Лёгкая взвесь дождя оседала на оконцах рыбацкой хижины, в них переливалось, отражаясь, пёстрое оперение лета. Неподалёку река студёной полосой тянула за собой облако тумана и исчезала за поворотом, а серая мгла пеленала притихший лес, и закат мазал розовыми тонами полоски пробивающегося неба. Вдруг среди ветвей деревьев начал путаться шумный ветер, он сдул остатки тумана с полей, накидал в воду запруды листьев и спугнул ленивую тишину.
— Что ж, на сегодня хватит. — глядя на замеревший поплавок, громко резюмировал мужчина, сидящий на берегу речки. — Пора и честь знать. — добавил он, видимо, чтобы развлечь своё одиночество в подступающих сумерках.
Вскоре тонкие стёкла жилища, куда он ушёл, окрасились теплом разогретой печи, труба выпустила клубы дыма, выгоняя холод конца лета, и дом, который должен был вот-вот потеряться в темноте, расцвёл отблесками свечного пламени. Августовский дождь становился сильнее, и уже где-то неподалёку ворчал гром, а небо дрожало от близких всполохов молний.
Снаружи вдруг раздался шорох и сразу вслед за этим стук в дверь. Дремлющая у очага собака вскочила, зашлась лаем, а изнутри дома послышался спокойный голос:
— Кто там?
— Пал Егорыч, это Леся, вы мне здесь встречу назначили.
Из распахнутой двери в темноту упал прямоугольник света, и на пороге возник мужчина.
— Кто вы? – с удивлением, чуть раздражённо протянул он, глядя на мокнущую на улице женщину.
— Елизавета Голубкина. Я журналист, и вы обещали мне интервью, если я найду время доехать до вас. А если впустите меня внутрь и дадите горячего чаю, то я опишу прогулку ночью по лесу от вашего дома в деревне до места этого рыболовного ретрита, как самую романтичную ночь в моей жизни.
— Вы что сюда пешком пришли? – мужчина от удивления даже снял очки и спустился на одну ступеньку.
— Мне сказали, что проехать сюда нельзя, и довели до тропы. Соседи у вас чудесные. – женщина откинула со лба мокрые пряди.
— Входите. — Павел покачал головой и зашёл в дом первым, отгоняя собаку на место. — Но я что-то не помню, чтобы я приглашал вас.
— Ну как же, — Елизавета стянула тонкий плащ и повесила его на гвоздь возле двери, — вы буйствовали в гримёрке, распекая актёров, не справляющихся с ролью и вашим характером, когда я имела неосторожность прибыть по заданию редакции. Вы также упомянули, что рыба, которую вы намереваетесь удить через неделю, гораздо умнее, чем все в комнате, и что если мне угодно, то я могу притащить свой зад сюда.
— Что прям так и сказал? — хмыкнул мужчина.
— Ага, — женщина передёрнула плечами, — вымокла до нитки.
— Идите за занавеску, там есть моя рубашка, она чистая. Переоденетесь, а то и правда вымокли насквозь. — скомандовал мужчина. — Ох, и охота было тащиться в такую даль, да ещё ночью по лесу.
— Мой редактор не менее упёртый мужчина, — послышался голос из-за тряпичной перегородки, — ну вот втетерилось ему, простите за мой нелитературный слог, что именно ваш светлый лик должен украшать юбилейный осенний номер. — развела руками Леся, выходя в комнату. — Дайте хоть кипятку горячего, я замёрзла.
— Ладно, не такой уж я и монстр. Зачем кипятку, у меня уха готова, — он кивнул в сторону печи, где над уютно булькающей кастрюлькой поднимался аромат рыбного супа.
— Что и водочка найдётся? — блеснула улыбкой Елизавета.
— Безусловно! Как же такую ушицу и без достойного сопровождения. — Павел басисто посмеялся, пошарил в ведре с холодной водой и аккуратно вытащил оттуда графин с притёртой пробкой. — Ну вот, потом напишите в свою газету, как режиссёр Баларкин спаивал вас в ночном лесу водкой. — посмеиваясь, он вручил Лесе буханку и нож. — Помогайте.
— Нет, не напишу. Меня, Павел Егорович, интересует исключительно ваша творческая деятельность. — Елизавета поставила на щербатый стол тарелки, помолчала немного и взглянула на него. — Ну что, дадите интервью?
— Нет, — прицыкнул языком её собеседник и добавил после долгой паузы, — но поговорить с вами поговорю, а потом почитаю, что вы вынесете из этого. Не понравится, печатать не разрешу.
Елизавета подавила улыбку и зажмурилась, вдыхая ароматы янтарного бульона, плавно переливавшегося из котелка в супницу.
— Странное дело, — Леся кивнула на изящно накрытый стол, — электричества нет, а на столе фарфор.
— Электричество губит нас, даёт возможность путать день с ночью, разрешает без остановки жить, а я здесь отдыхаю. Но, — он водрузил на стол ещё одну изящную тарелку с овощами, — моя муза не терпит отсутствие красоты, имею слабость к красивой посуде.
Разговор тёк ровно, перемешиваясь с теплом печи, разогретые изнутри и снаружи мужчина и женщина спорили, смеялись, потом вдруг замолкали и рисовали ложками в своих тарелках узоры, и вскоре вдруг наперебой рассказывали друг другу истории, потом снова вспыхивал яростный спор.
Павел широкими шагами мерил комнату, неистово жестикулировал и громогласно вещал:
— Перестали любить... Понимаете! Современная молодёжь превратила любовь в потаскуху, они идут только по зову плоти, и всё. — он рубанул воздух. — Нету культуры влюблённости. Всё! Исчезла, испарилась. — мужчина хлопнул в ладоши. — Есть симпатия, взращённая винными парами, или обязанность завести новую ячейку общества, и поднять демографию, а также заковать себя в кредиты взятыми социальными благами. — он с размаху ухнулся на задрожавший под его весом табурет. — Возьмите любого русского лирика, ах, как любовь танцует в стихах Есенина, как взмывает в высоту и парит вместе со слогом Тургенева, как флиртует с читателем в строках Александра Сергеевича. А?! — он через стол резко наклонился к Лесе. — А что я вижу сейчас? Куски обнажённой плоти и похоть! И теперь эта молодёжь, которая мнит, что у неё есть художественный вкус, — он скривил губы, явно кого-то передразнивая, — тащит эту пародию на романтические чувства на сцену. Так сказать: «На тебе Мельпомена!» — он тяжело выдохнул, как после тяжёлой работы, и надолго замолчал. — Не могут они сыграть так, чтобы зритель затаил дыхание и любил вместе с ними.
— А вы сами? — тихо спросила через некоторое время Елизавета.
— Что я? — удивлённо воззрился на неё режиссёр.
— Как любили вы? — женщина улыбнулась смятению на лице Павла.
— Не пришлось, знаете ли. — резко ответил он. — Столько раз я эту барышню выводил в свет, так много мировых подмостков лицезрело её, но до меня она как-то, — он развёл руками, — не снизошла. Любовь — она девушка непростая, — он крепко задумался, поглаживая бороду, — я ведь даже, — он хохотнул, — в учительницу там свою или соседку никогда влюблён не был.
— Почему же вы считаете, что знаете её? — подперев голову, Леся перевела взгляд на окно, за которым ещё неблизкий рассвет уже разбавлял тьму первыми птичьими голосами.
— Да как же, — Павел снова вскочил и заходил по комнате. — Почему, почему, почему? — забарабанил он словами. — Не знаю, но чувствую, какая она должна быть. Я буквально ощущаю биение её сердца, — он резко опустился перед Лесей на колени, — дайте-ка руку, — он прижал её раскрытую ладонь к своей груди, — вот как она бьётся во мне, колотится, выжигая клеймо одиночества. И будто бы смеётся над моей седеющей головой, дразнится, что бегаю за ней, как мальчишка.
Павел встал и отдышавшись поставил на печь чайник.
— Я по жизни несу впереди себя эту любовную проповедь, зажигаю в глазах юнцов потерянный свет романтики и дышу, когда мне это удаётся. Пусть она прошла мимо меня. — он вдруг победно улыбнулся и покачал головой. — Но, воспетая мной, она точно покажет себя во всей красе, и тот, кто сможет рассмотреть настоящее чувство, уже никогда не купится на дешёвку мимолётного зова плоти.
Густой пар, напоённый ароматами трав, поднимался над пузатым боком чугунного чайника. Собака, сморённая жаром, спала на спине, смешно закинув рыжую голову и перебирая лапами, Елизавета возилась около умывальника, смывая остатки с тарелок.
— Где у вас чашки? — повернулась Елизавета, встряхивая мокрые руки, и наткнулась на взгляд Павла, курившего трубку возле окна.
Он, молча выпуская дым, кивнул на колченогий буфет, притаившийся в углу. Женщина ответила чуть сонной улыбкой и, достав две жестяные кружки, стала с удивлением рассматривать их.
— Вот так. А пить люблю из них. — тихо добавил мужчина.
Вдруг он раскрыл дверь, вдохнув полной грудью взвесь висящей росы, шагнул за порог, потом развернулся и тихо сказал полускрытый молочным маревом.
— Пойдёмте утро встречать на реку.
Они брели вдвоём в путающейся под ногами белой пелене, рядом проскакала проснувшаяся собака, утро уже наряжало берег реки первыми лучами свежего солнца. Павел зачерпнул пригоршню холодной влаги, ополоснул лицо и долго стоял, смотря на тянущуюся пелену воды и шевеля губами.
— Как же здесь хорошо. — нарушила тишину Елизавета.
Мужчина вдруг развернулся к ней, подошёл близко, склонился, взяв в руки лицо встревоженной женщины, и прошептал:
— Так вот ты какая, моя первая последняя любовь. Я так долго ждал тебя, искал везде, а ты оказалась мудрее, пришла в то единственное место на земле, где мне действительно хорошо.
Солнце расцветило поляну, на которой двое стояли, прижавшись друг к другу, и не двигались. Потом светило медленно перекатилось по небосводу, оставив им немного тепла, и поспешило дальше: ведь ещё так многим надо было рассказать о том, что такое любовь.