. Прежде всего сюда нужно идти за эстетическими переживаниями – этот ландшафт прекрасен в любую погоду. Летом Нью-Йоркская филармония дает здесь концерты с шампанским, а весной расцветают черешни, и на могилки идет снег из розовых лепестков. Всего на кладбище растет 690 (!) видов деревьев, и именно здесь мы с мужем впервые увидели странное дерево, на землю с которого нападали огромные стручки с оболочкой как будто из коричневой дубленой кожи. Открыв один из них, мы обнаружили внутри ярко-зеленого цвета желе с запахом десерта, в котором лежали коричневые гладкие семена, напоминающие мелкие каштаны. В то время приложение Seek, без которого я сейчас никуда, работало плохо: видимо, не набралось еще достаточно данных для машинного обучения, и мы не смогли узнать, что же это такое. Но недавно я снова сфотографировала этот стручок, и тайна была раскрыта: оказалось, что это редкий, исчезающий вид – кентуккийское кофейное дерево. Его семена коренные американцы (вы же в курсе, что говорить “индейцы” больше нельзя?) использовали в пищу, а также варили из них напиток наподобие кофе.
К югу от Виндзор Террас находится Кенсингтон, и говорят, что это самый этнически разнообразный район не только в Нью-Йорке, но и в стране. Не могу подтвердить это ссылкой – просто скажу, что мне этот тезис кажется верным. Если взглянуть на кнопки домофона в нашем подъезде, можно увидеть фамилии со всех концов света. Но мешанина тут не только в одном отдельно взятом доме: в пределах десятиминутной прогулки от нас находятся этнические анклавы, и атмосфера (или вайб, как тут говорят) радикально меняется от квартала к кварталу. Скажем, если двинуться на юго-запад, то скоро окажешься в Маленьком Бангладеш, где густо пахнет карри и после семи вечера невозможно увидеть на улице ни одной женщины или ребенка – только мужчин, которые очень активно общаются. Если пойти на юго-восток, обнаружишь себя как будто бы на Карибах и будешь пританцовывать под калипсо. На следующем пятачке сосредоточены узбекские заведения, а на соседнем – польские магазины, куда я хожу за многослойнами тортами, напоминающими воспаленную мечту советского человека (то есть все самое вкусное сразу). Пройдешь еще чуть-чуть, и попадешь к ортодоксальным евреям. Они живут по своим древним правилам: по праздникам ходят в штраймлах – гигантского размера меховых шапках, дудят в гнутые рожки, накануне Йом-Кипура крутят над головой живых кур так, что клочки реально летят по закоулочкам (однажды, не выспавшись, я решила, что в плюс двадцать вдруг пошел снег, а на самом деле это летели белые перья), и не соблюдают общепринятые правила. Например, всю пандемию они упорно ходят без масок. Но, как сказал один мой друг, “Без хасидов я просто не представляю себе Нью-Йорк”.
Хотя представители всех этих традиций живут мирно, бывают и трения. Например, в нашей местной фейсбук-группе иногда возникают самые натуральные срачи на тему несовпадающих культурных кодов. Недавно белая женщина написала возмущенный пост – о том, что жильцы одной из квартир в ее доме сушат белье на балконе и тем самым уродуют облик здания. Она уже несколько раз жаловалась на них менеджменту, но безрезультатно. Стандартные договоры аренды здесь и правда запрещают вывешивать что бы то ни было, даже ящики с цветами – так город заботится об эстетике. Но автора поста другие члены группы не поддержали: ее обозвали Кэрен, пристыдили страшными словами и велели валить подальше, если ей тут не нравится. У этой семьи, возможно, нет денег на машинную сушку, добавили одни; сушить белье на воздухе вообще-то очень экологично, сказали другие; белье на веревках придает пейзажу очарование, как, например, в Неаполе, сообщили третьи. Из этого я делаю вывод, что на всякую экзотическую привычку найдутся ее защитники, и что, наверное, это хорошо. Хотя лично я в лагере Кэрен, поскольку замусоренные балконы не люблю с детства.
На этом соседском сраче мне, к сожалению, придется закончить текст, так как он уже очень длинный. Рассказать не получилось о многом: о классных нейборхудах Ред Хук, Уильямсбург и Бушвик в Бруклине, о манхэттенских Нолите, Челси и Гарлеме, а также о грандиозной Нью-Йоркской публичной библиотеке и Брайант-парке, где она находится. А есть же ведь еще Квинс, Бронкс и Стэтен Айленд. Видимо, будут другие тексты, такие же длинные. Потому что New York is love, это мой город, и я хочу здесь жить. Хотя так было далеко не всегда, и я не исключаю, что когда-нибудь все опять поменяется.