Я уже не помню, зачем я здесь. Ветер заунывно свистит сквозь щели того, что когда-то было домом, напоминая мне мою историю. А кто я? Как я здесь оказался? Может, я и есть дом или то, что осталось от него. Я не разбираю слова и образы, которые мне подсказывает скрип половиц. Все рушится… Крыша провалилась и оголила бездну со звездами. Теперь я смотрю по ночам в эту бездну.
Раньше любил смотреть на людей, слушать их рассказы... А сейчас одичал... Недавно прибежали мальчишки, что-то здесь искали в старом хламе, может, меня. Не нашли... Они меня раздражали. Не место им здесь. Я топнул ногой, и часть старого гнилого пола треснула и провалилась. Убежали, напугались... Злой я стал... А как не стать, столько лет один... Цепляюсь за стены старого дома, соскальзываю в подвал по старым поленьям… вою... громко вою, чтобы услышали, забрали меня отсюда, но напрасно. Все напрасно. Скучаю по теплу... Сбежать хочу... А не могу. Порог держит.
Помню, как меня принесли с молодым кедром из лесу сюда. Здесь был пустырь. Поставили четыре камня по сторонам света, а в центр прикопали деревце и ласково произнесли: «Вот тебе соседушка теплый дом и мохнатый кедр!». А дома-то еще и не было. Но без меня дом — не дом. Не может быть дом без души. А вот когда есть душа у дома, можно и тело выстраивать.
Пошли мужики деревья для моего тела подбирать. Ведь не всякое дерево на строительство дома подойдет. Прислушивались к деревьям, если скрипит, отходили, там душа, значит, замученная живет, плачет. Нельзя из такого дерева дом строить, замучает эта душа всех домочадцев, страдать заставит, даже я не смогу помочь. Вот я сам видел, как сосенка выросла из косы погибшей девушки. Леший ее в лес заманил да сгубил. Ой, страшная история, долго рассказывать. Ясно дело, душа в сосенку перешла — а куда ей, бедной, деваться? Молодое и старое дерево тоже обходили стороной, а уж тем более мертвое, не дай бог с ним в дом «сухотку» притащить. Молодые не созрели, а старые вон какие вымахали, как же их валить — к ним с поклоном за советом идти. Ель, осину не брали — не для дома эти деревья, всю силу у хозяев заберут. Липу тоже не трогали, ох заблудится человек по жизни, коли липу ненароком срубит. Буйные деревья, что на заброшенных лесных дорогах растут, тоже сторонкой обходили. Злые они и мстительные.
Как нашли строевые деревья, пошли рубить их по новой луне. Принесли приношения богам и начали строить. А как дом готов, так проверку ему устроили, добрый ли у него нрав. Я уж за эти месяцы заждался, заволновался, когда хозяева в дом въедут и жить начнут.
А они боязливые. Сначала запустили кота с кошкой и закрыли их в доме, ох я обрадовался, развлекал их всю ночь, на утро дверь открылась, хозяева увидели живых котов, вздохнули, улыбнулись, переглянулись. На вторую ночь петуха с курицей запустили, на третью — поросенка, на четвертую — овцу, на пятую — корову, на шестую — лошадь и только, когда поняли, что все живы, никто в доме не помер, на седьмую ночь решились в дом зайти.
Ох, как же я этому обрадовался, как же я счастлив был. Вижу: открывается дверь и хозяин в дом закидывает клубок ниток. Держась за нитку, первым через порог переступил глава семьи, а потом за эту нитку всех новоселов втянул. Ох уж этот порог. Новый дом — новый мир. Кричу им: заходите, дорогие мои, не бойтесь, дом вас заждался. И скромно добавляю: надеюсь, угощение мне не забыли. Забудут они. Враги себе что ль. Дедушке-суседушке угощение первым делом под пол поставили: хлеб с солью, каши горшок и медового напитка.
Ох, уважили они дедушку. А я им в ответ дом берег, огонь в печи сохранял, скотину стерег, беды отгонял, добро прибавлял — старался как мог. Ох и жизнь у нас добрая и ладная была, счастливая жизнь. Семья росла, крепла, процветала. Детишки рождались. Как я любил их веселый смех, от него в доме светлее становилось.
Время шло, состарились хозяева мои, дети подросли и времена поменялись. Ушел на тот свет хозяин дома, старший сын стал главным. Погрустили, поплакали, и жизнь продолжилась. Но в один день подул в дом холодный, колючий ветер, затянулся он своей колючей рукой и забрал с собой мужиков. Горевали, женщины плакали, сетовали, проклинали войну какую-то, мол, забрала. От горестей я затосковал, загрустил.
Трудно женщинам было, ох трудно, но сыновья подросли, по дому стали помогать, вроде жизнь наладилась. А тут другая напасть, революцией зовут, пришла и разграбила дом. Ох уж я старался, ох сопротивлялся, помогал моим добро сохранить. Но случилось страшное: собрали оставшееся добро мои любимые домочадцы и в один день вышли из дома и не вернулись. А я одичал, скамьи бросал, из печи пепел бросал, выл, кричал. Плохо мне было, одиноко.
Уж не знаю, сколько времени прошло, а в один день открылась дверь и зашли в дом чужие и устроили в доме контору какую-то. И вот целыми днями кто за столом сидит, кто входит, кто выходит, А ночью все исчезают, как будто и не было их. Чуть с ума не сошел. Про меня никто не вспоминает, добрым словом не поминает, еду за печкой не оставляет. Обезумел я, стал им бумаги ворошить и путать их. Ничего не помогло. Уж не знаю сколько времени прошло, я уж свыкся с этим безумием. И снова беда. В дом стали заносить больных и поврежденных, решил я узнать, что случилось. Стал по ночам присаживаться к больным и немощным, прислушиваться, о чем стонут, подстанывать в ответ. И вот один мужик седой меня ночью вдруг увидел. Ох испугался же я, скрылся за печкой. А он мне и говорит: не бойся, ты, дедушка-суседушка, давно здесь живешь? А ему: так с меня дом и начался, я и есть дом. А он мне: вот тебе водички и хлебушка, позаботься о раненых служилых, плохо им. Ох, я за такие добрые слова и за угощенье что только для них ни делал: и дверь закрывал, чтобы сквозняк не гулял и болезни отгонял... Да не всех сберег, поумирали здесь многие, ослаб я... Да и как же не отступиться, когда сама смерть дверь открывает и в дом заглядывает. И вот хорошо помню: соловей за окном трелями разливается, а девушки последнего больного отпустили и дом весь убрали, почистили, окна вымыли и дверь закрыли. Опять я один остался. Стал вспоминать всех больных, кого по ночам успокаивал, больно внутри стало, заныло что-то. Заплакал я горькими слезами.
Слышу: скрип-скрип — ключ в замке поворачивается, и на пороге люди стоят с тюками да чемоданами. Я проскользнул к порогу, а там — семья. Вот чудо-то, — обрадовался я. Заживу как в давние времена. Первый зашел мужчина, осмотрелся и обращается к тем, кто на пороге: ну заходите, вот ваш новый дом. Мебель кое-какая здесь осталась, обживетесь. Вот так поселилась у меня новая семья. Пришли, разместились и стали жить. Про меня и не подумали. Ни водицы, ни хлеба, ни меда, ни уважения. Злится я стал и все, что у больных за годы набрал, всю боль, что впитал — на них выпустил. Дети болеть начали, муж — пить, а хозяюшка — хворать. Им бы дедушке-суседушке поклониться и за печку угощение поставить, а они ругаться надумали. Что ни день — то крики и ругань. Злой я стал, ох злой. Они кричат, а я их подбадриваю, муж горячится, по столу кулаком бьет, дети плачут. А что я, отвернулся, смотрю в окно, за галками наблюдаю. Пусть хоть убьют себя, мне-то что. Вот и накаркал... Напился как-то хозяин, упал в подвал и скончался. Хозяюшка поплакала-поплакала и успокоилась. Только с тех пор тоска в доме поселилась. Ох, нехорошая она...
Дети выросли, уехали в город, женщина состарилась и умерла. Дети из города так и не вернулись, забыли они отчий дом. А он ветшал и умирал. Хотел я сбежать из него, да не мог порог перейти. Потерял я счет времени. И забывать стал, зачем я здесь. Один раз вспомнил, когда лихие люди вскрыли дверь, забрались в дом, походили, посмотрели, потом собрали какие-то вещи и с ними вышли. Я им вслед как заору, а они даже не обернулись, хлопнули дверью и поминай как знаешь.
А в другой день слышу звук мотора за окном, я к окну прильнул, вижу наличники с лица моего снимают. Боженьки мои, да эти же наличники лучший мастер сто лет назад для меня в помощь сделал, чтоб в дом сквозняки не пускали и всех красотой поражали. Сняли их, ироды... Дом как раздели...
Решил я, если еще кто придет сюда, изведу всех... Но дом ветшал и рушился... Изредка в него залезали разные, нелюди наверное, что здесь делали, не знаю. Не было больше во мне сил этот дом защищать, да и не для кого. Вот как крыша обвалилась, и увидел я бездну, задумал я покинуть его, да куда ж идти-то. Никому я не нужен... Люди добрые, возьмите дедушку-суседушку к себе.
