Без применения всякого права на забвение, просто само себе исчезло упоминание мастерской каменщиков на берегу Клязьменского водохранилища. Пропало, наверно, за ненадобностью и отсутствием всяческого интереса, да и настоящий большой гранитный завод, история которого успешна, по нашим меркам, и потому скучна, работает себе выше по течению. Здесь же дети бросают в воду камни. Это тоже гранит, реже мрамор, какие-то ледниковые валуны со следами специальных пил и сверл, купленных за валюту у итальянцев и других европейцев вокруг Альп. Ледник тащил камни на север, а человек взял и вернул их сюда, на рыжую московскую глину, которой, наверно, они уже касались в начале своего естественного путешествия тысячи лет назад. Путь на баржах и поездах казался долгим только капитанам и машинистам.
Детям нравится смотреть на брызги и слышать произведенный ими всплеск или даже грохот воды. Тем же эффектом, насколько мне известно, пользуются производители хрустящих чипсов. Мне кажется, я узнаю себя в том мальчике, бросающем камень, бегущем от брызг, читающем стихи, наконец. Не «Я узнал, что у меня…», а какие-то другие. Сейчас много всяких детских стихов. Это разные ощущения от узнавания себя в детях в свои двадцать лет, тридцать, сорок… Вряд ли дальше что-то изменится, будет меняться только переживание от узнавания.
Точно помню, что встречал упоминание мастерской, но никак не могу найти его снова. Волей человека с библейским именем Иосиф были собраны здесь в свое время и камни, и каменщики, и даже теплоходы с актрисами и чайками. Иногда периметры проявляются в кварталах долгопрудненских пятиэтажек. Известно, что топкие берега Клязьмы, которая здесь одновременно и река, и водохранилище, и канал, полны не только гравием и ивовыми листьями.
Дело как будто прошлое. В зеркале воды отражаются теперь желтые окна высоких новых домов и огоньки самолетов с пассажирами из Сочи или Турции. Камни привозят с юга, продавцы утверждают, что из Дагестана. Каменщики получают зарплату, ездят на автомобилях, пользуются всеми преимуществами своей древней профессии, содержание которой легко в двух словах объяснить и старикам, и детям. Это большое счастье, и счастлив тот, кто может сказать ребенку простое «Я каменщик». Их профессия не вторгается в судьбу, как это бывает с копирайтерами, и драмы для них — всего лишь деньги в доломитовой и туфовой Армении, а не то, что происходит с пишущими от первой до последней их буквы.
Может быть, я снова будут здесь через десять лет, когда на месте мастерской мэрия насыплет новый пляж с привезенным из другой реки песком или, например, сделает еще один пирс, или придумает что-нибудь еще. Но мне хотелось бы увидеть тогда не футуристические катера и швертботы, а детей, раскидывающих те самые камни, бросающих их в воду снова и снова, снова и снова.