[stamp-one]В этом году Алексей Учитель стал президентом cанкт-петербургского фестиваля документальных фильмов и игровых короткометражек «Послание к человеку». Мы поговорили с Учителем о фестивале, о документальном кино вообще, о его экспериментальной мастерской во ВГИКе и об упрямом Петре Фоменко, который не позволяет снять себя на камеру

— На какие темы вам интересно смотреть документальное кино самому?

— Я не смотрю на темы, не смотрю, документальное это кино или игровое. Мне важно, вызывает ли это во мне эмоциональный отклик.

Я снимал кино о тридцатых-сороковых — «Дневник его жены». О первой чеченской войне — «Пленный». О современной питерской молодежи — «Прогулка». Действие последней картины «Край» разворачивается осенью 1945 года в Сибири. Время в картине для меня на втором месте. На первом же — герой, находящийся на грани. Человек, в чьей жизни происходят некие критические перемены, в результате которых он должен себя как-то по-новому проявить. И меня этот герой интересует больше всего, будь то великий писатель Бунин, девчонка восемнадцати лет, идущая по Петербургу, или персонаж Владимира Машкова в фильме «Край» — сержант-танкист, вернувшийся с войны, ставший машинистом паровоза.

— Вам не кажется, что в современном документальном кино не то что какая-то сложная коллизия, а просто внятная история встречается редко?

— Четыре года назад я впервые набрал во ВГИКе режиссерскую мастерскую. И поставил условие: я учу не тому, как делать документальное кино или игровое, а режиссуре. Причем практической, а не теоретической, что тоже важно. И я выдержал почти что бунт, потому что во ВГИКе никто этого не понимает — там есть кафедра игрового кино и кафедра документального. А мне кажется, что это деление устарело. Оно как раз и приводит к тому, что в документальном кино, как правило, не существует сценария, нет цельной истории. У своих студентов я с этим борюсь. Они снимают два фильма в год — документальный и игровой. И перед съемками документального я им говорю: «Смотрите, ваш главный герой — актер. Изучите его жизнь, придумайте что-то, но сделайте из этого историю как в хорошем игровом кино». Я запрещаю им снимать интервью, если это только не специальный прием. Мне нужно, чтобы этот герой жил в определенных обстоятельствах.

— Насколько я понимаю, у ваших студентов прекрасно получается: недавно на «Кинотавре» документальное кино «Болевые точки» Ивана Твердовского взяли в конкурс как игровое и даже премировали.

— Совершенно верно. И для меня главным достижением бы не приз, а то, что его приняли за игровое. (На фестивале «Послание к человеку» этот фильм тоже получил приз, но уже в правильной номинации, в российском конкурсе. — Прим. ред.). Кстати, в международном конкурсе «Послания» участвовала документальная картина другого моего студента — Филиппа Юрьева, который до этого делал очень талантливые игровые короткометражки. Я просто под палкой заставлял его сделать документальное кино, и в итоге получилось очень здорово. Называется «Посылки по воскресеньям». Филипп сумел простую, но драматическую историю — родители везут посылку своему слепому сыну — рассказать очень образно, что редко бывает в документальном кино.

— А вы почувствуете, если вам под видом дока сдадут игровое кино? Сессия приближается, студент впадает в панику и просит приятелей разыграть перед камерой какую-то ситуацию…

— Если я это чувствую, значит, это сделано плохо. А если это будет сделано хорошо, и меня — в хорошем смысле — обманут, я не против. Другое дело, что надо называть вещи своими именами. Но если это сделано так, что не подкопаешься, я только за.

— Вы своих студентов спрашиваете, почему они решили стать режиссерами?

— Конечно. Зачем, интересуюсь, вы хотите губить свое здоровье, свои нервы, свою жизнь? Во многом себя ограничивать? В общем, всячески отговариваю. Ведь если режиссуру воспринимать серьезно, это каторга. С каждодневными мучениями, сомнениями, сотнями проблем — я не преувеличиваю, — которые надо решать и утром, перед началом съемки, и после съемки. Если ты режиссер — ты и психолог, и врач, и финансист. Совершенно немыслимое сочетание. Но это безумно интересно. Это наркотик сильнее любого героина. Только надо быть готовым к сопутствующим тяготам. Я поэтому до сих пор считаю, что это не очень женская профессия. Женская психика не всегда может все это выдержать или будет сознательно облегчать какие-то вещи. Однако в моей группе большинство девушек. Наверное, время такое наступило. Хотя среди них есть очень талантливые.

— На «Послании к человеку» показывали фильм вашей студентки Таисии Решетниковой «Просто девочка»…

— Ну, Таисия у нас суперзвезда. Она уже получила все призы, которые можно получить в документалистике. Но при этом она девочка очень серьезная, требовательная ко всем. Кстати, больше всего премий она получила за свою первую работу на первом курсе «Прыжок». Не знаю, я ли на них так нажал или еще что, но первый курс у нас был самым успешным за все годы. Я просто обалдел, когда они представили свои работы — до некоторой степени наивные, но эмоционально очень сильные.

— Специальным гостем фестиваля была Аньес Варда. И зрители принимали ее на высшем уровне — очень тепло, заинтересованно, с любовью.

— Варда — уникальный человек и режиссер. В 82 года иметь такую энергию! На фестивале она развила бурную деятельность, отслеживала все сеансы своих фильмов. Вы бы видели, как она переживала, пока на открытии фестиваля показывали «Пляжи Аньес». Она уехала, потом за несколько минут до конца вернулась. Варда не легенда, у которой ничего, кроме прошлого, не осталось, а действующий режиссер. В ней много силы, и она сделает еще не одно кино.

— Вы понимаете, как можно себе обеспечить такую долгую творческую жизнь?

— Это самый сложный вопрос. Я, например, больше всего боюсь в каком-то своем очередном фильме не найти ничего нового. Ведь тогда наступает пора увядания. А у нас некоторые очень известные режиссеры с достижением какого-то возраста почему-то начинают считать, что они уже великие и все, что они ни сделают, хорошо. В итоге появляются картины слабее предыдущих, а они этого не ощущают. И это беда. Самое главное — верить, что ты еще можешь что-то сказать, быть недовольным собой и идти вперед. Тогда, наверное, творческая жизнь может длиться до бесконечности.

— А ваша преподавательская работа мешает или помогает идти вперед?

— Я очень не хотел идти во ВГИК, потому что классические мастера — это в основном люди, которые сами уже не снимают. Я не хотел променять съемочную площадку на аудиторию. А сейчас понимаю, что это и мне кое-что дало. Студенты тебя немножко будоражат. Не в смысле разницы в возрасте. Они заставляют тебя постоянно быть в форме. Ты не можешь дать слабину, прийти с полусонным взглядом. Им нужен нерв, твоя заведенность. Тогда и они дают тебе это обратно.

— У вас нет планов вернуться в документальное кино?

— Я тут же, если бы он мне дал согласие, снял бы фильм о Петре Наумовиче Фоменко. Безумно хочу снять картину о Гергиеве. Я знаю, как о нем снимать, если только он позволит. Мне это интересно, потому я что этого еще не прошел. Я не понимаю, как, что и почему в Гергиеве. Так когда-то было с Виктюком. Когда я в первый раз попал к нему на репетицию, я просто остолбенел. Это было нечто запредельное. Оно не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило на сцене потом. Но когда мы начали снимать, я стал понимать, что, к сожалению, не все там искренне. Много повторов, отработанных приемов. Такая немножко работа на кого-то. Но мне надо было пройти какой-то путь, чтобы это понять.

К сожалению, Петр Наумович не пускает на свои репетиции, даже без камеры. Мы очень хорошо относимся друг к другу, за меня ходатайствовал весь театр, но все мои просьбы он отверг. И я его понимаю. Тогда он станет не собой. Он мне сказал как-то: если я вас пущу, они будут работать на вас, сниматься у вас в кино. Я попытался поспорить, но безуспешно.

У меня масса планов и в игровом кино.

— А если бы кто-то из ваших студентов предложил снять кино о вас?

— Думаю, я бы не обрадовался. Я вообще не люблю, когда меня снимают, я начинаю немножко зажиматься. Да и повода не вижу.

 

Подготовила Полина Сурнина