«Детям некогда бездельничать, читать, влюбляться, гонять в футбол». Интервью директора Центра исследований современного детства Александры Бочавер

Что сегодня особенно влияет на состояние детской и подростковой психики?

Психологическое благополучие, о котором сейчас очень много говорят, определяют, с одной стороны, многочисленные риски и неопределённости нашего времени, серия социальных шоков, с которыми мы сталкиваемся в последние пять лет, с другой — сопутствующие стрессы. Это вызывает эмоциональное и физиологическое напряжение у людей всех возрастов.

Для детей и подростков важно резонирование со взрослой тревогой, поскольку сами они мало на что могут повлиять, но тесно связаны с родителями и во многом отражают их настроение, переживания. У подростков напряжение, связанное с социальными событиями, накладывается на возрастные особенности — чувствительность, уязвимость, необходимость поиска людей, на которых можно равняться или опереться, как правило, взрослых, а они сейчас сами не в самой устойчивой позиции.

В начале пандемии все дети столкнулись с тем, что взрослые были напуганы, переживали потери близких или страх их потерять. Они увидели своих взрослых уязвимыми, испуганными, растерянными, теряющими работу, впадающими в гнев, страх, тревогу. Причём всё это — в условиях локдауна, часто в четырёх стенах. Можно предположить, что это поколение рано столкнулось с необходимостью мобилизовать свои ресурсы, искать копинг-стратегии, осознанно удерживать психологическую устойчивость.

Я встречал данные Института психологии РАН, что в июне 2025 года тревожно-депрессивная симптоматика была у 67% людей в возрасте 18–25 лет, а что в этом отношении происходит с теми, кто немного младше?

Об эпидемии депрессии говорят давно, ваши цифры как будто подтверждают это. Я думаю, с одной стороны, это действительно сигнал, что им плохо и трудно, с другой — инструменты диагностики стали точнее, чувствительнее, больше людей оказывается в зоне внимания.

Внимание к психическому благополучию детей и подростков растёт, и тут речь не о последних 5 годах, а скорее о 15 или даже 25. Это касается и системы образования, и гуманизации других сфер жизни. Последние лет 15 мы видим много публикаций и выступлений о том, что важны не только академические достижения детей, но и их благополучие. От этого идёт улучшение школьного климата, профилактика буллинга, внимание к учебному стрессу, снижение перегрузок и так далее. Психологическое или субъективное благополучие теперь видится как что-то более сложное, не просто как «я счастлив — я несчастлив», у него есть много поддоменов.

Неблагополучие тоже воспринимается сложнее, изучается, обсуждается. Недавно мы с коллегами адаптировали финский опросник выгорания для школьников. Этот феномен стал обсуждаться в 80-х в связи с истощением профессионалов, которые работают с людьми — учителей, врачей, психологов. Потом заговорили, что все специалисты подвержены выгоранию из-за перегрузок и дефицита вознаграждения. В начале XXI века это стали обсуждать в связи со студентами, потому что их деятельность очень похожа на работу: они выполняют не ими придуманные задачи, получают фиксированные вознаграждения, у них есть некий трек, по которому они двигаются. А лет 15 назад заговорили о том, что и у школьников схожая деятельность: они сталкиваются с очень высокими требованиями, которым должны отвечать, с дефицитом вознаграждений — и сильно истощаются.

У школьного выгорания три компонента — нервное и эмоциональное истощение, цинизм и обесценивание учёбы и того, что с ней связано, а также чувство несоответствия требованиям школы. Когда мы адаптировали этот опросник, то увидели, что в средней школе были нормальные распределения показателей, а вот у одиннадцатиклассников, которые готовятся к ЕГЭ, показатели очень высокие.

Про «высокие ставки» во время экзаменов сейчас мало говорят, но вообще это очень актуальная проблема. В Азии — Японии, Сингапуре, Китае — проводятся или уже провели реформы, снижающие учебную нагрузку и домашние задания, чтобы снизить показатели нарушений психического здоровья у старшеклассников.

Кажется, это отражает общую установку на гонку достижений, которая особенно заметна в больших городах.

Да, образование сейчас непрерывное, «пожизненное», lifelong education. Даже если человек не хочет много учиться и выбирает ремесленную профессию, скажем, автомеханика, ему всё равно нужно повышать квалификацию — технологии быстро меняются, появляются новые материалы. Тема достигаторства и выгорания очень важная, и чем раньше человек научится, во-первых, получать удовольствие от учёбы, во-вторых — отдыхать, выстраивать баланс между частной жизнью и учёбой, тем он больше выиграет в перспективе, потому что эту задачу придётся решать ещё много раз.

Какие ещё важные причины психологических сложностей у детей и подростков вы бы выделили?

Очень высокий социальный контроль и родительское беспокойство. Во многих книгах о современном обществе пишут, что типичное состояние современного родителя — это тревога за своего ребёнка, и, похоже, она растёт. Есть огромная индустрия, продающая эту тревогу и лекарства от неё — смарт-часы, трекеры, программы родительского контроля, тренинги. Но изначально они же её и разгоняют.

Тут можно увидеть два полюса с противоречивыми установками, каждый родитель и учитель неизбежно учитывает оба из них. С одной стороны — поддержка детской свободы, креативности, развития, потому что воспитать самостоятельного взрослого — это задача родителей и учителей. С другой — забота о безопасности: не дать ребёнку попасть в неприятную ситуацию.

Сейчас уровень контроля за детьми очень высокий. Везде висят камеры, часто — и дома тоже, много цифровых форм контроля. Автономия детей очень низкая, и они хорошо это понимают.

Какие у этого последствия?

С одной стороны, это заставляет детей учиться самоконтролю, думать о том, как они себя проявляют вовне, с другой — они чувствуют постоянное недоверие к себе со стороны взрослых. И по сравнению с предыдущими поколениями у нынешних детей очень мало свободы. Раньше было больше всяческих приключений, в том числе не очень безопасных. Речь, например, о поиске мест, где можно уединиться, спрятаться от родительского контроля, попробовать что-то другое, поэкспериментировать — подвалах, оврагах, крышах гаражей, заброшках и чем угодно ещё. Нередко это не очень социально приемлемые практики, что-то противоправное, хулиганство или вандализм. Но эти опыты позволяют ребёнку изучить свои возможности и ограничения, сблизиться со сверстниками, побыть в опыте конфликта со взрослыми.

Сейчас всё это очень непопулярно в больших городах. В маленьких всё ещё жгут тополиный пух или бьют бутылки на остановке, но когда спрашиваешь об этом подростков в мегаполисах, они делают круглые глаза и говорят: «Нет, нам это не интересно, мы любим ходить в кафе, сидеть на качелях в Парке Горького». С одной стороны, это социально желательное, благостное поведение, но, с другой — они всё время находятся под наблюдением.

10–15 лет назад дети были намного заметнее в общественных пространствах, сейчас же кажется, что их там нет совсем: дворы домов в городах часто пустые.

Не совсем, но детей на улице мы действительно видим гораздо меньше. За детей боятся, их не хотят никуда отпускать. Сокращение независимой детской мобильности — тренд последних лет 30, даже 50. Она снижается с ростом автомобилизации. Английский социолог Майер Хиллман и его коллеги проводили исследования в 70–90-х в Лондоне. И как раз в 70-х количество автомобилей сильно увеличилось, стало происходить много ДТП с детьми — и их перестали пускать одних на улицу. Начало этого тренда можно отсчитывать оттуда.

Но сейчас этот тренд нарастает. В пространствах, которые считаются безопасными, где все друг друга знают, — там дети по-прежнему гуляют. Но в больших городах родителям страшно отпускать детей. Из-за этого, например, нынешние городские дети из многих семей часто не знают уличных игр вроде «казаки-разбойники».

Обобщать сложно — семьи очень разные, неравенство никуда не делось, свобода и контроль могут сильно различаться от семьи к семье. Дети мигрантов много гуляют на улице, и их не очень сильно контролируют, но их доступ к образовательным возможностям сильно затруднён. А дети из высокообразованных и обеспеченных семей имеют много вариантов образовательной траектории и больший доступ к разным благам, но гораздо меньше свободы, и их поведение очень сильно контролируют.

Какие у этого последствия?

Первое — сокращение физической активности. Возможности тела не тренируются: дети никуда не лезут, не прыгают, не бегают. Это пытаются компенсировать за счёт онлайн-игр, которые подразумевают движение, но сопоставить такие активности сложно.

Второе связано с дружбой и разрешением сложных ситуаций. Мы проводили исследования, подтверждающие, что прогулки в городе — это очень ресурсное занятие, многостороннее, которое формирует у детей когнитивные навыки, саморегуляцию, чувство принадлежности к сообществу. Когда ты гуляешь по району, то знакомишься с людьми, выясняешь, кто где живёт, начинаешь здороваться, знаешь детей из соседних домов, старушку, которая ругается, когда кто-то наступил на клумбу.

А если этой части жизни у ребёнка нет?

В какой-то степени это компенсируется увеличением виртуальной активности: соцсети, чаты, видеоигры. Часть тех же задач дети решают в онлайне — объединяются в сообщества, организуют приключения, решают совместные задачи. Что-то наверстывается в старшем возрасте, но «если у тебя не было велосипеда в 7 лет, то у тебя его не было».

Но это не повод нагнетать и драматизировать, говорить о снижении социальных навыков у нового поколения, правильно вас понимаю?

Драматизация в принципе не помогает. Учёные видят в этом негативные последствия в долгосрочной перспективе, но предполагают, что человек доберёт необходимое, в частности — в онлайне. Этот процесс — часть развития общества, от него не убежать. Кроме того, мы живём в очень скученных сообществах, возможно, потребностей в избыточном общении у детей и нет.

Городская среда становится всё более дружелюбной, красивой, доступной, поддерживающей, дети и подростки получают позитивный опыт от взаимодействия с ней. В то же время у молодого поколения сегодня очень насыщенная образовательная программа, у всех есть кружки, секции и прочее. В этом смысле городское пространство как бы изгоняется из их повседневности, оно становится промежуточным звеном для достижения конкретных локаций, где происходит их основная жизнь. Отчасти из-за этого происходит атомизированность детей и подростков, нет локальных сообществ, много одиночества. Но есть инициативы, направленные на «возвращение» детей на улицы, в парки, например — проект вовлечения подростков в развитие общественных пространств «Город для меня».

Если возвращаться к важным факторам тревожно-депрессивных состояний у современных детей и подростков, то тут нужно отметить стигматизацию отдыха.

Родители сейчас очень озабочены, если ребёнок ничего не делает, поэтому его максимально грузят учёбой и занятиями. В итоге детям некогда бездельничать, читать, влюбляться, гонять в футбол. Отсутствие отдыха само по себе негативно влияет на ребёнка, но тут ещё добавляется комплекс установок, что отдыхать — это дело порочное, хороший человек — он трудоголик, и должен быть таким с малых лет. У детей, которые ходят в миллион кружков, нет времени выдохнуть, они рассказывают нам в интервью, что иногда в свой единственный выходной просто спят весь день, чтобы восстановиться. Никуда не ходят, не видятся с друзьями, не играют, а просто спят.

Моя аспирантка Екатерина Цыганова проводила недавно исследование на материале интервью с шестиклассниками и их родителями, и там был важный вывод. Родители очень чётко дифференцируют, чем ребёнок занимается в онлайне. Если он учится, то это прекрасно, это надо поддерживать, хвалить, не заставлять мыть посуду в этот момент. А если он зашёл поиграть или початиться с друзьями, то это опасно, плохо, сразу нужно ограничивать экранное время, и вообще твои 15 минут в телефоне давно закончились. Это стигматизация социального общения, игр — того, что ассоциируется с традиционным и необходимым детским досугом. А у детей возникает чувство вины из-за болтовни в чатах, игр — всего, что родители осуждают. Свободная деятельность детей оказывается под жёстким контролем.

Как рост активности в сети влияет на детей и подростков?

Сегодня разделение на онлайн и офлайн — это скорее взгляд взрослых. Для детей и подростков эта граница более размыта. И многие ситуации, связанные с онлайн-рисками — киберагрессия, мошенничество и прочее — выходят за пределы онлайна, перемещаются туда-сюда.

Смешение подростковой агрессии в сети и реальности хорошо показано в нашумевшем недавно сериале «Переходный возраст».

Да, хотя у меня впечатление, что он тоже уже немного устарел. Я разговаривала вчера с подростком, и он сказал, что вообще не оставляет комментариев в соцсетях. Ставит лайки друзьям, но ничего не комментирует. Возможно, это следствие так называемого «терапевтического поворота» и огромного количества скандалов, связанных с медиаконтентом и киберагрессией, с кражей личности, с преследованием селебрити в соцсетях. Думаю, подростки сейчас стремятся к тому, чтобы вести себя более безопасно и сдержанно.

Как постоянное пребывание в цифровой среде влияет на детскую психику?

Тут сложно говорить о причинно-следственных связях. Какое-то время назад была популярна тема интернет-зависимости, было много обсуждений, что это плохо, что надо вытаскивать из сети и детей, и взрослых. В 2017 выходил большой отчёт ОЭСР, в котором показано, что чем больше времени подростки проводят в интернете, тем ниже их благополучие. Но связь тут сомнительная. Скорее, она обратная: ребёнок несчастен, потому что у него нет друзей, его не очень любят в семье, ему одиноко, у него нет досуга, и он занимается тем, что ему доступно — играет в видеоигры. То есть злоупотребление онлайном — скорее следствие неблагополучия, а не причина. Интернет содержит как риски, так и возможности, даёт он тоже очень многое.

Какие главные психологические черты вы бы выделили у сегодняшнего молодого поколения?

Мне кажется, нынешние дети очень осознанные и очень разумные, может быть, даже слишком. Это во многом связано с терапевтическим поворотом — культурным явлением, которое в России идёт последние лет 30 и связано с популяризацией психологических знаний. Подростки особенно чувствительны к этому тренду, потому что их возрастная задача — развитие рефлексии, самопознание, формирование идентичности. И психологический язык очень подходит для этого. Они узнают огромное количество описаний черт характера, качеств отношений и прочего. Это не абсолютное благо, а особенность нынешней культуры, которая приковывает внимание к саморегуляции, к осознанности, развитию критического мышления.

Психологическая осознанность, понимание своих слабых и сильных сторон, понимание своего темперамента, особенностей отношений с окружающими — всё это, в общем-то, хорошо и полезно. Но тут есть идея, что саморегуляция — абсолютная ценность: тот, кто лучше владеет собой, владеет и ситуацией. Если ты не можешь изменить ситуацию, то ты можешь изменить отношение к ней — и это как бы решение задачи. Но за рамками остаются проблемы, которые так не решаются — неравенство, социальные и экономические сложности, недостаток доступа к медицине и прочее.

Фокус на себе как на авторе и ключевой фигуре — он во многом ценный и ресурсный, но в нём тоже есть сложности. Здесь, например, мы выходим на концепции философа Бён Хан Чхоля, что обязанность человека реализоваться и раскрыть свой потенциал — это его главная жизненная задача. Это выглядит классно, перспективно, ты чувствуешь себя успешным, целостным, интегрированным, личностно развитым. Но если это не просто желание, а диктуемое обязательство, то в момент, когда ресурсы закончатся, нужно будет отдыхать, в том числе — просто: спать, гулять, бездельничать. А это как будто стыдно и неловко, потому что это противоречит концепции раскрытия своего потенциала. И тут мы возвращаемся к проблемам выгорания и депрессии. Подростки тоже попадают в эту ловушку.

Не хотелось бы предлагать общие слова про универсальное благополучие для всех.

Большую роль играют субъективные отношения — что сам человек думает о своём благополучии. Кажется, что благополучие сегодня требует больших усилий, а тренд на достигаторство превращается в инструмент социального давления. Если благополучие превращается в навязанную извне цель — это приводит к новым сложностям: становится невозможным признать своё неблагополучие и, например, обратиться за помощью.

Вы много работали с темой буллинга и кибербуллинга. В одной из ваших работ была цифра, что 37 % школьников в России переживали травлю в том или ином виде. Насколько это серьёзная проблема?

Сейчас практически все ситуации, связанные с агрессией в школе, квалифицируют как буллинг — и родители, и педагоги, и дети. Иногда цифры бывают и выше, но это отчасти гипердиагностика и невнимание к деталям. Из-за такого широкого употребления понятие стало размытым и обесценилось. Это не значит, что если это не буллинг, то что-то незначительное — конфликт может быть и очень жёстким. Но важно различать, что произошло, и по-разному с этим работать. В буллинге важна разница в силе, когда жертва не может себя защитить, наличие свидетелей.

Эти ситуации никуда не деваются. Но в то же время в школах появляются новые инициативы по борьбе с буллингом, все онлайн-платформы сейчас придумывают способы справляться с онлайн-агрессией — за счёт ИИ-инструментов, например. Становится легче находить нарушителей, вводятся блокировки пользователей, есть дисклеймеры, которые предупреждают агрессивное поведение. В общем, позитивные сдвиги тоже есть.

Что ещё важно понимать о массовом сознании молодого поколения сегодня?

Стоит ещё сказать о хрупкости современных детей и подростков, не зря их иногда называют «поколение снежинок». Это отчасти связано с терапевтическим поворотом и с тем, что они хорошо владеют языком описания уязвимостей. Но отсюда же идёт тренд на заботу, на просоциальность. Кажется, что эти дети более добрые и заботливые, менее конкурентные, менее жёсткие, чем предыдущие поколения. Они растут в жёстких условиях, которые предполагают и соревновательность, и высокую неопределённость, но при этом они очень много вкладываются в поддержку себя и других, видя свои и чужие уязвимости. Мне кажется, это отличается от поколения, например, моих ровесников.

Современные дети манёвренные и гибкие, потому что учатся адаптироваться к постоянным изменениям. Жизненная траектория давно перестала быть линейной, сейчас её проще сравнить с квестом, в котором множество развилок. И молодое поколение к этому, в общем-то, готово. Окончательно совершённые выборы — то, что принято считать социальными маркерами перехода во взрослость: устойчивая профессия, брак, рождение ребёнка — всё это отодвигается на более поздний срок, нарушаются традиционные последовательности.

На ваш взгляд, сегодняшние дети и подростки в целом психологически благополучнее, чем предыдущие поколения?

Сложно ответить, не знаю. Они сталкиваются с другими вызовами, но и ресурсы у них другие. Им непросто. В то же время много людей прилагают усилия для того, чтобы им было легче.

 Беседовал Денис Бондарев