Художник Василий жил с мамой. Нет, не только с мамой, но и с отчимом.
У художника была своя комнатка в трехкомнатной квартире, такого советского типа, где кухня была всего шесть или семь метров. Художник жил неизвестно на что. Выглядело это так, что как бы ангелы посылали художнику немного риса, винегрета и зеленого чая, а иногда и немного денег.
В комнате у художника было уютно и тепло. В одном углу стоял сундук, после сундука узкий топчан, он же диван, он же кровать, а потом дореволюционный шкаф в стиле арт-нуво, набитый книжками. На другой стороне комнаты располагались ломберный столик, огромный письменный стол и этажерка 30-х годов. Над всем этим были надстроены всевозможные полки, вертикальные и горизонтальные, которые были до отказа забиты книжками и различными старинными предметами.
Приходившим к нему на огонек гостям Василий очень радовался. Он предлагал им вареного рису с маминым винегретом или рису с сыром без маминого винегрета, но с зеленым чаем. Чай Василий манерно заваривал в китайском белом чайничке с соломенной ручкой и прозрачными рисинками по всему чайниковому белому телу. Как эти рисинки удалось встроить в тело чайника, мне не известно. Художник усаживал своих гостей на топчан, креслице, сундук и стулья, принесенные из маминой комнаты. Иногда в комнату к художнику прорывался большой черный зверь по имени Тит. Это была старая вонючая собака породы то ли ризен-шнауцер, то ли большой пудель. Тит был слишком буйный, поэтому его обычно запирали в ванной на время гостей, чтобы он их не пугал.
После скромной трапезы и чая художник предлагал гостям новинки из своего разнообразного собрания всякого раритетного «хлама». Собрание Василия, конечно, не было хламом для него и его друзей. Оно было хламом для «всех остальных». Но все остальные не интересовали ни художника, ни его друзей.
Художница Варвара тоже наведывалась к Василию. Дело было в Сибири, умных людей хрен было сыскать, так что каждый был на вес золота. Варе нравилось в гостях у Василия, только она удивлялась, почему у него заклеено газетой окно, ведь дневной свет очень важен для художника. Но Василия напротив, свет из окна раздражал. Варя любила рассматривать полки в его комнате. На них толпились деревянные корыта, старые кофемолки, старинные куклы, черно-белые фотографии, статуэтки негритянок пятидесятых годов и щипчики для сахара времен НЭПа. Все это было густо посыпано пылью и потому выглядело как в черно-белом кино. В шкаф с отделкой арт-нуво были напиханы старинные вещи, книги и пластинки для проигрывателя, причем в основном это были пластинки оперной музыки.
Иногда Василий развлекал гостей старинными семейными фотографиями, отданными ему на сохранение друзьями, уехавшими в Америку, или другими, купленными в антикварной лавке. Часто он доставал дембельский альбом, выпрошенный им у одноклассника, или отчетный альбом какой-нибудь пионерской звездочки, найденный на помойке, в котором пионеры хвастались достижениями в области сбора макулатуры, игры «Зарница» и конкурса «Взвейтесь кострами». Иногда хозяин этого странного жилья-склада заводил старинную музыкальную шкатулку и из нее на радость гостям лилась музыка, сработанная каким-нибудь немцем из далекого Фрайбурга. Поскольку единственное в этой комнате окно было залеплено, то непонятно было ни какое сейчас время суток, ни время года, в котором жили «остальные люди».
В комнате Василия все было по-другому, не так, как в жизни, как будто ты попал внутрь старинной шкатулки. В комнате главными были прошлые времена. Эти прошлые времена все перемешались, и ты мог листать дембельский альбом восьмидесятых под песни Петра Лещенко или музыку Бизе. Настоящее если и присутствовало, то только в виде литературы или в образе современного радиоприемника. Литература же была представлена, в основном, переводами зарубежных авторов. Чаше разговор касался Юкио Мисимо или Макса Фриша и почти никогда ни о каком Толстом или Чехове речь не шла.
Сам Василий рисовал небольшие картины на бумаге. Это были бытовые сцены никогда не бывавшего быта. Например, он рисовал встречу русалки с водолазом. Картина повествовала о невозможности любви между такими разными существами. Или изображалась, например, женщина с надувным огромным розовым слоном. Она двигалась в условном пространстве, олицетворяя собой основную иллюзию женщин - возможность прислониться к кому-нибудь. Все женщины носили условные одежды и жили в условной среде. Кроме того, в картинах присутствовали и мужчины. Они были в шапках-ушанках и валенках, также в условных позахи в условным пространстве, олицетворяющие собой что-нибудь философическое и несбыточное.
Иногда Василий лепил разные объекты из глины. Это были плоские бычки или коровки для вешания на стену или странные подставки под чернильные ручки, которыми уже сто лет как никто не пишет. Все творчество Василия было какое-то отсталое и ненужное. На трезвый взгляд обывателя вся его жизнь была бред и ненормальность. Но и друзья Василия были ничуть не лучше. Тем не менее, кто-то из них пытался учить детей рисованию, как, например, Варвара или делать рекламу для бизнесменов, как художник Шурик. Варя любила рассматривать картинки Василия и дембельские альбомы или любоваться на фото неизвестных ей людей ушедшей эпохи. Но через час гостевания в этой шкатулке ей становилось не по себе. Она чувствовала себя как в склепе, ей хотелось выйти на свежий воздух или хотя бы содрать газетку с окна.
Прошло время. Варвара успела побывать в разных странах и даже на разных континентах. Она посещала антикварные салоны и магазины там и сям. Она насмотрелась на старинные фото неизвестных ей людей и налюбовалась на старинные альбомы. Она наслушалась множество музыкальных шкатулок и прослушала какое-то количество опер. Время двинулось вперед и опять что-то пропало из виду и стало раритетом, а может быть даже антиквариатом. Ей странно и представить теперь, что где-то далеко в Сибири стоит многоквартирный дом, в котором есть маленькая комната, забитая пыльными книжками и старыми вещами. Владелец этой комнаты очевидно так же, как и много лет назад, заводит своим гостям музыкальные шкатулки и заваривает чай в рисовом чайнике, только чайник этот уже, возможно, существует с отбитым носиком. И глядя своими, немного раритетными глазами на гостя, хозяин все так же предлагает рассмотреть альбомы его тети периода ее пионерского детства. В этой комнате идет параллельная жизнь. В ней, очевидно, по-прежнему заклеено окно, среди разных картин на стенах висит портрет усатого Панчо Вилья и иногда звучат арии Бизе. А вдруг и Лемешев запоёт: «Скажите девушки подружке вашей…»
Что ей сказать? А может сказать нужно и вовсе не подружке, а кому-то другому… Например, надо сказать что-то Василию. Ну и что ему сказать? Что прошло уже сто лет этого одиночества? Что пора отклеить газету от окна? Иногда мне видится такая картина: сидит Василий на старом своем сундуке. Сундук этот наполнен его картинами, играет музыка Верди, крутится миниатюрная каруселька музыкальной шкатулки, струится дымок из китайского чайника с прозрачными рисинками, тускло горит настольная лампа и прямо в комнате художника идет снег. Хлопья снега покрывают и статуэтку негритянки, и старый патефон, и дембельский альбом. Прямо адский какой-то снег забвения...Нет, не надо, пусть в комнате не идет снег. Пусть лучше много гостей, веселых и здоровых, сидят на сундуке, на креслице, на стуле, на топчане. И если можно, пусть даже на дембельских альбомах. Пусть сидят и общаются. Пусть пьют портвейн. Можно даже из китайского чайничка, если не хватает стаканов. И пусть окно будет чистым и прозрачным, без газетки. И снег пусть лучше идет за окном. Ну и пусть будет музыка, например цыганская. Например, песни венгерских цыган. А на стенах пусть красуются русалки с водолазами в обнимку, семейное фото. И женщины со своими розовыми слонами тоже пусть будут в обнимку. И собака пусть будет не в ванной. Пусть это будет даже не Тит, а, например, Кит. Но тоже веселый и непоседливый. Пусть бегает вокруг гостей и лает радостно.Ну вот – готово, пусть все так и будет.